Шоваль
| Киббуц
Шоваль
שובל
Показать/скрыть карты
|
Шоваль (ивр. שובל) — кибуц в северном Негеве, в региональном совете Бней Шимон, близ бедуинского города Рахат и в 30 км к северу от Беэр-Шевы.
Кибуц основан группой из 15 человек, состоящей из членов движения «Хашомер-Хацаир» — выходцев из Южной Африки, бывших узников Бухенвальда, и двух выживших с корабля «Патрия» (ивр.). Операция «11 точек» по еврейской колонизации Негева, в рамках которой был основан Шоваль, была осуществлена на исходе Йом-Кипура (5—6 октября) 1946 года. Название кибуца взято по имени двух героев Ветхого Завета (1Пар. 1:38, 1Пар. 4:1).
Население кибуца — около 627 человек, из которых 260 (по состоянию на 2010 г.) являются членами кибуца, среди них — пятеро из числа основателей кибуца.
Кибуц расположен на трассе 264, обслуживаемой автобусной компанией «Метрополин». Автобусы маршрута 371 на направлении Беэр-Шева—Тель-Авив останавливаются около кибуца несколько раз в день. Все остальные автобусные маршруты следуют по шоссе 40, с ближайшей к Шовалю остановкой у перекрёстка трасс 264, 293 и 40, недалеко от кибуца Бейт-Кама.
На территории кибуца находится крупная молочная ферма, с которой в 2002 году была объединена молочная ферма кибуца Наан, что рядом с Реховотом. Сейчас ферма в Шовале принадлежит двум кибуцам совместно; на ней заняты по нескольку кибуцников из обоих кибуцев, проживающие в Шовале ульпанисты, и наёмные рабочие-бедуины из Рахата. На ферме содержится более 1200 коров, из которых половина — дойные, и производится около 4 млн литров молока в год. В 2005 году ферма была переоснащена современным автоматизированным оборудованием производства кибуца Афиким (ивр.). Кроме молочной фермы, в распоряжении кибуца находятся курятник и обширная территория возделываемых полей.
В кибуце действует региональная средняя (7—12 классы) школа «Мевоот а-Негев» (ивр. מבואות הנגב), основанная в 1963 г., и (с 1991 г.) 10-месячный ульпан для студентов-репатриантов из СНГ. Проживающие в кибуце дети младшего школьного возраста посещают региональную начальную (1—6 классы) школу «Ницаней а-Негев» (ивр. ניצני הנגב) в соседнем кибуце Бейт-Кама, в 5 км к северу от Шоваля.
Кроме того, в кибуце есть ясли и три детских сада для детей разных возрастных групп, библиотека, небольшая обсерватория, поликлиника больничной кассы (ивр.) «Клалит», и два магазина: минимаркет Коль-Бо (гастроном-универсам), а также вещевой.
Напишите отзыв о статье "Шоваль"
Ссылки
- Программа абсорбции «НААЛЕ» [www.jewishagency.org/JewishAgency/Russian/Aliyah/Alia-2000/Learn/VISSHIE+UCHEBNIE+PROGRAMI/Naale+Mevoot+Negev.htm в школе «Мевоот а-Негев»]
- [www.jewishagency.org/JewishAgency/Russian/Aliyah/Alia-2000/MOLODEGNIE+UCHEBNIE+PROGRAMI/map.htm Программа абсорбции «Ульпан-кибуц для студентов»]
| ||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Шоваль
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
