Шор, Джейн

Джейн Шор
англ. Jane Shore
«Покаяние Джейн Шор». Картина работы Уильяма Блейка, 1793 г
Имя при рождении:	Элизабет Ламберт
Дата рождения:	ок. 1445
Место рождения:	Лондон, Королевство Англия
Дата смерти:	ок. 1527
Место смерти:	Лондон, Королевство Англия
Отец:	Джон Ламберт
Мать:	Эми Маршалл
Супруг:	1. Уильям Шор 2. Томас Лайном

Дже́йн Шор (англ. Jane Shore, настоящее имя — Элизабет; ок. 1445 года, Лондон — ок. 1527 года, там же) — любовница Эдуарда IV, короля Англии, а также нескольких других дворян, в том числе пасынка короля Томаса Грея, маркиза Дорсета, и великого камергера Англии Уильяма Гастингса, барона Гастингса из Эшби де Ла Зуш.

Биография

Элизабет Ламберт родилась в Лондоне приблизительно в 1445 году в семье зажиточного купца Джона Ламберта и его жены Эми, дочери состоятельного бакалейщика Роберта Маршалла. Имя Джейн было дано Элизабет драматургом XVII века Томасом Хейвудом, так как в XVI веке настоящее имя не употреблялось, а впоследствии и вовсе было забыто.

В детстве Джейн много времени проводила в магазине отца, где обзавелась многочисленными знакомствами со знатью. Девочка внимательно наблюдала за новыми знакомыми и в итоге переняла нравы высшего света. Она, как считали современники, была весьма умна и получила образование, не свойственное женщинам её класса. Джейн была невысокого роста, белокожа, лицо имела круглое и отличавшееся красотой черт. Красота девушки принесла ей звание Розы Лондона, хотя это и не упоминается в современных ей источниках.

Красота Джейн привлекла множество мужчин, среди которых был Уильям Гастингс, друг и доверенное лицо короля Эдуарда IV. Вероятно, он был влюблён в Шор ещё до её замужества и покровительствовал девушке всю свою жизнь. Её красота была не единственной причиной, привлекавшей противоположный пол. Ею восхищались как приятной, участливой, и в то же время остроумной личностью.

Экстраординарное внимание к Джейн со стороны мужчин заставило её отца стать более разборчивым в выборе будущего зятя. Несмотря на внимание к дочери со стороны знатных особ, Джон Ламберт остановил свой выбор на состоятельном Уильяме Шоре (ум. 1494), ювелире и банкире с Ломбард-стрит, который был частым гостем в доме Ламбертов. Шор был на 14—15 лет старше Джейн, и, несмотря на внешнюю привлекательность и успешность в финансовых делах, так и не смог добиться любви супруги. Брак был аннулирован в марте 1476 года после того, как Джейн подала на развод в связи с импотенцией мужа, не позволявшей сбыться её желанию иметь детей. Папа Сикст IV поручил трём священникам решение этого вопроса, и те полностью удовлетворили требование Джейн.

Любовница короля

Согласно Patent Rolls от 4 декабря 1476 года, отношения Шор с королём Эдуардом IV начались в том же году, вскоре после возвращения Эдуарда из Франции. Со временем Эдуард не отдалил Шор от себя, как поступал ранее со многими другими любовницами, и был своеобразно предан ей. Она имела огромное влияние на короля, но не использовала его для личной выгоды. Об этом свидетельствует и то, что Джейн старалась примирить с королём тех, кто ранее впал в немилость. Отношения короля с Шор, продлившиеся до его смерти в 1483 году, были в высшей степени отличны от имевшихся у Эдуарда ранее: кроме длительности связи, король, как свидетельствуют официальные документы, не осыпал Шор многочисленными подарками.

Джейн стала одной из трёх фавориток короля Эдуарда, которых он характеризовал как самых весёлых, самых хитрых и самых святых блудниц королевства.

Заключение, второй брак и последние годы

После смерти Эдуарда IV Джейн стала любовницей старшего из его пасынков, Томаса Грея, маркиза Дорсета, а также Уильяма Гастингса, барона Гастингса. Жена Грея Сесили Бонвиль приходилась падчерицей Гастингсу. Шор сыграла важную роль в заключении союза Гастингса с Вудвиллами, состоявшемся в период, когда герцог Глостер ещё был лордом-протектором королевства. Позже Джейн была обвинена в передаче сообщений между Гастингсом и вдовой короля. Кроме того, Шор вместе с Гастингсом и королевой Елизаветой обвинили в организации заговора против правительства протектора.

После бегства маркиза Дорсета, в котором ему помогла и Джейн, она была схвачена, посажена в тюрьму, обвинена в беспорядочных половых связях и приговорена к церковному покаянию перед Крестом Святого Павла. В одно из воскресений Джейн должна была пройти в одном киртле (нижнем платье) и с зажжённой восковой свечой по лондонским улицам, обращая на себя внимание прохожих. Такое наказание, вероятно, стало следствием того, что Ричард Глостер подозревал Шор в укрывательстве Грея, или же его неприятия по отношению к любым членам двора его покойного брата-короля. Столкновение личностей беззаботной Джейн и сурового Ричарда привело к появлению неприязни между ними.

После публичного покаяния Джейн был заключена в Ладгейте. Здесь она сумела соблазнить королевского адвоката Томаса Лайнома. После того, как Лайном признался новому королю в своей заинтересованности Джейн, Ричард попытался отговорить его; король также написал письмо лорду-канцлеру Джону Расселу, требуя от него предотвратить этот брак. Несмотря на всё это, Лайном решился на брак, считая, что таким образом сможет освободить Шор из заключения. Он передал свою невесту на попечение отца в ожидании следующего приезда короля в Лондон, чтобы жениться на ней. Брак был заключён и вскоре Джейн родила дочь. Шор провела остаток жизни в буржуазном благочестии. Лайном потерял должность королевского адвоката, когда Генри Тюдор победил Ричарда III в битве при Босворте в августе 1485 года, тем не менее, он продолжил королевскую службу чиновником среднего уровня, заседавшим в комиссии Валлийской марки и служившим при дворе принца Уэльского в Ладлоу.

Томас Мор, видевший Джейн уже в преклонном возрасте, описал её как тощую, увядшую старуху, в чертах морщинистого лица которой ещё можно было различить следы былой красоты.

В культуре

Влияние Джейн Шор на литературу описано в статье Джеймса Эл Харнера в академическом журнале «Notes and Queries».

Драматургия

• Джейн является важным персонажем Истинной трагедии Ричарда III, анонимной пьесы, написанной задолго до шекспировского Ричарда III. В пьесе Шор живёт в нужде на улице, отвергнутая обоими своими любовниками и людьми, которым она помогала и которых Ричард III запугал жестокой карой, если они помогут Джейн. Ни реальное, ни вымышленное имя в пьесе не упоминается; здесь Джейн называют «жена Шора, любовница Эдуарда IV».
• «Госпожа Шор» часто упоминается в шекспировской пьесе Ричард III и её многочисленных постановках и экранизациях.
• История отношений Шор с королём, её влияние при дворе и её трагическая смерть в объятьях Мэтью Шора лежит в основе сюжета пьесы Томаса Хейвуда Эдуард IV (опубликована в 1600 году). В пьесе показаны борьба Джейн с собственной совестью, когда она принимает предложение короля, использование ею своего влияния при дворе для защиты незаслуженно наказанных подданных короля и сожаления Шор по поводу отношений с королём. В этой пьесе первый брак Джейн никогда не был расторгнут, но супруги примирились перед смертью и были погребены вместе в «Шорс Дитче, названном в её честь».
• Трагедия Джейн Шор — пьеса Николаса Роу, написанная им в 1714 году. Роу изображает Джейн энергичной женщиной, поощрявшей своего любовника Гастингса на заговор против узурпатора Ричарда III. В отместку Ричард приговаривает Шор к публичному покаянию, что делает девушку изгоем в любом обществе Лондона. Как и в пьесе Хейвуда, муж Джейн находит её и мирится с ней перед тем, как она умирает.
• Представление Джейн Шор было дано в субботу 30 июля 1796 года в театре Сиднея, Австралия. Брошюра для постановки была напечатана поселенцем-каторжником Джорджем Хьюзом, который был оператором первого печатного станка в Австралии. Данная брошюра стала первым печатным австралийским документом, сохранившимся до наших дней.

Поэзия

Джейн Шор посвящено несколько поэм: Зеркало для Магистратов, изданная Томасом Чёрчаярдом; Beauty Dishonoured, written under the title of Shore's wife Энтони Чьюта (1593) и Heroical Epistles Макла Дрейтона.

Романы

• Жена ювелира Джин Плейди (1950).
• Джейн несколько раз упоминается в современном переводе письма Томаса Лайнома, опубликованного в романе Джозефин Тей Дочь времени (1956).
• Джейн фигурирует в романе «The Sunne in Splendour» Шерон Кей Пенман (1982).
• Фигуры в шёлке Ваноры Беннетт (2008)
• В романе Филиппы Грегори Белая королева Джейн появляется под своим настоящим именем — Элизабет.
• Джейн является главной героиней романа Изольды Мартин Любовница Короны (2013).
• Также Джейн главная героиня романа Анны Эстер Смит Королевская любовница (2013).

Кино и телевидение

• О судьбе Джейн Шор снято несколько одноимённых фильмов: в фильме 1915 года роль Джейн сыграла Бланш Форсайт; в фильме 1922 года роль сыграла Сибил Торндайк.
• В фильме Ричард III Лоуренса Оливье 1955 года Шор появляется в одной из сцен: она приветствует короля фразой «Доброе утро, милорд»; роль сыграла Памела Браун.
• Джейн также появляется в экранизации романов Филиппы Грегори «Белая королева». Здесь Джейн после смерти короля выступает в качестве связного между Елизаветой Вудвилл и другими заговорщиками. Роль сыграла Эмили Беррингтон.

Прообразом публичного покаяния Серсеи Ланнистер в пятой книге цикла «Песнь Льда и Огня» Джорджа Мартина, по признанию самого автора, явилось публичное покаяние Джейн Шор.

Литература

• Baynes, Thomas Spencer. [books.google.ru/books?id=UXxGAQAAIAAJ The Encyclopaedia Britannica]. — Werner, 1902. — Т. 21. — P. 835.
• Clive, Mary. [books.google.ru/books?id=M-wLAQAAMAAJ This sun of York: a biography of Edward IV]. — Macmillan, 1973. — P. 241—286. — 323 p.
• Clunn, Harold Philip. [books.google.ru/books?id=mZpMAAAAYAAJ The Face of London]. — London: Spring Books, 1970. — P. 312, 493. — 592 p.
• Harrison, George Bagshawe. [books.google.ru/books?id=bgdFAQAAQBAJ An Elizabethan Journal]. — Routledge, 2013. — Т. 1. — P. 246. — 436 p. — ISBN 1136355294, 9781136355295.
• Horrox, Rosemary. [www.oxforddnb.com/index/25/101025451/ Elizabeth Shore] // Oxford Dictionary of National Biography. — Oxford University Press, 2004.
• Kendall, Paul Murray. [books.google.ru/books?id=9lJnAAAAMAAJ Richard the Third]. — Allen & Unwin, 1955. — P. 173—390. — 514 p. — ISBN 0393007855, 9780393007855.
• Mander, David. More Light, More Power: An Illustrated History of Shoreditch. — Stroud: Sutton, 1996. — P. 13.
• Ross, Charles Derek. [books.google.ru/books?id=zbmkggaM_k8C Edward IV]. — University of California Press, 1974. — P. 316. — 479 p. — ISBN 0520027817, 9780520027817.
• Scofield, Cora L. [books.google.ru/books?id=ucWRNAEACAAJ The life and reign of Edward the fourth, King of England and of France and Lord of Ireland]. — Longmans, Green and Company, 1967. — Т. 2. — P. 162. — 526 p.
• Thompson, Charles John Samuel. [books.google.ru/books?id=ejcIAQAAMAAJ The witchery of Jane Shore, the Rose of London: the romance of a royal mistress]. — Grayson & Grayson, 1933. — 287 p.

Ссылки

• [www.luminarium.org/encyclopedia/janeshore.htm Jane Shore] (англ.). Luminarium Encyclopedia Project. Проверено 26 августа 2015. [www.webcitation.org/673LyORag Архивировано из первоисточника 20 апреля 2012].

Отрывок, характеризующий Шор, Джейн

[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.