Шмаков, Фёдор Иванович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Шмаков Федор Иванович»)
Перейти к: навигация, поиск
Фёдор Шмаков
Имя при рождении:

Фёдор Иванович Шмаков

Дата рождения:

16 февраля (1 марта) 1917(1917-03-01)

Место рождения:

Петроград,
Российская империя

Дата смерти:

1 мая 2009(2009-05-01) (92 года)

Место смерти:

Витебск, Белоруссия

Профессия:

актёр,
театральный режиссёр,
театральный педагог

Гражданство:

СССР СССРБелоруссия Белоруссия

Театр:

БелГАДТ имени Я. Коласа (Витебск)

Награды:
Заслуженный артист Белорусской ССР
IMDb:

ID 0794590

Фёдор Иванович Шма́ков (белор. Фёдар Іванавіч Шмакаў; 19172009) — советский и белорусский актёр театра и кино, театральный режиссёр, педагог. Народный артист СССР (1975)[1].





Биография

Фёдор Шмаков родился 16 февраля (1 марта1917 года в Петрограде (ныне Санкт-Петербург).

Детство прошло в посёлке Рошаль (ныне в Московской области), куда семья переехала из Петрограда. Окончил 7 классов, школу ФЗО, работал слесарем на заводе в цехе точной механики. В заводском клубе активно участвовал в драматическом кружке.

В 1935 году поступил в Ленинградское центральное театральное училище (ныне Санкт-Петербургская государственная академия театрального искусства), которое окончил в 1939 году (мастерская В. В. Меркурьева) и был принят в труппу Государственного русского драматического театра Белорусской ССР в Могилёве (ныне Национальный академический драматический театр им. М. Горького)[1].

В 1941 году театр гастролировал в Белостоке, когда началась война. Тогда же Ф. Шмаков оказался в Витебске, где перешёл во 2-й Белорусский государственный театр (ныне Национальный академический драматический театр им. Якуба Коласа), на сцене которого сыграл более 200 ролей, а с 60-х годов и ставил спектакли в качестве режиссёра. В 1944 году работал во фронтовой театральной бригаде.

Преподавал в студиях при театре.

Член ВКП(б) с 1948 года.

Скончался 1 мая 2009 года в Витебске на 93-м году жизни[2]. Похоронен на Мазуринском кладбище в Витебске.

Роли в театре

Государственный русский драматический театр Белорусской ССР

Белорусский драматический театр им. Я. Коласа

Режиссёрские работы в театре

Фильмография

  1. 1957 — Бессмертная песня — Юсалов
  2. 1958 — Кочубей — Рубин
  3. 1959 — Любовью надо дорожить — Антон Иванович
  4. 19591961 — Поднятая целина — Андрей Размётнов
  5. 19601961 — Балтийское небо — Уваров
  6. 1961 — Первые испытания — Иван Михайлович
  7. 1964 — Криницы — Андрей Иванович
  8. 1967 — Анютина дорога — дядя Фёдор
  9. 1970 — Море в огне
  10. 1971 — Запрос (короткометражный) — «бородатый»
  11. 1971 — Рудобельская республика — эпизод
  12. 1973 — Завтра будет поздно… — комиссар партизанского отряда
  13. 1973 — Тартак — Иван Боганчик
  14. 1975 — Долгие вёрсты войны — Кривошеев
  15. 1975 — Всего одна ночь — эпизод
  16. 19761978 — Время выбрало нас — Худяков
  17. 1978 — Прошлогодняя кадриль — Трошенька
  18. 19801981 — Мужество — Алексей Иванович Морозов
  19. 1980 — Странный отпуск
  20. 1981 — Командировка в санаторий — Кузьмич
  21. 1981 — Контрольная по специальности — эпизод
  22. 1981 — Люди на болоте — Зайчик
  23. 1982 — Дыхание грозы — Зайчик
  24. 1982 — Иван — Фёдор
  25. 1983 — Миргород и его обитатели — Афанасий Иванович
  26. 1983 — Три гильзы от английского карабина
  27. 1984 — Поединок
  28. 1985 — Мы обвиняем — Асабин
  29. 1985 — Контрудар — Трофимыч
  30. 1985 — По зову сердца — доктор
  31. 1986 — На пороге
  32. 1986 — Государственная граница. Год сорок первый — Деркун
  33. 1988 — Земляки — Косов
  34. 1988 — Не забудь оглянуться — Филипп Кузьмич
  35. 1990 — Плач перепёлки — Парфён Вершков
  36. 1992 — Господи, прости нас грешных
  37. 2009 — Яблоко Луны — Старик

Звания и награды

Память

Ф. Шмакову посвящён документальный в/ф БВЦ «Федор Шмаков. Фрагменты…» (1998, реж. В. Аслюк).

Напишите отзыв о статье "Шмаков, Фёдор Иванович"

Примечания

  1. 1 2 3 Большая советская энциклопедия. Гл. ред. А. М. Прохоров, 3-е изд. Т. 29. Чаган — Экс-ле-Бен. 1978. 640 стр., илл.; 28 л. илл. и карт.
  2. [www.vitebsk-region.gov.by/ru/news/culture?mode=one_new&id=1088 Скончался народный артист Беларуси и СССР Фёдор Шмаков | Культура | Новости | Витебский областной исполнительный комитет. Официальный сайт]
  3. [www.belactors.info/memory/shmakov.html Люди театра и кино | Актеры | Федор Шмаков]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Шмаков, Фёдор Иванович

– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.