Шнабель, Артур

Артур Шнабель Artur Schnabel
ок. 1906
Основная информация
Дата рождения	17 апреля 1882(1882-04-17)
Место рождения	Кунцендорф, Галиция, Австро-Венгрия
Дата смерти	15 августа 1951(1951-08-15) (69 лет)
Место смерти	Аксенштайн близ Моршаха, кантон Швиц, Швейцария
Страна	Австро-Венгрия, Австрия, США
Профессии	пианист, педагог, композитор
Инструменты	фортепиано
Награды

Артур Шнабель (нем. Artur Schnabel, 17 апреля 1882, Кунцендорф, Галиция — 15 августа 1951, Аксенштайн на Люцернском озере) — австрийский пианист, педагог, композитор.

Биография

Был третьим, младшим ребёнком в еврейской семье торговца тканями. В 1884 семья переехала в Вену. Артур начал учиться игре на фортепиано с четырёх лет, случайно заинтересовавшись уроками старшей сестры Клары. С 6 лет учился в Венской консерватории у Ганса Шмитта, а через три года был принят в класс прославленного Т. Лешетицкого (учитель сказал ученику: «Ты никогда не станешь пианистом. Ты — музыкант»), в котором занимался до 1897; одновременно с ним учились О. Габрилович, М. Гамбург и И. Фридман. В первый год прошёл строгую техническую подготовку под руководством А. Есиповой и Мальвины Бри, ассистентки Лешетицкого.

После неудачной попытки наладить контакт с А. Брукнером изучал теорию музыки и композицию у О. Мандычевского, ассистента Брамса, благодаря которому вошёл в брамсовский круг. Шнабель часто виделся с самим Брамсом и однажды присутствовал при исполнении его первого фортепианного квартета с участием автора.

В год выпуска из класса Лешетицкого Шнабель сыграл дебютный концерт в Бёзендорфер-зале, затем дал серию концертов в Будапеште, Праге и Брюнне.

В 1898 переехал в Берлин, где дебютировал концертом в Бехштейн-зале. После Первой мировой войны гастролировал в США, России, Великобритании, Испании. Изначально прославился как исполнитель концертов с оркестром под управлением А. Никиша и как камерный музыкант — выступал аккомпаниатором певицы Терезы Бер, своей будущей жены. В 1902 основал Шнабелевское трио со скрипачом Альфредом Виттенбергом и виолончелистом Антоном Эккингом, просуществовавшее до 1904. В 1905 основал второе Шнабелевское трио с Карлом Флешем и Жаном Жерарди. В 1914, с началом войны, бельгиец Жерарди покинул трио, не имея возможности оставаться в Германии; его заменил Хуго Беккер, — так появилось третье Шнабелевское трио. Позднее Шнабель играл в квартете с Б. Губерманом, П. Хиндемитом и Г. Пятигорским. Также выступал в ансамблях с Й. Сигети, П. Казальсом, П. Фурнье, дружил и играл с крупнейшими дирижёрами своего времени — В. Фуртвенглером, Б. Вальтером, О. Клемперером, Дж. Селлом, В. Менгельбергом, А. Боултом.

С 1925 года преподавал в Берлинской высшей школе музыки.

В 1933, после прихода к власти нацистов, покинул Германию. Жил в Великобритании, давал мастер-классы в Тремеццо. С 1939 — в США, в 1944 получил американское гражданство. Преподавал в Мичиганском университете. После окончания Второй мировой войны вернулся в Европу, поселился в Швейцарии. Его мать, Эрнестина Таубе, после аншлюса осталась в Вене и в августе 1942, в возрасте 83 лет, была депортирована в концлагерь Терезиенштадт, где умерла спустя два месяца. Шнабель ни разу не приехал в Германию и Австрию (даже по приглашению Фуртвенглера). Продолжал гастролировать и записываться до конца жизни.

В семье Шнабеля и Терезы Бер родились двое сыновей — Карл Ульрих (1909—2001), также ставший пианистом, и Стефан (1912—1999), актёр.

Репертуар

Шнабель наиболее известен как интерпретатор немецкой музыки, особенно венских классиков — Моцарта, Бетховена и Шуберта. Однако его репертуар был гораздо шире. В свои «виртуозные» берлинские годы он играл сочинения Листа, Шопена и Вебера. На ранних американских гастролях он включал в программу прелюдии Шопена и Фантазию до мажор Шумана. По воспоминаниям К. Аррау и В. Горовица, слушавших Шнабеля в 1920-е, он играл Первый концерт и Вторую сонату Шопена, Концертштюк фа минор, Вторую сонату и «Приглашение на танец» Вебера. Сам Шнабель говорил, что очень часто исполнял Сонату си минор и Первый концерт Листа.

После отъезда из Германии Шнабель полностью исключил подобные сочинения из репертуара. Сам он в качестве причины называл желание играть только ту музыку, которая превыше всякой интерпретации. Высказывалось и другое мнение: Шнабель, оторванный от родной культуры, ограничился немецкими композиторами, чтобы сохранить культурные корни.

Шнабель сыграл огромную роль в популяризации фортепианных сочинений Шуберта и особенно Бетховена. Он стал первым пианистом, осуществившим запись всех сонат Бетховена, ныне считающуюся эталонной, несмотря на технические погрешности (особенно в быстрых частях).

Награды

Кавалер черногорского Ордена князя Данило I.

Введён в Зал славы журнала Gramophone .

Автобиография

Автор автобиографической книги My life and music (1961, многократно переиздавалась).

Публикации на русском языке

• «Ты никогда не будешь пианистом!» — М.: Классика-XXI, 1999 (2-е изд. — 2002)

Ссылки

• [www.schnabelmusicfoundation.com Сайт Фонда Шнабеля]

Отрывок, характеризующий Шнабель, Артур

– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.