Шнеерсон
Поделись знанием:
__DISAMBIG__
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.
В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
Шнеерсон — еврейская патронимическая фамилия, образованная от мужского личного имени Шнеер (Шнеур). Большинство известных носителей фамилии — члены так называемой раввинской «династии Шнеерсонов», традиционно отсчитываемой от раввина Шнеур-Залмана из Ляд (основателя хабадского/любавического хасидизма).
- Известные носители
- Шнеерсон, Бен-Цион (Бенцион Абрамович Шнеерсон; 1896—1976) — раввин направления Хабад в Бессарабии.
- Шнеерсон, Григорий Михайлович (1901—1982) — советский музыковед. Заслуженный деятель искусств РСФСР.
- Шнеерсон, Йосеф Ицхок (1880—1950) — шестой любавический ребе.
- Шнеерсон, Лев Михайлович (1910—1999) — белорусский историк-германист, доктор исторических наук.
- Шнеерсон, Лейви Ицхок (Лейвик Залманович Шнеерсон; 1878—1944) — главный раввин Екатеринослава (Днепропетровска, 1909—1939).
- Шнеерсон, Моисей Борисович (1901—1939) — советский государственный деятель, начальник Кооперативного управления НКВД СССР, бригинтендант.
- Шнеерсон, Менахем-Мендл (Мендель Лейвикович Шнеерсон; 1902—1994) — седьмой, последний любавичский ребе.
- Шнеерсон, Натан Михайлович (1901—1939) — советский разведчик.
- Шнеерсон, Шмуэль (1834—1882) — четвёртый любавичский ребе.
Составные фамилии
- Шнеерсон-Мишковски, Зельда (1914—1984) — израильская поэтесса, потомок третьего Любавического Ребе Цемаха Цедека (Менахема-Мендла Шнеерсона).
См. также
- Мителер Ребе (1773—1827) — второй любавичский ребе из династии Шнеерсонов.
- Шолом-Дов-Бер (1860—1920) — пятый любавичский ребе из династии Шнеерсонов.
- Цемах-Цедек (1789—1866) — третий любавичский ребе из династии Шнеерсонов.
 |
Список статей об однофамильцах. Если вы попали сюда из текста другой статьи Википедии, следует уточнить ссылку так, чтобы она указывала на статью о конкретном человеке. См. также [ru.wikipedia.org/w/index.php?title=Категория:Персоналии_по_алфавиту&from=%D0%A8%D0%BD%D0%B5%D0%B5%D1%80%D1%81%D0%BE%D0%BD полный список] существующих статей. |
Напишите отзыв о статье "Шнеерсон"
Отрывок, характеризующий Шнеерсон
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.
В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
