Шоколадный домик

Особняк
Шоколадный домик (особняк С. С. Могилевцева) Шоколадний будиночок (особняк С. С. Могилевцева)
Страна	Украина
Город	Киев
Архитектурный стиль	эклектика
Автор проекта	предполагаемый — Владимир Николаев
Строительство	1899—1901 годы
Известные насельники	Семён Могилевцев, Игорь Кистяковский, Христиан Раковский
Состояние	реконструкция
Сайт	[shocolad-dim.kiev.ua/ Официальный сайт]

Шоколадный домик — неофициальное название особняка С. С. Могилевцева в Киеве, в котором впоследствии проживали известные деятели науки, общественно-политической и государственной жизни. Построен в 1899—1901 годах. Расположен по адресу ул. Шелковичная, 17/2 (с 1918 года; в 1900—1917 годах — № 15-А), рядом с домом Икскюль-Гильденбанда.

История

С 1830-х годов усадьба принадлежала генералу П. Константиновичу — кадровому военному, участнику многих военных походов русской армии, отличившемуся в 1812 году под Смоленском и в битве при Бородино. С 1836 года — командир Киевского артиллерийского гарнизона, с 1848 года — генерал-майор. В 1850 году имущество унаследовала его вдова В. Константинович. После её смерти в 1862 году наследники разделили усадьбу по разделительному акту. Частями владели жена статского советника А. Вернадская, жена генерал-майора Е. Неёлова (1824—1889) и жена коллежского асессора Е. Кравченко (1831 — ок. 1909) (все — дочери П. Константиновича). В 1870—1874 годах все части большой усадьбы скупила баронесса С. Икскюль-Гильденбанд, принадлежавшая к эстляндскому роду. На участке площадью 612 квадратных саженей (0,28 га) был сад площадью 200 квадратных саженей, выходивший на границу с улицей. В 1881—1883 годах в усадьбе построены деревянный одноэтажный дом и флигель, в проектировании и возведении которых участвовали архитекторы А.-Ф. Геккер и В. Николаев. После смерти баронессы (1897) вся усадьба в 1898 году перешла в собственность её сына — барона В. Икскюль-Гильденбанда. В апреле 1899 года он продал угловую часть усадьбы площадью 321 квадратная сажень с одноэтажным деревянным домом предпринимателю и филантропу, члену учетного комитета Киевской конторы Государственного банка С. Могилевцеву, а на оставшейся части усадьбы площадью 291 квадратная сажень построил доходный дом (ныне ул. Шелковичная, 19). Деревянный угловой дом был снесен, а на его месте по заказу С. Могилевцева был выстроен роскошный двухэтажный кирпичный особняк. Ныне распространено утверждение, что автор проекта дома — академик архитектуры Владимир Николаев, который проектировал несколько других особняков местности Липки, оформленных в духе историзма, и был лично знаком с заказчиком; вместе с тем, прямые документальные свидетельства того, что В. Николаев является строителем «Шоколадного домика», до настоящего времени не выявлены. Въезд в усадьбу устроен по ул. Шелковичной (старые ворота утеряны).

В 1934 году часть помещений дома подверглась реконструкции; консультантом при этом был архитектор П. Алёшин. Стены и потолки оформлены обоями высокого качества, облицованы глазурованными изразцами с тщательным подбором рисунка, выполнена художественная мастиково-альфрейная отделка на стенах и потолках по лепке с применением натуральных красок, бронзы, золота и серебра.

До 1934 года дом сохранял жилое назначение, потом он был передан в НКВД, в 1948 году — Управлению делами Совета Министров УССР. Перед войной здесь находилось Всесоюзное общество культурной связи с заграницей. В 1960—1980 годах (по другим данным — до 1982 года) особняк использовался в качестве городского Дворца бракосочетания.

В 1983—1986 и в 1991—1993 годах внутренние помещения и фасад дома были частично отреставрированы. В 1986 году здание передали Детской картинной галерее. 2 апреля 2009 года особняк был передан музею русского искусства. В открытой 17 февраля 2010 года реорганизованной Детской картинной галерее проводятся художественные выставки, концерты классической музыки, детские праздники, лектории по истории искусства для детей и взрослых, экскурсии по залам особняка, творческие вечера и другие культурные мероприятия.

В планах — завершение реставрации здания, открытие детской художественной школы, музея частной коллекции, музея одной картины.

Архитектура

Дом двухэтажный с подвалом и мезонином, кирпичный, штукатуренный, в плане приближен к Г-образному. Со двора на второй этаж ведёт деревянная лестница. Система планирования смешанная: часть помещений, сгруппированных вокруг центрального распределительного вестибюля, имеет анфиладное планирование, часть — коридорное.

Решён в стилизованных формах ренессансной дворцовой архитектуры. Отличается пластической выразительностью фасадов за счёт объёмной рустовки (на первом этаже с фактурной обработкой) и включения больших горельефных деталей. Лицевой и боковой фасады имеют симметричное построение. Центральные оси выделены порталами. На лицевом фасаде вход фланкирован полуколоннами тосканского ордера на пьедесталах и завершён лучковым фронтоном с геральдической композицией в тимпане. Окна первого этажа акцентированы волютами на замковых камнях, боковые полуциркульные окна второго этажа с пилястрами коринфского ордера в импостах содержат в замковых камнях кадуцеи — аллегорические жезлы античного бога торговли Меркурия. Символика отвечала роду занятий хозяина — купца, удостоенного высокого чина пятого класса, статского советника, «вне правил, за выдающуюся деятельность в интересах народного образования». Центральные окна второго этажа оформлены рустованными архивольтами, в антревольтах помещены барельефы с львиными маскаронами и гирляндами, в подоконниках — массивные валики. Тёмного тона кирпично-красный цвет, в который оштукатурены стены, стал основанием для его названия — «шоколадный дом».

Архитектурное оформление интерьеров выполнено в различных исторических стилях: готическом (столовая), мавританском, барокко (кабинет), русском и стиле модерн (гостиная). Художественную ценность представляют резные деревянные дверные и оконные рамы, панели, карнизы для штор, литая оконная фурнитура, витражи, светильники, кафельные печки.

Большой парадный зал на втором этаже украшен лепкой с элементами скульптуры. В декоре помещений дома широко использовано дерево: стены одной из комнат оформлены резными дубовыми панелями, потолки — деревянными кессонами.

Зал № 4 в северо-восточной части здания украшен росписями в стиле модерн. Форма углового помещения площадью 24,7 м² приближена к квадрату. Под двенадцатью позднейшими наслоениями открыта уникальная живопись рубежа 19—20 вв., 60 % которой является авторской. Шесть арочных окон (три — на северной, три — на восточной стенах) украшены витражами, двустворчатое заполнение двух входных проёмов (в южной и западной стенах) — геральдической орнаментальной росписью. Оштукатуренные стены и потолок расписаны масляными красками в характерной для модерна графической манере. Падугу украшает лепленный позолоченный фриз. Потолок с трёх сторон (за исключением восточной) обрамлён широкой полосой растительного орнамента. Аналогичные плавно изогнутые полосы делят его на три неравных сектора произвольной формы. Самый большой сектор в юго-восточном углу занимает две трети потолка. На его основном серо-зелёном фоне ритмично повторяется изображение мелких бледно-голубых цветов, напоминающих васильки, в центре сектора — жёлто-коричневая бабочка. Плавному изгибу диагонально направленной полосы вторит гирлянда из бледно-голубых, достаточно крупных цветов, напоминающих лён. Начало и конец гирлянды подчеркнуты вьющимися листьями серо-зеленого цвета. В юго-восточном углу помещены две ветви бледно-розовых лилий (символ чистоты и целомудрия) с причудливо переплетенными листьями и стеблями тускло-зелёного цвета. В северном углу потолка изображены декоративные цветы тёмно-вишневого цвета, напоминающие астры. Восточную часть потолка полностью занимает любимое изображение стиля модерн — павлин (символ красоты) с полураспущенным пышным хвостом. На оливкового цвета оперении, оттенёном бронзой, — сине-голубые изображения «павлиньего глаза» с коричневым контуром. Шея и грудь у птицы голубые, их изысканный изгиб подчёркивает бледно-сиреневая полусфера, которую заполняет россыпь бело-сиреневых соцветий. Сектор, прилегающий к северной стене, имеет голубой фон с разбросанными по нему жемчужно-сероватыми шестиугольными звёздами, сгущающимися к центру плафона. На их фоне в круглом медальоне — изображение женской головки с белокурыми распущенными волосами в пышном венке из белых лилий. Причудливо переплетённые пучки густых волос струями спадают по плечам сказочной девы. Они, словно стебли неизвестных растений, стекают вниз за пределы медальона, вторя переплетенным листьям соседнего изображения. Небольшой сектор, прилегающей к западной стене, — с лиловым фоном. Три серо-сиреневых цветка, расположенных симметрично, напоминают астры. Они окружены листвой — символом вечной жизни — и бутонами. Падуга потолка представляет собой лепленный орнамент с растительно-геральдическими элементами, объединёнными лентами, в котором чередуются две разновидности букетов: первый — из цветков и бутонов, напоминающих мак (символ опьянения и грёз), второй — из цветов и бутонов лилий. Лепленный орнаментальный фриз позолочен.

Южная и западная стены наиболее насыщены практически зеркально повторяющимися росписями. Композиционными центрами росписи этих стен являются окрашенные в бледно-розовые тона двери, филёнки которых украшены изысканным узором из стилизованных стеблей и цветов мака в пастельных тонах. Тёмно-вишнёвая разновысокая «волна» (10—30 см), идущая по периметру стен, опускаясь и поднимаясь, словно обволакивает дверной проём, зрительно его расширяя. Тёмно-вишнёвый фон подчеркивает абрис двери, вверху — в виде овала. Над дверью размещён картуш, на фисташковом фоне которого изображены два тесно переплетённых цветка, напоминающие ромашки, в окружении лент тёмно-зелёного цвета. Чуть ниже картуша изображены два симметричных золотистых цветка, также напоминающие ромашки. Стену вокруг двери украшает симметричная композиция из гирлянд тёмно-вишнёвых и сиренево-серых маков, а также крупных серо-голубых орхидей, возвышающихся на упругих стеблях. Переплетённые линии стеблей орхидей и маков, а также двойной контур (светло-коричневый и бронзовый), обтекающий все изображения, способствуют органичной компоновке прямоугольного дверного проёма в общей отделке зала. Мотив маковой гирлянды возникает ещё раз, дополняя общую композицию, около оконных проёмов северной и восточной стен, окрашенных в серо-зелёный цвет.

Росписи зала — редкий образец монументальной живописи в стиле модерн в жилищной архитектуре Украины.

Сам дом — достопримечательность эпохи историзма.

Известные жильцы дома

• Могилевцев, Семён Семёнович (1846—1917).

Киевский купец 1-й гильдии, благотворитель, общественный деятель. Происходил из семьи брянских лесопромышленников, закончил Новгород-Северскую гимназию, учился на юридическом факультете Санкт-Петербургского университета, но полный курс не прошёл. В 1876 году переехал в Киев, где продолжил лесоторговое дело. Построил на берегу Днепра (на углу улиц Набережно-Крещатицкой и Туровской) первую в Киеве паровую лесопилку, где перерабатывалась древесина, поступавшая лесосплавом с верховьев Припяти, Днепра, Десны, с лесов Волыни, Беларуси, Орловщины. Там её перерабатывали в пиломатериал, поставляемый на стройки города. Широко поставленное дело давало значительные прибыли, а С. Могилевцев, не обременённый собственной семьёй, был щедрым благотворителем. Он был членом Киевского сиротского суда (с 1880), гласным Городской думы (1883—1894), директором-казначеем городского кредитного товарищества (1886—1896), председателем Киевского биржевого комитета, председателем совета старшин Киевского купеческого собрания, старостой домовой церкви Св. Николая в доме генерал-губернатора. Возглавлял многочисленные комитеты и комиссии по сооружению различных общественных учреждений. Интересовался историей, искусством, имел хорошую библиотеку по искусству, коллекцию картин, был почётным попечителем Киевского художественного училища, казначеем городского Общества любителей старины и искусства. В 1909 году подарил Городскому музею около 200 предметов, найденных при археологических раскопках. В 1910 году на средства С. Могилевцева была построена больница на 40 коек, которой присвоено имя Е. Треповой, жены генерал-губернатора, которая традиционно опекала благотворительное общество. На оборудование новой больницы (на углу современных улиц Большой Васильковской и Лабораторной) пожертвовал 3 тыс. рублей. С началом Первой мировой войны там расположился госпиталь Красного Креста при Киевской бирже, которым три года ведал С. Могилевцев. Самым главным его вкладом в развитие Киева стало сооружение в 1911 году на собственные средства (500 тыс. рублей) Педагогического музея (ул. Владимирская, 57).

С. Могилевцев умер дома, завещав имущество многочисленным племянникам. Похоронен в Брянске на кладбище Петропавловского монастыря около родных.

• Гермайзе, Осип Юрьевич (Иосиф Георгиевич; 1892—1958)

Историк, археограф, педагог, общественный деятель. Выпускник историко-филологического факультета Университета Св. Владимира (1916, ученик М. Довнар-Запольского). В период проживания в этом доме преподавал в высших школах Киева общие и специальные курсы истории Украины, истории революционных движений. Активно работал в учреждениях ВУАН. Секретарь, член постоянной комиссии по составлению историко-географического словаря украинской земли (1919—1929). Один из ведущих учёных Исторических учреждений ВУАН под руководством М. Грушевского. Занимал должность секретаря президиума Исторической секции ВУАН (с 1924), члена комиссий порайонного исследования Левобережной Украины и украинской историографии при ней, руководителя археографической комиссии (1924—1929). Возглавлял библиографический комитет редколлегии журнала «Украина», рабочую комиссию по изучению киевского некрополя, созданную по инициативе М. Грушевского в составе комиссии старого Киева Исторической секции. С образованием научно-исследовательской кафедры истории Украины утверждён руководителем секции методологии и социологического обоснования истории исторического отдела (1924—1929). Являлся научным руководителем одиннадцати аспирантов кафедры. В 1926—1929 годах возглавлял секцию истории Украины научно-исследовательской кафедры марксизма-ленинизма при ВУАН.

Арестован в 1929 году по делу «Союза освобождения Украины». В мае 1930 года осуждён на пять лет лагерей и поражение в правах на два года. Наказание отбывал в Ярославском политизоляторе, на Соловках. С 1934 года находился в административной ссылке в Саратове, где 8 декабря 1937 года повторно осуждён на десять лет лишения свободы. В 1944 году получил новый приговор — десять лет заключения. Умер в тюрьме.

Автор около 40 научных работ по историографии, истории общественных и революционных движений на Украине, краеведению, истории литературы, науки. Подготовил и издал документы по истории украинского движения во времена Первой мировой войны (1926). Ряд трудов посвящён деятельности В. Антоновича, Б. Гринченко, М. Грушевского, М. Драгоманова, В. Дурдукивского, Н. Костомарова, Т. Шевченко, Д. Яворницкого. Среди киевоведческих трудов «Шевченківська демонстрація в Київі 1914: По матеріалах архіву Київського Губернського Жандармського Управління» («Шевченковская демонстрация в Киеве 1914: По материалам архива Киевского Губернского Жандармского Управления», 1924), «З революційної минувшини Київа: Конференція Українського студентства в Київі в 1911» («Из революционного прошлого Киева: Конференция Украинского студенчества в Киеве в 1911», 1926), «Праця Київського Українського Наукового Товариства на тлі наукового життя Наддніпрянської України» («Работа Киевского Украинского Научного Общества на фоне научной жизни Надднепрянской Украины», 1929) и др.

Проживал в Шоколадном домике в конце 1920-х годов.

• Кистяковский, Игорь Александрович (1876—1941)

Учёный-правовед, общественный деятель, министр внутренних дел Украинской державы. Сын известного украинского учёного и общественного деятеля А. Кистяковского. Окончил юридический факультет Университета Св. Владимира (1897), изучал гражданское и римское право в университетах Германии. Некоторое время преподавал в Киевском университете римское право, в 1903 году переехал в Москву, где занимался адвокатской практикой, преподавал в Московском университете и Коммерческом институте. В 1910 году покинул университет в знак протеста против чиновничьего вмешательства в автономные права вуза. Под влиянием идей М. Драгоманова, которые широко пропагандировал его брат — известный философ Б. Кистяковский, заинтересовался украинским национальным движением, материально поддерживал издание журнала «Украинская жизнь». В 1917 году вернулся в Киев. В мае 1918 года назначен на должность государственного секретаря, в июле — министра внутренних дел в правительстве Ф. Лизогуба. Член партии кадетов. Придерживался умеренно-консервативного курса. Входил в группу министров Украинской державы, поддерживавший национальный курс в её деятельности. Заместитель председателя украинской делегации на переговорах с РСФСР (23 мая — 7 октября 1918 года). С июля 1918 года — сенатор. Умер в Париже.

Проживал в Шоколадном домике в 1917—1918 годах.

• Макаренко, Николай Емельянович (1877—1938)

Археолог и музеевед. Годы проживания в этом доме были трагическими в его судьбе. Известный учёный был не согласен с административно-партийным руководством ВУАН, в 1929 году вышел из состава Всеукраинского археологического комитета (ВУАК), Софийской комиссии и других учреждений ВУАН. Участвовал в археологических раскопках в Приазовье, доказал, что Мариупольский могильник — памятник мирового значения. По возвращении в 1932 году в Киев назначен руководителем сектора рабовладельческого общества при секции истории материальной культуры ВУАК. В 1934 году включён в состав комиссии по демонтажу мозаик и фресок Михайловского Златоверхого монастыря. Был единственным членом комиссии, не подписавшим акт об уничтожении древнерусской достопримечательности и выступившим против строительства Правительственной площади в Киеве, угрожающего гибелью другому древнерусскому памятнику — собору Святой Софии. Это привело к первому аресту 26 апреля 1934 года. Учёного на три года выслали в Казань, где он работал преподавателем художественного техникума и консультантом исторического музея. 24 апреля 1936 года вновь арестован, сослан в лагерь. 4 января 1938 года расстрелян в Новосибирске. В 1960 году реабилитирован.

Проживал в Шоколадном домике в 1927—1934 годах.

• Раковский, Христиан Георгиевич (наст. Кристи Станчев; 1873—1941)

Деятель болгарского, румынского, русского социал-демократического движения, государственный деятель Украины. Родился в г. Котел (Болгария). Врач по специальности. В январе—марте 1918 года — председатель Верховной автономной коллегии по борьбе с контрреволюцией на Украине, Румынии, член Румчерода. В мае—октябре 1918 года — председатель делегации РСФСР на переговорах с Украинской державой. В 1919—1923 годах — нарком иностранных дел, председатель Совнаркома УССР. С 1923 года — полпред СССР в Великобритании, заместитель наркома иностранных дел СССР. Арестован в 1937 году. Осуждён по делу «антисоветского правотроцкистского движения» в марте 1938 года. Расстрелян в Орловской тюрьме в 1941 году. Реабилитирован в 1988 году.

Проживал в Шоколадном домике несколько месяцев 1919 года.

• Яворский, Матвей Иванович (1884—1937)

Историк, академик ВУАН (с 1929). Один из первых украинских историков-марксистов, оппонент научной школы М. Грушевского. Выпускник юридического факультета Львовского университета (1910). С 1922 года работал в Украинском институте марксизма-ленинизма в Харькове, одновременно с 1924 года — заместитель, в 1926—1929 годах — исполняющий обязанности председателя Укрнауки при Наркомпросе УССР. Арестован в марте 1931 года по делу «Украинского национального центра». В 1932 году осуждён на шесть лет заключения. Расстрелян на Соловках в ноябре 1937 года. Реабилитирован в 1989 году. Автор многих научных работ, посвящённых истории Украины, общественно-политических движений, вопросам истории философии, марксистской методологии истории, первых в украинской историографии марксистских учебников по истории Украины и т. п.

Проживал в Шоколадном домике в 1929—1930 годах.

Городские легенды

• Еще при жизни Могилевцева по Киеву ходила легенда о его любви к замужней женщине, княгине или графине, для тайных свиданий с которой купец-миллионер построил роскошный особняк.

Литература

• О. Друг, Д. Малаков. Особняки Киева, Киев: Кий: 2004
• Звід пам’яток історії та культури України. Київ. Кн. І, ч. ІІІ. С—Я. К., 2011

Ссылки

• [shocolad-dim.kiev.ua/ Шоколадный домик: официальный сайт]
• [ibud.ua/?cat=news&it=8845/ Красоты нашего Киева: Шоколадный домик]
• [www.interesniy.kiev.ua/dost/doma-i-sooruzheniya-kieva/shokoladniy-budinochok-shokoladniy-domik/trudnaya-sudba-shokoladnogo-domika/ Трудная судьба «шоколадного домика»]
• [kiev.globalinfo.ua/cultura/muzej_shokoladnyj_domik.html/ Шоколадный домик на kiev-globalinfo]
• [nashkiev.ua/zhurnal/interesnye-mesta/shokoladnyy-domik-otkryl-dveri-dlya-posetiteley.html/ Шоколадный домик открыл двери для посетителей]
• [ru.rodovid.org/wk/%D0%97%D0%B0%D0%BF%D0%B8%D1%81%D1%8C:308165 Генеалогическое древо П. Константиновича]
• [the-city.kiev.ua/ru/article/interer-shokoladnogo-domika-123 Шоколадный домик интерьер]
• [www.fayno-e.com/ru/articles/istoriya/shokoladnyi-domik-v-kieve Шоколадный домик в Киеве] Fayno-e.com

Достопримечательности Киева  

</td> </tr>

Отрывок, характеризующий Шоколадный домик

Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.


Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.