Уар (Шмарин)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Уар и фамилией Шмарин.

Епископ Уар<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Епископ Липецкий, викарий Тамбовской епархии
20 августа 1926 — 3 августа 1935
Предшественник:	викариатство учреждено
Преемник:	Серафим (Протопопов) в/у
Имя при рождении:	Пётр Алексеевич Шмарин
Рождение:	11 (24) октября 1880(1880-10-24) Новоситовка, Липецкий уезд, Тамбовская губерния, Российская империя
Смерть:	23 сентября 1938(1938-09-23) (57 лет) Карлаг, СССР

Епископ Уа́р (в миру Пётр Алексеевич Шмарин; 11 октября 1880, село Новоситовка, Тамбовская губерния — 23 сентября 1938, Карагандинская область) — епископ Русской православной церкви, епископ Липецкий, викарий Тамбовской епархии.

Причислен к лику святых Русской православной церкви в августе 2000 году.

Семья

Родился в бедной крестьянской семье Алексея и Марфы Шмариных, в которой было тринадцать детей, но до взрослого возраста дожили только двое, Пётр и его сестра. После ранней смерти отца с шести лет помогал матери по хозяйству.

Жена — Клавдия Георгиевна, урождённая Стрельникова, из богатой купеческой семьи, скончалась от тифа в 1918 году. В семье было шестеро детей — четверо сыновей и две дочери. Дочь Клавдия Петровна Шмарина (родилась в 1909 году) проживает в городе Воронеж

Образование

По рекомендации местного священника и за его счёт окончил четырёхгодичную сельскую школу. Затем священник ходатайствовал перед властями о продолжении обучения талантливого мальчика. Получил образование за казённый счёт в гимназии в Тамбове и в церковно-учительской семинарии в селе Ново-Александровка Козловского уезда Тамбовской губернии.

Окончив учебное заведение, отец Петр не считал полученное им образование достаточным и всю жизнь занимался самообразованием. Он собрал дома большую библиотеку как духовного, так и светского содержания. Хорошо ориентировался в религиозно-философских течениях своего времени, политике, социальном обустройстве общественной жизни. У него были обширные познания в области медицины и собрана большая библиотека по специальным медицинским вопросам. Он никогда не обращался к помощи врачей и своих детей лечил сам, за исключением случаев чрезвычайных, когда требовалось хирургическое вмешательство. К нему за медицинской помощью обращались крестьяне всех окрестных селений.

Диакон и священник

После окончания учительской семинарии работал преподавателем. С 21 марта 1904 года нёс служение диакона в Саратовской епархии.

В феврале 1910 года священноначалие предложило диакону Петру отправиться для служения или в Америку, или в Финляндию. Он выбрал служение в Америке, но этому решению воспротивилась жена, а также брат и сестра жены. Отец Петр подчинился желанию родственников, сообщив священноначалию, что готов ехать служить в Финляндию.

С 28 октября 1910 года служил священником Крестовоздвиженского храма на острове Манчинсаари на Ладожском озере (ныне — остров Мантсинсаари, Республика Карелия). Через некоторое время отца Петра перевели в храм в селе Мустамяги неподалеку от Выборга. С 1913 по 1915 годы издавал и редактировал газету «Карельские известия».

После революции, Финляндия отделилась от России, а отец Петр с семьей и все их родственники выехали в Петроград. Из вещей взяли только самое необходимое для детей. Отец Петр отвез жену с детьми в село Новоситовка к своей матери, а сам остался в Петрограде.

С 1918 года служил в селе Тютчево близ города Лебедянь Тамбовской губернии. Несколько раз кратковременно арестовывался, в том числе в 1924 году. От него требовали снять сан, предлагая хорошую работу и квартиру, но он каждый раз отвечал отказом: «Того, чего вы от меня добиваетесь, — этого вы никогда не добьётесь. Уж я такой человек: во что верую — тому никогда не изменю, так что напрасны все ваши усилия». В 1922—1923 годах активно выступал против обновленческого движения.

Епископ

20 августа 1926 года священник Петр Шмарин при предварительном пострижении в монашество с именем Уар был хиротонисан во епископа Липецкого. Сначала он служил в Липецком Христорождественском соборе, а после его закрытия в 1931 году — в Успенской церкви. Епископ Уар стал непоколебимым оплотом православия в Липецком крае и непримиримым борцом с обновленчеством.

В 1932 году был арестован его старший сын, священник Николай Шмарин. После отказа снять сан Николай Шмарин был приговорён к трём годам заключения в сибирском лагере.

25 декабря 1934 г. осведомитель Липецкого горотдела НКВД сообщал: «Деятельность епископа Уара все усиливается и усиливается. Популярность его все возрастает. Он делается любимцем граждан г. Липецка и окружающих деревень верст за 60. Он имеет большое влияние на верующих. Он является большой объединяющей силой. Под его руководством священники вербуют себе единомышленников…»

Во время Великого поста в первых числах апреля 1935 года верующие Христо-Рождественского храма села Студёнки выступили против снятия колоколов с церкви и не допустили до храма бригаду по сбору металлолома. После этого были арестованы священник, диакон, староста храма, наиболее активные прихожане.

Арест и суд

8 июня 1935 года владыку Уара арестовали. В постановлении о производстве обыска и ареста записано:

«Епископ Уар вел антисоветскую агитацию против Советской власти и её мероприятий, используя религиозные предрассудки крестьянской массы. Был активным участником контрреволюционной группы, организовавшей в с. Студенки 19-20 апреля 1935 г. массовое антисоветское выступление женщин для оказания сопротивления органам власти при снятии колоколов с Студеновской церкви».

Уар обвинение отверг, заявив: «Виновным себя я не признаю. Никогда я агитации против советской власти и её мероприятий не вел. Также никакого участия в выступлении женщин, не дававших снимать в селе Студенки колокола, не принимал».

11 сентября 1935 года на выездной сессии специальной коллегии Воронежского областного суда епископ Уар осужден по статьям 58-10-2, 58-11 УК РСФСР и приговорён к восьми годам лишения свободы.

В Викитеке есть полный текст 58-й статьи Уголовного кодекса РСФСР

Обвинительное заключение полностью повторило постановление об аресте, епископ Уар был обвинён в том, что был идейным руководителем массового выступления женщин в с. Студенки, систематически проводил контрреволюционную агитацию против Советской власти и партии и т.д…

После суда на свидании сказал детям: «Не плачьте и не переживайте. Живите, как жили. Живите честно. За меня не мстите. Главное — прожить жизнь достойно».

Тюрьма, лагерь, мученическая кончина

На следующий день после заседания суда 12 сентября 1935 года владыку этапом отправили в тюрьму в город Мичуринск Тамбовской области, где он пробыл до марта 1936 года, а затем был отправлен в Карагандинские лагеря, куда прибыл 8 февраля 1937 года.

В лагере сначала был занят на мощении дорог, позже ввиду физической невозможности выполнения работ (после проведения медицинского обследования у него был выявлен миокардит и пляска святого Витта) был переведен счетоводом. В этом же лагере содержалась староста липецкого собора, осужденная за тоже дело, что и Шмарин. Она писала родным:

«Владыке приходится сейчас очень тяжело. Он больной и немощный, а его заставляют тяжело работать. Но вы его все знаете, он никогда не унывает, сам крепится и нас всех поддерживает».

Из лагеря владыка писал родным, стараясь их подбодрить, что живёт —

«слава Богу, жаловаться не на что. И физический труд на пользу. Что касается пищи, то это щи да каша, самая наша крестьянская пища».

В 1936—1938 года содержался вместе с политическими заключенными. В 1938 году переведён на участок под названием Меркеле, в барак, где содержались уголовники. 23 сентября 1938 года после многодневных избиений уголовниками Владыка Уар скончался. Похоронен на кладбище Самарского отделения Карагандинского лагеря.

В начале 1991 года дочь Владыки Клавдия Петровна Шмарина обратилась к М. С. Горбачёву с просьбой о реабилитации отца.

Постановлением президиума Верховного суда РСФСР от 20 ноября 1991 года Шмарин Петр Алексеевич «за отсутствием состава преступления» реабилитирован.

На Юбилейном Архиерейском соборе Русской православной церкви в августе 2000 года епископ Уар прославлен в сонме новомучеников и исповедников Российских для общецерковного почитания. Память священномученика Уара совершается 10 (23) сентября.

В Липецке, в новых микрорайонах (29 мкр.) возводится храм в честь священномученика Уара, первого епископа Липецкого. Решение о строительстве нового храма в Липецке было принято в 2007 году. По проекту, храм будет двухэтажным: нижний придел будет освящен в честь святого благоверного великого князя Александра Невского, верхний основной — в честь священномученика Уара, первого епископа Липецкого. Уникальность храма будет состоять в том, что в плане архитектуры, он будет исполнен в греческом, а точнее новоафонском стиле. Пять куполов храма будут греческими полукруглыми. Высота храма составит 36 метров.

Ссылки

• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_7451 Биография]
• [www.le-eparchy.ru/content/articles.php?atls_id=0002 Биография]
• [www.vob.ru/saints/shmc/uar_lip/main.htm Биография]

Отрывок, характеризующий Уар (Шмарин)

На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.