Шницлер, Артур
Поделись знанием:
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
| Артур Шницлер | |
| Arthur Schnitzler | |
 | |
| Род деятельности: | |
|---|---|
| Годы творчества: | |
| Направление: |
венский импрессионизм |
| [www.lib.ru/INPROZ/SHNICLER/ Произведения на сайте Lib.ru] | |
Артур Шницлер (нем. Arthur Schnitzler, 15 мая 1862, Вена — 21 октября 1931, там же) — австрийский писатель, драматург.
Содержание
Биография
Родился в обеспеченной еврейской семье. Сын известного венского врача-ларинголога, в 1879—1884 годах учился на врача в Венском университете, с 1886 по 1893 годы практиковал, но затем полностью переключился на литературу и театр. Интересовался психоаналитической теорией Зигмунда Фрейда, сионистским учением Теодора Герцля, был хорошо знаком с обоими авторами. C 1890 года входил в авангардный литературный кружок «Молодая Вена», был в дружеских отношениях с Гуго фон Гофмансталем, Генрихом Манном. С 1923 года — президент австрийского ПЕН-клуба.
В 1930 году дочь писателя покончила с собой, что ускорило его смерть.
Изображен на австрийской почтовой марке 1987 года.
Творчество
Крупнейший представитель венского импрессионизма. Проза и особенно драматургия Шницлера приобрели широкую известность, были на протяжении XX века многократно экранизированы, наново переделывались для современной сцены (такие постановки принадлежат, в частности, Тому Стоппарду, Вернеру Швабу). В России пьесы Шницлера ставили Всеволод Мейерхольд и Александр Таиров.
Упоминается в произведениях Ивана Бунина («Чистый понедельник»), Якуба Коласа (третья книга трилогии «На ростанях»), как хорошо известный автор. Был знаком с украинским поэтом Иваном Франко.
Лев Троцкий писал:
Артур Шницлер становится в нашей литературе „своим человеком“. Его „Трилогия“ вышла в трёх разных изданиях, из которых одно, правда, никуда не годится, но ведь таковы уж вообще отечественные переводы. В декабре прошлого, 1901 года „Мир Божий“ дал перевод трёхактной драмы Шницлера „Дикий“ („Freiwild“), написанной в 1896 году, а в текущем году тот же журнал предложил своим читателям большую повесть Шницлера „Смерть“, уже напечатанную семь лет тому назад в „Вестнике Иностранной Литературы“. Мы имеем издание „новелл“ Шницлера, кроме переводов, разбросанных по журналам. Недавно вышли книжкой его четыре одноактные пьесы „Lebendige Stunden“ („Часы жизни“), из которых три были предварительно переведены в фельетонах московской газеты „Курьер“. Чем-то, значит, заслужил у нас венский писатель.
Весной 1933 года по всей Германии начинается массовое сожжение книг. Наряду с немецкими авторами (Томас Манн и Генрих Манн, Арнольд Цвейг и Стефан Цвейг, Эрих Мария Ремарк), в костёр попали книги Джека Лондона, А. Шницлера, Зигмунда Фрейда, Андре Жида, Эмиля Золя, Марселя Пруста[1]. Творчество младовенцев было запрещено в нацистской Германии до 1945 года.
Произведения
Пьесы
- Anatol/ Анатоль (1893, экранизир. 1921, 1954, 1962, 1966)
- Liebelei/ Игра в любовь (1895, экранизир. 1927, 1933 — Макс Офюльс, «Кристина» 1958, 1969, 2003)
- Reigen/ Хоровод (1896—1897, пьеса была обвинена в порнографии; экранизир. 1950 — М.Офюльс, 1964 — Р. Вадим, 1969, 1982, 1992, Калейдоскоп любви - Фернанду Мейреллиш, 2012; опера Филиппа Бусманса, 1993)
- Paracelsus/ Парацельс (1899, историч. драма)
- Der grüne Kakadu/ Зелёный попугай (1899, историч. драма, экранизир. 1954, 1955, 1963, 1969)
- Der Schleier der Beatrice/ Покрывало Беатриче (1900)
- Der einsame Weg/ Одинокий путь (1903, экранизир. 1990)
- Marionetten/ Марионетки (1906)
- Komtesse Mizzi / Графиня Мицци (1909, экранизир. 1975)
- Der junge Medardus/ Юный Медард (1910, историч. драма, экранизир. 1923)
- Das weite Land/ Далекая страна (1911, экранизир. 1960, 1970, 1987)
- Professor Bernhardi/ Профессор Бернхарди (1912, социально-критическая драма об антисемитизме, экранизир. 1962, 1964)
- Komödie der Worte/ Комедия слов (1915)
- Komödie der Verführung/ Комедия соблазнения (1924)
Романы
- Der Weg ins Freie/ Путь на волю (1908, социально-критический роман о европейском еврействе, экранизир. 1983)
- Therese. Chronik eines Frauenlebens/ Тереза. История жизни одной женщины (1928)
Повести и рассказы
- Смерть/ Sterben (1892, экраниз.1971)
- Цветы/ Blumen (1894)
- Прощание/ Ein Abschied (1896, экр.1986)
- Мертвые молчат/ Die Toten schweigen (1897)
- Жена мудреца/ Die Frau des Weisen (1897)
- Бенефис/ Der Ehrentag (1897)
- Лейтенант Густль/ Leutnant Gustl (1900, экр. 1963)
- Слепой Джеронимо и его брат/ Der blinde Geronimo und sein Bruder (1900, экр.1977)
- Греческая танцовщица/ Die griechische Tänzerin (1902)
- Судьба барона фон Лейзенбог/ Das Schicksal des Freiherrn von Leisenbohg (1903)
- Пророчество/ Die Weissagung (1904)
- Новая песня/ Das neue Lied (1905)
- Смерть холостяка/ Der Tod des Junggesellen (1907)
- Дневник Редегонды/ Das Tagebuch der Redegonda (1909)
- Убийца/ Der Mörder (1910, экр.1984)
- Пастушья свирель/ Die Hirtenflöte (1911)
- Фрау Беате и её сын/ Frau Beate und ihr Sohn (1913)
- Доктор Греслер, курортный врач/ Doktor Gräsler, Badearzt (1917, экр.1990)
- Возвращение Казановы/ Casanovas Heimfahrt (1917, экр.1978, 1992)
- Барышня Эльза/ Frauelein Else (1924, экр.1929, 1946, 1970,1974, 1987, 2002)
- Новелла о снах / Traumnovelle (1925—1926, экр.1969, 1989, 1999 «С широко закрытыми глазами»)
- Игра на рассвете/ Spiel im Morgengrauen (1926—1927, экр. 1931, 1974, 1985, 1991, 2001)
- Бегство на край земли/ Flucht in die Finsternis (1931)
Публикации на русском языке
- Полное собрание сочинений, тт. 1-8. М.: Саблин, 1903—1905
- Зелёный попугай. Парацельзус. Подруга: Пьесы. М.: Госиздат, 1922
- Хоровод: 10 диалогов. Берлин, Мысль, 1922
- Жена мудреца. М.: Художественная литература, 1967
- Барышня Эльза: Новеллы/Перевод с немецкого - СПб.: Северо-Запад, 1994 (содержание: Барышня Эльза. Фридолин (перевод «Traumnovelle» 1926 года). Фрау Беата и её сын. Игра на рассвете)
- Тереза. История жизни одной женщины. М.: Текст, 2002
- Траумновелле. М.: Гаятри, 2006
Напишите отзыв о статье "Шницлер, Артур"
Примечания
- ↑ Цветков Ю. Л. Литература венского модерна. Постмодернистский потенциал: Монография. М., Иваново: Издательство МИК, 2003. С. 29.
Литература
- Шницлер, Артур // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Allen R. An annotated Arthur Schnitzler bibliography; editions and criticisms in German, French, and English, 1879—1965. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1966
- Wagner R. Arthur Schnitzler: eine Biographie. Wien; München; Zürich; New York: Molden, 1981
- Kawohl B. Arthur Schnitzler: Personalbibliographie 1977—1994. Giessen: Kletsmeier, 1996
- Arthur Schnitzler. München: Edition Text + Kritik, 1998.
- Gay P. Schnitzler’s century: the making of middle-class culture, 1815—1914. New York: Norton, 2002
- Fliedl K. Arthur Schnitzler im zwanzigsten Jahrhundert. Wien: Picus, 2003
- Wisely A.C. Arthur Schnitzler and twentieth-century criticism. Rochester: Camden House, 2004
- Wagner R. Wie ein weites Land: Arthur Schnitzler und seine Zeit. Wien: Amalthea, 2006
- Блок А. А. Артур Шницлер. Полное собрание сочинений [1906]// Он же. Собрание сочинений в 8-ми тт. Т.5. М.-Л.: Госиздат, 1962, с.621-622.
- Евлахов А. М. Артур Шницлер. Баку, 1926
- [sites.google.com/site/sonnepreisterin/home/stati/-perezivanie-smerti-kak-strukturnyj-element-novell-a-sniclera-1890-1900-h-godov Москвина Е.В. Переживание смерти как структурный элемент новелл Артура Шницлера 1890-1900-х годов].
Ссылки
-
На Викискладе есть медиафайлы по теме Артур Шницлер - Артур Шницлер (англ.) на сайте Internet Movie Database
- Шницлер Артур — статья из Большой советской энциклопедии.
- [www.arthur-schnitzler.at Сайт Общества Шницлера (нем.)]
- [www.magister.msk.ru/library/trotsky/trotl477.htm Л. Троцкий. Об Артуре Шницлере]
Отрывок, характеризующий Шницлер, Артур
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
