Проспект Обуховской Обороны

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Шлиссельбургский тракт»)
Перейти к: навигация, поиск
Координаты: 59°53′03″ с. ш. 30°26′39″ в. д. / 59.88417° с. ш. 30.44417° в. д. / 59.88417; 30.44417 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=59.88417&mlon=30.44417&zoom=12 (O)] (Я)
Проспект Обуховской Обороны
Санкт-Петербург
Общая информация
Район города Невский, Центральный
Протяжённость ≈ 11 км
Ближайшие станции метро  Площадь Александра Невского-2
 Площадь Александра Невского-1
 Елизаровская
 Ломоносовская
 Пролетарская
 Рыбацкое

Проспект Обуховской Обороны рядом с пересечением с улицей Ольги Берггольц
[www.openstreetmap.org/?lat=59.88389&lon=30.44417&zoom=15&layers=M на карте OpenStreetMap]
[maps.yandex.ru/map.xml?mapID=500&slices=1&mapX=3389278&mapY=8336351&descx=3389278&descy=8336351&scale=8 на карте Яндекс]
Проспект Обуховской Обороны на Викискладе

Проспект Обу́ховской Обороны — улица в Невском и Центральном районах Санкт-Петербурга, ограничен площадью Александра Невского и Синопской набережной с одной стороны и Шлиссельбургским проспектом и Караваевской улицей с другой. Является самым длинным проспектом внутри застройки Санкт-Петербурга[1] — его длина составляет 11 километров (для сравнения: пр. Энгельса — 10 км, Московский пр. — 9,2 км, Бухарестская ул. — 8,5 км, Суздальский пр. — 7,7 км). На ряде участков фактически является набережной.





История

На месте нынешнего проспекта Обуховской обороны в XVIII веке проходила почтовая дорога на Шлиссельбург — Ключ-город и Архангельск. С 1733 до 1830-х годов она именовалась Шлиссельбургская дорога (с 1799 года также Архангелогородская дорога), с 1830-х годов — Шлиссельбургский тракт (название Архангелогородский тракт перестало употребляться в 1880-е годы).

В середине XIX века на месте Шлиссельбургского тракта возникли проспекты:

  • Шлиссельбургский проспект — от площади Александра Невского до Прогонного переулка (ныне — часть Большого Смоленского проспекта).
  • проспект Села Смоленского — от Прогонного переулка до Московской улицы (ныне — улица Крупской).
  • проспект Посёлка Михаила Архангела — от Московской улицы до Владимирского переулка (ныне — часть Фарфоровской улицы). В 1930-х годах переименован в проспект Крупской (назван в честь Н. К. Крупской).
  • проспект Села Фарфорового завода — от Владимировского переулка до Куракиной дороги (ныне — Леснозаводская улица). В 1920-е годы переименован в проспект Села Володарского (название — в честь В. Володарского).
  • проспект Села Александровского — от Куракиной дороги до Церковного переулка (ныне — часть улицы Грибакиных). 19 мая 1931 года переименован в проспект Памяти Обуховской Обороны, а 1940-е годы получил современное название — проспект Обуховской Обороны.
  • проспект Деревни Мурзинки — от Церковного переулка до современного Рыбацкого проспекта.

Проспект Села Александровского, находившийся у бывшего Обуховского завода (в советское время завод «Большевик»; Первоначальное название заводу было возвращено в 1992 году — ФГУП «Государственный Обуховский завод»), получил название проспект Обуховской обороны в память о столкновении рабочих завода с полицией 7 мая 1901 года, которая вошла в историю под названием Обуховской обороны[2].

15 декабря 1952 года несколько проспектов были объединены в проспект Обуховской обороны. 23 февраля 1987 года к нему был присоединён отрезок до Караваевской улицы.

Достопримечательности

География

Пересекает следующие улицы:

Также пересекает водные преграды:

Застройка

  • Дома № 15, 17, 23 построены в стиле сталинского неоклассицизма по проектам архитектора Э. И. Ярмолинского[3]
  • Дом № 110 — Карточная фабрика (в советское время — Комбинат цветной печати). Корпуса были построены в XIX веке. Сегодня охраняется один — главный производственный корпус (литера Б), построенный в 18671869 годах. Ранее на этом месте находились административный корпус и ремонтно-механический цех Карточной фабрики. В 2006 году КГИОП исключил их из списка выявленных объектов. В 2007 году они, а также ещё шесть корпусов были снесены по заказу ОАО «Комбинат цветной печати»; подрядчиком выступала группа компаний «Ассоциация по сносу зданий» (сейчас — «Размах»). В 2012 году группа компаний «Эталон» («ЛенспецСМУ») намерена начать строительство жилого комплекса «Молодёжный». Здание-памятник «будет реконструировано с сохранением исторических фасадов и несущих конструкций. В дальнейшем предполагается использовать его в качестве бизнес-центра»[4].

Песня

  • На вышедшем в 2003 году альбоме Максима Леонидова «Hippopotazm» есть песня, называющаяся «Проспект Обуховской Обороны», которая впоследствии появилась также в 2007 году в его альбоме «Мир для Марии»[5].

Наземный транспорт

Ближайшие станции метро — «Площадь Александра Невского», «Елизаровская», «Ломоносовская», «Пролетарская» и «Рыбацкое».

На проспекте от площади Александра Невского до улицы Грибакиных проложена трамвайная линия (маршруты № 24, 27, 39, 65) — участок от площади Александра Невского примерно до нынешнего Невского завода открыт в 1918 году, от Невского завода до нынешнего Рыбацкого проспекта открыт в 1922 году (в 1941 году часть линии до Рыбацкого была разобрана, остался только участок до улицы Грибакиных).

На участке от площади Александра Невского до улицы профессора Качалова проложена троллейбусная линия (маршруты № 14, 16).

На участке от площади Александра Невского до Большого Смоленского проспекта и от улицы Шелгунова до Шлиссельбургского проспекта действует автобусное сообщение (маршруты № 8, 8А, 8В, 58 и 11, 48, 51, 53, 97, 115, 115А, 117, 189, 327, 328 соответственно).

Напишите отзыв о статье "Проспект Обуховской Обороны"

Примечания

  1. Шерих Д. Ю. Книга рекордов Петербурга. — СПб.: Иванов и Лещинский, 1995. — 244 с. — ISBN 5-86467-015-4.
  2. «Почему так названы» (К. Горбачевич, Е. Хабло, «Лениздат», 1962)
  3. [www.citywalls.ru/search-architect3489.html Здания Э. И. Ярмолинского]
  4. [karpovka.net/2012/04/11/39244/ В этом году на месте комбината цветпечати начнут строить жильё] // Карповка.нет. — 11 апреля 2012.
  5. Официальный сайт Максима Леонидова www.leonidov.ru/pages/index.php?s=news&p=albums&m=18#3

Литература

Отрывок, характеризующий Проспект Обуховской Обороны

Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.


Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]
Лицо хотело что то сказать. Элен перебила его.
– Eh bien, oui, – сказала она, – peut etre qu'il a pour moi d'autres sentiments que ceux d'un pere, mais ce n'est; pas une raison pour que je lui ferme ma porte. Je ne suis pas un homme pour etre ingrate. Sachez, Monseigneur, pour tout ce qui a rapport a mes sentiments intimes, je ne rends compte qu'a Dieu et a ma conscience, [Ну да, может быть, чувства, которые он питает ко мне, не совсем отеческие; но ведь из за этого не следует же мне отказывать ему от моего дома. Я не мужчина, чтобы платить неблагодарностью. Да будет известно вашему высочеству, что в моих задушевных чувствах я отдаю отчет только богу и моей совести.] – кончила она, дотрогиваясь рукой до высоко поднявшейся красивой груди и взглядывая на небо.
– Mais ecoutez moi, au nom de Dieu. [Но выслушайте меня, ради бога.]
– Epousez moi, et je serai votre esclave. [Женитесь на мне, и я буду вашею рабою.]
– Mais c'est impossible. [Но это невозможно.]
– Vous ne daignez pas descende jusqu'a moi, vous… [Вы не удостаиваете снизойти до брака со мною, вы…] – заплакав, сказала Элен.
Лицо стало утешать ее; Элен же сквозь слезы говорила (как бы забывшись), что ничто не может мешать ей выйти замуж, что есть примеры (тогда еще мало было примеров, но она назвала Наполеона и других высоких особ), что она никогда не была женою своего мужа, что она была принесена в жертву.
– Но законы, религия… – уже сдаваясь, говорило лицо.
– Законы, религия… На что бы они были выдуманы, ежели бы они не могли сделать этого! – сказала Элен.
Важное лицо было удивлено тем, что такое простое рассуждение могло не приходить ему в голову, и обратилось за советом к святым братьям Общества Иисусова, с которыми оно находилось в близких отношениях.
Через несколько дней после этого, на одном из обворожительных праздников, который давала Элен на своей даче на Каменном острову, ей был представлен немолодой, с белыми как снег волосами и черными блестящими глазами, обворожительный m r de Jobert, un jesuite a robe courte, [г н Жобер, иезуит в коротком платье,] который долго в саду, при свете иллюминации и при звуках музыки, беседовал с Элен о любви к богу, к Христу, к сердцу божьей матери и об утешениях, доставляемых в этой и в будущей жизни единою истинною католическою религией. Элен была тронута, и несколько раз у нее и у m r Jobert в глазах стояли слезы и дрожал голос. Танец, на который кавалер пришел звать Элен, расстроил ее беседу с ее будущим directeur de conscience [блюстителем совести]; но на другой день m r de Jobert пришел один вечером к Элен и с того времени часто стал бывать у нее.