Шма

Шемá (ивр. ‏שְׁמַע‏‎, слушай, внемли) — еврейский литургический текст, состоящий из 4 цитат из Пятикнижия. Декларирует единственность Бога, любовь к нему и верность его заповедям. Чтение молитвы предписана как заповедь во Второзаконии Глава 4.

Текст

Перевод на русский:

Внемли, Израиль! Господь — Бог наш, Господь — один! [Благословенно славное имя царства Его во веки веков!]

И люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всей душою твоей, и всем существом твоим.

И будут эти слова, которые Я заповедовал тебе сегодня, в сердце твоем, и повторяй их сыновьям твоим, и произноси их, сидя в доме твоем, находясь в дороге, ложась и вставая; и повяжи их как знак на руку твою, и будут они знаками над глазами твоими, и напиши их на дверных косяках дома твоего и на воротах твоих.

И будет так: если послушаетесь Моих повелений, которые Я даю вам сегодня, [послушаетесь], любя Господа, Бога вашего и служа ему всем сердцем вашим и всею душой вашей, то дам Я дожди земле вашей в срок: дождь после сева и дождь перед жатвой, — и соберешь ты свой хлеб, и вино своё, и масло олив своих. И дам траву на поле твоём для скота твоего, и будешь ты есть досыта. Берегитесь, чтобы ваши сердца не поддались соблазну, чтобы не свернули вы с пути и не стали служить другим божествам и поклоняться им, иначе разгневается на вас Господь и замкнёт небеса, и не будет дождя, и земля не станет приносить свои плоды. И исчезнете вы вскоре с лица благодатной земли, которую Господь даёт вам. Примите эти Мои слова сердцем вашим и душою вашей, и повяжите их как знак на руку вашу, и будут они знаками вашими. И научите им сыновей ваших, чтобы все вы произносили их, сидя в доме своём, находясь в дороге, ложась и вставая; и напишите их на дверных косяках дома твоего и на воротах твоих, чтобы вы и сыновья ваши жили в стране, о которой Господь клялся вашим отцам, [обещав] даровать [её] им так долго, как долго существуют небеса над землей.

И сказал Господь Моисею: Обратись к сынам Израиля и скажи им, чтобы во всех поколениях делали они себе кисти-цицит на углах одежды и вплетали в каждую кисть-цицит лазурную нить. И она будет у вас в кисти-цицит, и увидев её, вы будете вспоминать все заповеди Господа и исполнять их; и не будете блуждать, влекомые сердцем и глазами вашими, которые совращают вас. Дабы помнили вы и исполняли все заповеди Мои и были святы перед вашим Богом. Я, Господь, — Бог ваш, Который вывел вас из земли Египетской, чтобы быть вашим Богом. Я, Господь, — Бог ваш.

Текст Шемá на иврите (первые две части, используемые в качестве текста для мезузы):

Транскрипция в ашкеназском произношении:

Шма Йисроэйль: Адойной Элойhейну — Адойной эход!

[Борух шейм кэвойд малхусой лэойлом воэд]

Вэоhавто эйс Адой-ной Э-лой-hэхо, бэхол лэвовхо увэхол нафшехо увэхол мэойдэхо: Вэhойу hадворим hоэйлэ, ашер онойхи мэцавэхо hайойм ал лэвовэхо: Вэшинантом лэвонэхо вэдибарто бом, бэшивтэхо бэвэйсэхо увэлэхтэхо вадэрэх, увэшохбэхо увэкумэхо: Укшартом лэойс ал йодэхо, вэhойу лэтойтофойс бэйн эйнэхо: Ухсавтом ал мэзузойс бэйсэхо, увишъорэхо:

Вэhойо им шомойа тишмэу эл мицвойсай ашер онойхи мэцавэ эсхэм hайойм, лэаhаво эс А-дэй-ной Элой-hэйхэм улэовдой бэхол лэвавхэм увэхол нафшехэм: Вэносати метар арцэхэм бэитой йойрэ умалкойш, вэосафто дэгонэхо вэсиройшхо вейицhорэхо: вэносати эйсэв бэсодхо ливhэмтэхо, вэохалто вэсовото: hишомру лохэм пэн йифтэ лэвавхэм, вэсартэм ваавдэтэм Элойhим ахэйрим вэhиштахависэм лоhэм: Вэхоро аф Адой-ной бохэм вэоцар эс hашомайим вэлой йиhье мотор вэhоадомо лой ситэн эс йевуло, ваавадтэм мэhэйро мэал hоорэц hатойво ашер А-дэй-ной нойсэн лохэм: Вэсамтэм эс дворай эйлэ ал лэвавхэм вэал нафшехэм укшартэм эйсом лэойс ал йедхэм вэhою лэтойтофойс бэйн эйнэйхэм: Вэлимадтэм ойсом эс бнэйхэм лэдабэйр бом, бэшивтэхо бэвэйсэхо увэлэхтэхо вадэрэх увэшохбэхо увэкумэхо: Ухсавтом ал мэзузойс бэйсэхо увишъорэхо: Лэмаан йирбу йемэйхэм вимэй внэйхэм ал hоадомо ашер нишба Адой-ной лаавойсэйхэм лосэйс лоhэм, кимэй hашомайим ал hоорэц:

Вайоймэр Адой-ной эл Мойшэ лэймэйр: Дабэйр эл бнэй Йисроэйл вэомарто алэйhэм вэосу лоhэм цицис ал канфэй вигдэйhэм лэдойройсом, вэносну ал цицис hаконоф, псил тхэйлэс: Вэhойо лохэм лэцицис, уръеисэм, ойсэй, узхартэм, эс кол мицвойс А-дэй-ной, ваасисэм, ойсом, вэлой сосуру ахарэй лэвавхэм вэахарэй эйнэйхэм ашер атэм зойним ахарэйhэм: Лэмаан тизкэру ваасисэм эс кол мицвойсой, виhъйисэм кдойшим лЭй-лой-hэй-хэм: Ани Адой-ной Э-лой-hэйхэм ашер hойцэйси эсхэм мэйэрэц мицрайим лиhьйойс лохэм лЭлой-hим, ани Адой-ной Элой-hэй-хэм:

Структура

1. «Шма…» (Слушай…) (Втор. 6:4-9). В этом фрагменте говорится о единстве Бога, о полной преданности Ему в любви, об абсолютном посвящении Богу нашего сердца, жизни, всех физических и душевных сил. Это должно выражаться, в частности, в изучении Торы. То же относится и к заповедям о тфилин и мезузе, исполнив которые евреи посвящают Богу своё тело и свой дом.
2. «Ве-айа им шамоа…» (И будет когда..) (Втор. 11:13-21). В этой части подчёркивается, что процветание Страны Израиля обеспечено только при условии соблюдения евреями Торы. В противном случае, их постигнет изгнание. В заключение сказано о том, что евреи обязаны передавать Тору следующему поколению, и о заповедях тфилин и мезузы.
3. «Ва-йомер…» (И сказал…) (Чис. 15:37-41). Эта часть начинается изложением заповеди о цицит. Она гласит, что соблюдение заповедей — это не самоцель, а инструмент нравственного совершенствования и приближения к Всевышнему. Эта часть завершается напоминанием об Исходе из Египта, о котором евреи должны помнить каждый день своей жизни, поскольку на протяжении всей нашей истории нас направляет рука Всевышнего.

Мидраш понимает слово «Израиль» (в «Слушай, Израиль!») как обращение к Иакову (Втор. 2:35). В хасидизме выдвигается идея, что каждый еврей обращает к Израилю часть своей души. Буква «аин» в слове Шма и буква «далет» в слове «эхад» в свитке Торы пишутся крупнее других, вместе они образуют слово «эд» («свидетель»), то есть читая Шма евреи подтверждают свой союз с богом. Кроме того, согласно Вавилонскому Талмуду (трактат «Брахот») букву «далет» в слове «эхад» при письме необходимо выделять, чтобы не получилось сходства с буквой «реш» и фраза «адонай эхад» («Господь один») не заменилась на фразу «адонай ахэр» («другой Господь»).

Общее число слов в Шма вместе с «Барух Шем…» составляет 245. Чтец обычно повторяет два последних слова Шма, а также первое слово следующего благословения с тем, чтобы общее число слов достигло 248, что соответствует числу костей и жил в теле человека и числу позитивных заповедей Торы.

Значение

Текст Шма начинается с фразы «Шемá, Исраэль…»: «Слушай, Израиль! Господь - Бог наш, Господь — один» (Втор. 6:4). Эти слова не являются молитвой в строгом смысле слова, так как в них не содержится ни прославления Всевышнего, ни просьб к Нему. Этими пророческими словами евреи провозглашают, что Господь, являющийся их Богом, будет признан Единственным Богом всем человечеством. Это воплощение основной миссии народа Израиля.

Подчёркивая этот последний аспект, еврейские мудрецы постановили, что после провозглашения Шма следует (шёпотом и прикрывая руками глаза) произнести слова: «Благословенно славное имя царства Его во веки веков», — провозглашающие окончательное торжество справедливости на земле. Эти слова часто звучали во время службы в Иерусалимском храме. Шёпотом же их произносят в знак того, что испытывают стыд при сравнении этой окончательной цели с нынешним печальным положением вещей. Существует и иное объяснение: эти слова произносят ангелы, а евреи «украли» их, поэтому они произносятся шёпотом. А глаза прикрывают, чтобы не ослепнуть, так как в это время сияет ослепительный свет. Так или иначе, эти слова произносят громко только в Йом Кипур (ивр. ‏יום כיפור‏‎, Судный день).

Шма занимает в еврейской духовной жизни центральное место. Эту молитву произносят дважды в день, во время утренней (шахарит) и вечерней (маарив) молитв. Это первая молитва, которую произносит ребёнок, и последние слова, которые произносит умирающий. В течение многих веков эти слова были девизом еврейских мучеников, совершавших Кидуш хаШем (освящение Имени [Бога]). Текст Шма, написанный на пергаменте, содержится в мезузе и тфилин (филактериях).

Законы чтения

Шма необходимо читать, сосредотачиваясь на значениях слов; если же молитва была прочитана без должной концентрации, то её необходимо прочитать ещё раз. Если Шма читается на ходу, то нужно остановиться и прочитать хотя бы первую строфу спокойно. Существует обычай, для лучшего сосредоточения во время чтения первой строфы, закрывать глаза правой рукой, по этой же причине принято читать первую строфу громко. Во время чтения Шма нельзя моргать или жестикулировать, эти слова нужно произносить в страхе и трепете. Шма необходимо читать достаточно громко, чтобы слова можно было слышать, ибо сказано «Слушай, Израиль». Каждое слово нужно произносить чётко и следить, чтобы слова, начинающиеся и заканчивающиеся на одну и ту же букву, не сливались друг с другом. Шма можно говорить на любом языке, но интонация и ударение на словах должны совпадать с ивритским вариантом. Если есть сомнения по поводу того, правильно ли была прочитана молитва, то нужно прочитать её ещё раз в правильном порядке. Запрещено прерывать читающего Шма. Шма запрещено читать в нечистом месте и в присутствии обнажённого тела. Женщины (которые могут быть освобождены от исполнения заповеди время от времени) и дети не обязаны читать Шма, но могут делать это по желанию. Тем не менее, женщины традиционно читают Шма.

Ссылки

• [www.eleven.co.il/article/14857 Шма] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
• [www.moshiach.ru/lesson/prayer/3751.html Смысл молитвы «Шма Исраэль»].
• [www.moshiach.ru/lesson/prayer/6730.html Текст молитвы «ШМА, ИСРАЭЛЬ» («Слушай, Израиль») и законы её чтения].

Отрывок, характеризующий Шма

Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.