Шотландская национальная антарктическая экспедиция

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Шотландская национальная антарктическая экспедиция

Экспедиционное судно «Скотия» у острова Лори
Страна Великобритания Великобритания
Шотландия Шотландия
Дата начала 2 ноября 1902 года
Дата окончания 21 июля 1904 года
Руководитель Брюс Спирс
Состав
  • Томас Робертсон
  • Дэвид Вилтон
  • Роберт Радмоз Браун
  • Джеймс Харви Пири
  • Роберт Моссмен
  • Аластер Росс
  • 25 моряков
Достижения
  • Основана метеорологическая станция на острове Лори
  • Измерение глубин Южного океана, метеорологические и магнинтные исследования
  • Сбор биологических и геологических образцов для коллекции
Открытия
Потери

Инженер Аллан Рэмси скончался от сердечного приступа

Шотландская национальная антарктическая экспедиция 1902—1904 гг. — антарктическая экспедиция, организованная и проходившая под руководством Уильяма Спирса Брюса, естествоиспытателя и бывшего студента-медика Университета Эдинбурга. Несмотря на то, что славу предприятия затмила проходившая в то же время экспедиция «Дискавери» Роберта Скотта, Брюс полностью выполнил запланированные геологоразведочные работы и научные изыскания. Достижения экспедиции включали создание первой в Антарктике обитаемой метеорологической станции и открытие новых земель к востоку от моря Уэдделла. Большое количество собранных биологических и геологических образцов, вместе с образцами из более ранних путешествий Брюса, привели в 1906 году к созданию Шотландской океанографической лаборатории.

Большую часть последнего десятилетия XIX века Брюс провёл в арктических и антарктических экспедициях и к 1899 году являлся самым опытным полярником Великобритании с более чем семилетним опытом[1]. В марте того же года он подал заявку на участие в экспедиции «Дискавери», но не был принят из-за наличия собственных планов, не согласующихся с замыслом президента Королевского географического общества сэра Клемента Маркэма.

Шотландская экспедиция поддерживалась Королевским географическим обществом Шотландии. Предприятие описывалось как «наиболее экономически эффективная и тщательно спланированная научная экспедиция героической эпохи»[2]. Несмотря на это, Брюс не получил признания со стороны британского правительства, членам экспедиции было отказано в присвоении престижной Полярной медали, а попытки лоббирования их интересов ни к чему не привели. После достигнутого успеха Брюс более не проводил антарктических исследований, хотя и совершал регулярные экспедиции в Арктику. Сосредоточенность Брюса на серьёзных научных исследованиях не имела популярности в обществе, а его достижения, в отличие от полярных рекордов Скотта, Шеклтона и Амундсена, вскоре выветрились из общественного сознания.





Предыстория

Студентом Брюс изучал естественные науки и океанографию, занимаясь на летних курсах под руководством известных преподавателей Патрика Геддеса и Джона Артура Томсона. Он также провёл некоторое время, помогая океанографу доктору Джону Мюррею классифицировать образцы, собранные им в ходе экспедиции на «Челленджере»[3]. В 1892 году Брюс прервал обучение и отправился в Антарктику на китобойном судне «Балена», входившем в китобойную экспедицию Данди 1892—1893 годов[4] По возвращении на родину он приступил к организации собственной экспедиции в Южную Георгию[5], однако не смог получить финансирование. Затем Брюс работал на метеорологической станции на вершине Бен-Невис[6], а после отбыл на Землю Франца-Иосифа в качестве научного ассистента в арктической экспедиции Джексона — Хармсворта[7]. Между 1897 и 1899 годами он совершил несколько поездок в Арктику, на Шпицберген и Новую Землю, в главную очередь в рамках охотничьего рейда майора Эндрю Коутса. Позже Брюс продолжил путешествия по Арктике в статусе учёного на исследовательском судне «Принцесса Алиса», принадлежавшем принцу Монако Альберу, который, помимо прочего, считался известным океанографом. Альбер стал другом и сторонником Брюса Спирса[8].

Ссора с Клементом Маркэмом

После возвращения из Арктики 15 марта 1899 года, Брюс написал письмо сэру Клементу Маркэму, президенту Королевского географического общества, в котором предложил свою кандидатуру научным сотрудником в Британской национальной антарктической экспедиции[9], бывшей тогда на стадии предварительного планирования[10]. Ответом Маркэма было лишь однострочное уклончивое подтверждение получения должности, и Брюс в течение года не получил ничего другого. Позже ему посоветовали вновь предложить свою кандидатуру на пост научного ассистента. 21 марта 1900 года Брюс напомнил Маркэму о своём обращении годом ранее и раскрыл текущие намерения: «У меня есть надежда собрать достаточный капитал, чтобы мы могли взять в экспедицию второй корабль»[10]. Брюс предлагал послать второй корабль в море Уэдделла, тогда как основное судно под руководством Роберта Скотта должно было исследовать область моря Росса. Несколько дней спустя в другом письме он сообщил, что уже уверен в финансировании второго корабля из Шотландии. Он в первый раз открыто упоминал о «шотландской экспедиции»[11]. Это обеспокоило Маркэма, который ответил с некоторым раздражением: «Такое поведение будет пагубным для экспедиции […] Второй корабль совершенно не требуется […] Не знаю, почему началось это озорное соперничество»[12]. По возвращении Брюс отрицал соперничество и вопрошал: «Если мои друзья готовы дать денег, чтобы осуществить мои планы, я не вижу, почему я не должен принимать их помощь […] Многие люди утверждают, что второй корабль очень желателен». Не успокоившись, Маркэм написал в ответ: «Делая всё возможное, чтобы вас назначили (на пост в национальной антарктической экспедиции), я имел право предполагать, что вы бы не пошли на такой шаг […], по крайней мере, не посоветовавшись со мной»[10]. Он продолжал: «Вы навредите национальной экспедиции […], пытаясь выполнить свой план»[13]. Брюс ответил формально, сказав, что средства, собранные в Шотландии, не пошли бы на другие научные проекты. Переписка прервалась, а Брюс решил действовать независимо[14]. В феврале 1901 года Маркэм послал короткую примирительную записку: «Теперь я могу смотреть на вещи с вашей точки зрения и желаю вам успехов»[15]. Эти настроения, однако, так и не прослеживались в последующем отношении Маркэма к шотландской экспедиции[2][16].

Брюс был поддержан влиятельной семьёй баронетов Коутс, которая согласилась финансировать экспедицию под его руководством[17].

Подготовка

«Скотия»

Осенью 1901 года Брюс за 2620 фунтов[17][Ком. 1] приобрёл норвежское китобойное судно «Гекла». В течение следующих нескольких месяцев корабль был переделан и превращён в антарктическое научно-исследовательское судно с двумя лабораториями на борту, тёмной комнатой для проявки снимков и обширным комплектом специального снаряжения. Было установлено два механических барабана, на каждом из которых было намотано по 6000 морских саженей (36 000 футов; 11 000 м) троса для глубоководного траления морских животных. На судне имелось также оборудование для измерения глубины, для сбора образцов пород с морского дна и забора морской воды, для метеорологических и магнитных наблюдений[19]. Корпус укреплён в поперечнике, чтобы противостоять давлению антарктического льда. Такелаж был заменён, и судно превратилось в барк, получив к тому же оснащение вспомогательными двигателями. Эта работа увеличила стоимость корабля до 16 700 фунтов[Ком. 2] и была оплачена семьёй Коутс, которая в общей сложности пожертвовала 30 000 при совокупных затратах экспедиции в 36 000 фунтов[17]. Корабль был переименован в «Скотию», и в августе 1902 года судно было готово к ходовым испытаниям.

Экипаж

Научный штат экспедиции состоял из шести человек, включая Брюса. Зоологом был Дэвид Уилтон, который, как и Брюс, числился некогда членом экспедиции Джексона — Хармсворта. Он приобрёл навыки передвижения на лыжах и собачьих упряжках, живя на протяжении нескольких лет в северной части России. Роберт Радмоз Браун из Университета Данди, бывший ранее помощником в ботаническом отделе Британского музея, стал ботаником экспедиции. Доктор Джеймс Харви Пири, который прежде состоял в штате экспедиции на «Челленджере» под руководством Джона Мюррея, занял посты геолога, бактериолога и судового врача. Роберт Моссмен возглавлял метеорологические и магнитные исследования, а студент-медик Аластер Росс стал таксидермистом[20].

Брюс назначил капитаном «Скотии» Томаса Робертсона. Робертсон был опытным антарктическим и арктическим моряком, некогда командовавшим китобойным судном «Активный» в китобойной экспедиции Данди[21]. Остальные 25 человек, подписавшие трёхлетние контракты, все без исключения являлись шотландцами, множество раз ходившими в полярных водах во время китобойных промыслов[22].

Цели

При подготовке экспедиции Брюс согласовал планы с руководителями других готовящихся экспедиций (Робертом Скоттом, Эрихом фон Дригальским и Отто Норденшёльдом), чтобы случайно не пересечься в Антарктике[23].

Проект экспедиции был опубликован в октябре 1902 года в шотландском географическом журнале «Scottish Geographical Magazine» и в журнале Королевского географического общества «Geographical Journal». Цели заключались в измерении глубин и проведении множества других исследований Южного океана, систематических наблюдениях и исследованиях в области метеорологии, геологии, биологии, топографии и физики[17], создании зимовочной станции «как возможно ближе к Южному полюсу»[24]. В издании «The Scotsman» незадолго до отправления экспедиции было указано, что она носит национальный характер: «Руководитель, все учёные и моряки экспедиции являются шотландцами, средства были собраны по большей части на той стороне границы, это продукт усилий добровольцев, и в отличие от экспедиции, которая также одновременно будет занята освоением Антарктики, они никому ничего не должны за правительственную помощь»[25].

Ход экспедиции

Первый поход, 1902—1903 гг.

«Скотия» покинула причал шотландского города Труна 2 ноября 1902 года. По пути на юг она зашла в ирландский порт Дун-Лэаре, в порт Фуншал на Мадейре, а затем на острова Кабо-Верде[26]. Была предпринята неудачная попытка высадиться на крошечном экваториальном архипелаге, известном как Сан-Паулу. Эта попытка чуть не стоила жизни геолога и врача экспедиции, Джеймса Харви Пири, который, после неудачного прыжка на берег, оказался в воде, кишащей акулами[27][28]. 6 января 1903 года «Скотия» достигла Порта-Стэнли на Фолклендских островах, где пополнила запасы для дальнейшего плавания в Антарктику[29].

26 января «Скотия» отправилась к антарктическим водам. 3 февраля она столкнулась с тяжёлым паковым льдом в 25 милях (40 км) к северу от Южных Оркнейских островов и была вынуждена маневрировать[30]. На следующий день «Скотия» смогла продолжить поход дальше на юг и высадить небольшой отряд на Остров Седла, являющийся одним из группы Южных Оркнейских островов, где было собрано большое количество ботанических и геологических экземпляров[30]. Ледовая обстановка задержала судно до 10 февраля, после чего оно продолжило плавание на юг, «несясь вперёд при семи узлах под парусами»[31]. 17 февраля судно находилось на 64°18′ ю. ш. 23°09′ з. д. / 64.300° ю. ш. 23.150° з. д. / -64.300; -23.150 (Я), а уже пять дней спустя на 70°, в море Уэдделла. Вскоре после этого, из-за новых ледяных формирований и угрозы кораблю, Робертсон повернул на север, дойдя до 70°25′ ю. ш. 17°12′ з. д. / 70.417° ю. ш. 17.200° з. д. / -70.417; -17.200 (Я) южной широты[32].

Не сумев достигнуть суши, экспедиционеры вынуждены были решать, где провести зиму. Вопрос вставал ребром, ведь вскоре море должно было замёрзнуть, и корабль рисковал оказаться в ледяной ловушке. Несмотря на первоначальную цель зимовать «как возможно ближе к Южному полюсу», Брюс решил направиться обратно к Южным Оркнейским островам и найти якорную стоянку там[33]. Южные Оркнейские острова находились на удалении более чем в 2000 миль (3200 км) от Южного полюса, однако стоянка севернее имела свои преимущества. Ледовый плен не позволил бы проводить траление и измерение глубин в начале весны[34]. Кроме того, острова были удачным местом для обустройства метеорологической лаборатории, а их относительная близость к Южно-Американскому материку открывала перспективу основания постоянной станции.

Потребовался целый месяц трудного перехода под парусами, прежде чем «Скотия» достигла островов. После нескольких попыток найти подходящее место для стоянки с повреждённым льдом рулём, судно наконец вошло в защищённый залив на южном берегу острова Лори, самого восточного острова в цепи Южных Оркнейских островов. 25 марта судно благополучно бросило якорь в четверти мили от берега[35] и было быстро подготовлено к зимней стоянке: двигатели демонтированы, котлы осушены, холщовый навес натянут над палубой[36]. Брюс разработал всестороннюю программу деятельности, которая включала метеорологические наблюдения, траление для сбора морских образцов, ботанические походы и сбор биологических и геологических образцов[37]. Главной задачей, выполненной в то время, было строительство каменного укрытия, окрещённого «Омонд-хаус» в честь Роберта Омонда, директора Эдинбургской королевской обсерватории, поддержавшего экспедицию[38]. Это строение предназначалось для людей, которые должны были остаться на острове Лори и обслуживать предполагаемую метеорологическую лабораторию. Здание было построено из местных материалов с применением сухой кладки, а крышу для него соорудили из дерева и парусины. Законченный дом представлял собой квадрат со стороной 20 футов (6 м) с двумя окнами и был вполне пригоден для проживания шести человек. Радмоз Браун написал: «Учитывая, что у нас не было растворов и инструментов для каменных работ, это — чудесный и очень прочный дом. Я полагаю, что он простоит века…»[39].

В целом члены экспедиции были полностью здоровы. Исключением был инженер корабля Аллан Рэмси, которого было решено высадить из-за проблем с сердцем на Фолклендских островах по дороге обратно на север. Однако Аллан решил остаться с экспедицией. Его здоровье ухудшалось, и сил становилось всё меньше. Аллан Рэмси умер 6 августа и был похоронен на острове[40].

К весне активность увеличилась: было организовано множество санных походов, в том числе к некоторым соседним островам. Для магнитных наблюдений была построена деревянная хижина. Также была возведена каменная пирамида в девять футов высотой, которую увенчали флаг Соединённого Королевства и Андреевский крест (флаг Шотландии)[40]. «Скотия», хотя и находилась на плаву, оставалась запертой в заливе в течение сентября, октября и начала ноября. Только 23 ноября сильные ветры взломали лёд и позволили судну выйти в открытые воды. Четыре дня спустя оно отбыло в Порт-Стэнли, оставив группу из шести человек под руководством Роберта Моссмена в «Омонд-хаусе»[40].

Буэнос-Айрес, 1903—1904 годы

2 декабря экспедиция достигла Порта-Стэнли, где экипаж получил первые вести из внешнего мира. После недельного отдыха «Скотия» отправилась в Буэнос-Айрес, где её должны были отремонтировать и подготовить для второго сезона. Брюс намеревался убедить правительство Аргентины взять под свой контроль метеорологическую станцию на острове Лори[41]. Во время путешествия в Буэнос-Айрес «Скотия» села на мель в устье Рио-де-ла-Плата. Только через несколько дней судно было снято с мели и доставлено в порт 24 декабря на буксире[42].

В течение следующих четырёх недель, в то время как корабль находился в сухом доке, Брюс вёл переговоры с аргентинским правительством по поводу будущего метеостанции. Ему оказывали содействие британский консул и доктор У. Г. Дэвис, находившийся на посту руководителя Аргентинской метеорологической службы. Британское министерство иностранных дел направило телеграмму, что не имеет возражений против предложения Брюса[41]. 20 января 1904 года он подписал соглашение[43], согласно которому в первый год трое научных ассистентов от аргентинского правительства должны были быть доставлены на остров Лори и работать там в течение года под руководством Роберта Моссмена. Затем он официально передал здание «Омонд-хаус», всю мебель, провизию и всё магнитное и метеорологическое оборудование аргентинскому правительству. Станция получила новое название — база Оркадас. С тех пор она была перестроена и расширена в несколько раз[41].

Несколько членов экипажа вышли из состава экспедиции во время стоянки в Буэнос-Айресе: некоторые из-за болезни, а один был отчислен в связи с неподобающим поведением. На замену им были взяты местные моряки[44]. «Скотия» отправилась к острову Лори 21 января и бросила якорь у берега 14 февраля. Неделю спустя, оставив на острове метеорологическую группу (год спустя они должны были вернуться в Аргентину на канонерской лодке «Уругвай»), «Скотия» отправилась во второй поход к морю Уэдделла[45].

Второй поход, 1904 год

«Скотия» направилась на юго-восток, к восточным водам моря Уэдделла. Погода была безветренная, а лёд обнаружили лишь за полярным кругом[46]. Однако 3 марта тяжёлый лёд остановил быстрое продвижение судна на 72°18′ ю. ш. 17°59′ з. д. / 72.300° ю. ш. 17.983° з. д. / -72.300; -17.983 (Я). Глубина по лоту составляла 1131 морскую сажень (6790 футов; 2068 м), по сравнению с 2500 саженями ранее[47]. Это позволяло предположить, что судно приближается к земле. Через несколько часов экспедиция достигла ледяного барьера, который сделал невозможным движение на юго-восток. Ещё через несколько дней они подошли к южной оконечности барьера, пройдя приблизительно 150 миль (241 км)[48]. Измерение глубины на расстоянии двух с половиной километров от барьера показало всего 159 саженей (950 футов; 291 м), что явно указывало на близость земли. Очертания этой земли вскоре стали различимы на горизонте, и Брюс назвал её Земля Коутса в честь главного спонсора экспедиции[48]. Это была первая обнаруженная восточная граница моря Уэдделла в высоких широтах, и было выдвинуто предположение, что море может быть значительно меньше, чем ранее предполагалось[49][Ком. 3]. Из-за состояния льда Брюс отказался от запланированного санного похода к Земле Коутса[50].

9 марта 1904 года «Скотия» достигла самой южной точки (74°01′ ю. ш. 22°00′ з. д. / 74.017° ю. ш. 22.000° з. д. / -74.017; -22.000 (Я)) своего путешествия. Там она была заблокирована паковым льдом; появилась перспектива провести всю зиму в ледяной ловушке. Именно во время этого периода бездеятельности волынщик Гильберт Керр был сфотографирован за исполнением серенады пингвину[51][52]. Однако 13 марта судно вырвалось на свободу и начало медленное движение в северо-восточном направлении, используя паровую машину[53]. В этой части путешествия производились регулярные замеры глубины и траление для сбора образцов морского дна, что обеспечило составление всестороннего отчёта по океанографии и морской флоре и фауне моря Уэдделла[54].

«Скотия» направилась к Кейптауну по маршруту, который пролегал через остров Гоф, изолированный вулканический остров в составе архипелага Тристан-да-Кунья. Его никогда ранее не посещали учёные. 21 апреля Брюс и пять других членов экипажа провели день на берегу, собирая образцы[55]. 6 мая судно бросило якорь в порту Кейптауна. После исследований в области Салданья-Бей, 24 мая «Скотия» пустилась в обратный путь. По пути корабль заходил в порт острова Святой Елены и гавань острова Вознесения, а 21 июля 1904 года он вошёл в воды реки Клайд.

Реакция на экспедицию

Члены экипажа были тепло встречены. Официальный приём для 400 человек состоялся в Морской биологической станции Миллпорта; Джон Мюррей прочитал поздравительную телеграмму от короля Эдуарда VII. Брюсу вручили золотую медаль Королевского шотландского географического общества, а капитан Робертсон был награждён серебряной медалью[56].

Особым достижением экспедиции являлась каталогизация более чем 1100 видов животных, 212 из которых ранее не были известны науке[57]. Характерно, что никакого официального одобрения из Лондона получено не было, там достижения шотландской экспедиции под влиянием Маркэма игнорировались или вовсе были опорочены[58]. Благодаря стараниям Маркэма члены экспедиции не были удостоены престижной Полярной медали, которую всего через 2 месяца вручили всем членам экипажа «Дискавери» по его возвращении. В будущем Полярной медалью награждался сэр Эрнест Шеклтон после каждой своей экспедиции, а также члены австралийской экспедиции Дугласа Моусона. Брюс в течение долгих лет боролся с несправедливым пренебрежением к своей стране и предприятию, однако так и не преуспел[59][Ком. 4]. Сдержанность, проявленная Лондоном к его экспедиции, может быть также отчасти связана с открыто националистическим характером предприятия Брюса. В своём собственном вступительном слове к истории экспедиции, написанной Рудмосом Брауном, Брюс записал: «В то время как наука была талисманом экспедиции, Шотландия красовалась на её флаге; и быть может в стремлении служить человечеству, добавляя новое звено к золотой цепи науки, мы также показали, что шотландская нация — сила, с которой нужно считаться»[61].

Важным достижением экспедиции стало создание в Эдинбурге Шотландской океанографической лаборатории, которая была официально открыта принцем Монако Альбером в 1906 году[62]. Лаборатория служила сразу нескольким целям, в частности, она использовалась в качестве хранилища большого объёма биологических, зоологических и геологических образцов, которые были собраны во время экспедиции на «Скотии», а также в более ранних арктических и антарктических путешествиях Брюса. Лаборатория также служила базой, где готовились научные доклады, основанные на предприятии Брюса; местом, где могли встречаться полярные исследователи (Нансен, Амундсен, Шеклтон — все они побывали там); штабом планирования и организации других шотландских полярных предприятий[62]. Предложение о преобразовании лаборатории в постоянный Шотландский национальный океанографический институт не получило поддержки, и в связи с нехваткой финансирования Брюс был вынужден закрыть лабораторию в 1919 году[62], а её экспонаты отдать в Королевский шотландский музей, Королевское шотландское географическое общество и университет Эдинбурга[62].

Брюс, хотя и продолжал посещать Арктику с научными и коммерческими целями, никогда более не возглавлял собственных экспедиций. Планы по пересечению Антарктиды реализованы им не были из-за отсутствия финансирования. Брюсу потребовалось много лет, чтобы закончить все научные доклады, большинство из которых были опубликованы в промежутке между 1907 и 1920 годами, а один том был опубликован лишь в 1992 году[62]. Брюс Спирс умер в 1921 году в возрасте 54 лет[63]. К тому времени экспедицию на «Скотии» едва ли помнили даже в Шотландии: она оставалась в тени полярных приключений Скотта и Шеклтона[2]. В книгах об их приключениях история шотландского предприятия, как правило, удостаивалась лишь краткой заметки или даже сноски в примечаниях, при этом мало внимания уделялось её достижениям. Сам Скотт отрицал, что слава «Дискавери» затмила экспедицию на «Скотии», и подчёркивал, что цели экспедиций были различными, ведь Брюс желал исследовать море Уэдделла, тогда как Скотт — побережье моря Росса[64]. Брюсу не хватало харизмы, он не имел необходимых навыков общения в обществе («…колючий, как шотландский чертополох», писал о нём его лучший друг[2]), зато мог похвастаться наличием влиятельных недоброжелателей[2]. Тем не менее, по словам океанографа профессора Тони Райса, экспедиция Брюса выполнила «более исчерпывающую и всестороннюю программу, чем любая предыдущая или современная антарктическая экспедиция»[2]. В 1932 году одно из морей Южного океана получило название в честь экспедиционного корабля «Скотия»[65].

Экспедиционный корабль «Скотия» был реквизирован во время Первой мировой войны и служил в качестве грузового судна. 18 января 1916 года на нём произошёл пожар, погубивший корабль на отмели в Бристольском канале[66]. Сто лет спустя после предприятия Брюса, в 2003 году, современная шотландская экспедиция использовала информацию, собранную своими предшественниками, в качестве основы для изучения изменения климата в Южной Георгии на протяжении прошлого столетия. Члены предприятия утверждали, что их вклад в международные дебаты по глобальному потеплению будет достойным свидетельством значимости забытой полярной экспедиции[67].

Напишите отзыв о статье "Шотландская национальная антарктическая экспедиция"

Комментарии

  1. ↑ Приблизительно 210 000 фунтов по меркам 2013 года[18].
  2. ↑ Приблизительно 1 340 000 фунтов по меркам 2013 года[18].
  3. ↑ Наличие земли в этом месте позднее было подтверждено экспедициями Вильгельма Фильхнера (1911—1913) и Эрнеста Шеклтона (1914—1917).
  4. ↑ В 1906 году Брюс заявил, что его собственная медаль принадлежит учёным и членам команды экспедиции[60].

Примечания

  1. ↑ Хантфорд Р. Покорение южного полюса. Гонка лидеров = Scott and Amundsen. The Last Place on Earth / Ответственный редактор: М.Шалунова. — Москва: МИФ, 2011. — С. 165. — 640 с. — ISBN 978-5-91657-323-7.
  2. ↑ 1 2 3 4 5 6 Speak, 2003, pp. 14—15.
  3. ↑ Speak, 2003, pp. 24—25.
  4. ↑ Speak, 2003, pp. 31—34.
  5. ↑ Speak, 2003, p. 36.
  6. ↑ Speak, 2003, pp. 42—45.
  7. ↑ Speak, 2003, pp. 46—51.
  8. ↑ Speak, 2003, pp. 52—58.
  9. ↑ Speak, 2003, pp. 69—70.
  10. ↑ 1 2 3 Speak, 2003, pp. 69—74.
  11. ↑ Speak, 2003, pp. 71—72.
  12. ↑ Speak, 2003, p. 72.
  13. ↑ Speak, 2003, pp. 73—74.
  14. ↑ Speak, 2003, pp. 71—74.
  15. ↑ Speak, 2003, p. 35.
  16. ↑ Speak, 2003, pp. 72, 122.
  17. ↑ 1 2 3 4 Speak, 2003, pp. 75—76.
  18. ↑ 1 2 Measuring Worth.
  19. ↑ Rudmose, 1928, pp. 11—15.
  20. ↑ Rudmose, 1928, pp. 19—20.
  21. ↑ Speak, 2003, p. 29.
  22. ↑ Speak, 2003, pp. 77—78.
  23. ↑ Ладлэм Г. гл. «Проволочки и отчаяние» // Капитан Скотт = Captain Scott / Пер. с англ.: В. Голанта. — Ленинград: Гидрометеоиздат, 1989. — 288 с. — ISBN 5-286-00406-7.
  24. ↑ Speak, 2003, p. 79.
  25. ↑ Speak, 2003, p. 80.
  26. ↑ Rudmose, 1928, pp. 23—37.
  27. ↑ Goodlad, Scotland and the Antarctic.
  28. ↑ Rudmose, 1928, p. 41.
  29. ↑ Rudmose, 1928, pp. 45—46.
  30. ↑ 1 2 Rudmose, 1928, pp. 53—54.
  31. ↑ Rudmose, 1928, p. 59.
  32. ↑ Rudmose, 1928, pp. 58—64.
  33. ↑ Rudmose, 1928, p. 65.
  34. ↑ Rudmose, 1928, p. 65-66.
  35. ↑ Rudmose, 1928, pp. 70—71.
  36. ↑ Rudmose, 1928, p. 85.
  37. ↑ Rudmose, 1928, pp. 86—88.
  38. ↑ Voyage of the Scotia.
  39. ↑ Speak, 2003, p. 85.
  40. ↑ 1 2 3 Speak, 2003, pp. 88—89.
  41. ↑ 1 2 3 Speak, 2003, pp. 90—92.
  42. ↑ Rudmose, 1928, pp. 189—191.
  43. ↑ Rudmose, 1928, pp. 193—194.
  44. ↑ Rudmose, 1928, pp. 194.
  45. ↑ Rudmose, 1928, pp. 206—207.
  46. ↑ Rudmose, 1928, p. 233.
  47. ↑ Rudmose, 1928, pp. 234—235.
  48. ↑ 1 2 Rudmose, 1928, p. 236.
  49. ↑ Rudmose, 1928, pp. 237—238.
  50. ↑ Speak, 2003, p. 93.
  51. ↑ Rudmose, 1928, pp. 240—241.
  52. ↑ Piper Kerr and Emperor penguin.
  53. ↑ Rudmose, 1928, p. 242.
  54. ↑ Rudmose, 1928, pp. 123—126.
  55. ↑ Rudmose, 1928, pp. 242—255.
  56. ↑ Speak, 2003, p. 9.
  57. ↑ nahste.ac.uk.
  58. ↑ Speak, 2003, p. 123.
  59. ↑ Speak, 2003, pp. 125—131.
  60. ↑ Speak, 2003, pp. 126—127.
  61. ↑ Rudmose, 1928, p. VIII.
  62. ↑ 1 2 3 4 5 Speak, 2003, pp. 97—101.
  63. ↑ Speak, 2003, p. 133.
  64. ↑ Ладлэм Г. гл. «Билет третьего класса» // Капитан Скотт = Captain Scott / Пер. с англ.: В. Голанта. — Ленинград: Гидрометеоиздат, 1989. — 288 с. — ISBN 5-286-00406-7.
  65. ↑ Скоша море // Словарь современных географических названий / Под ред. Котляков В.. — Екатеринбург: У-Фактория, 2006.
  66. ↑ Erskin, 2005.
  67. ↑ Collingridge, A Diary of Climate Change.

Литература

Книги
  • Fiennes R. Captain Scott. — London: Hodder & Stoughton, 2003. — 508 p. — ISBN 0-340-82697-5. OCLC 52695234
  • Huxley E. Scott of the Antarctic. — London: Weidenfeld & Nicolson, 1977. — ISBN 0-297-77433-6.
  • Rudmose B., Pirie J. [openlibrary.org/books/OL6988003M/The_voyage_of_the_Scotia The Voyage of the Scotia]. — Edinburgh, London: Willian Blackwood and Sons, 1928. — ISBN 1-84183-044-5.
  • Speak P. William Speirs Bruce: Polar Explorer and Scottish Nationalist. — Edinburgh: NMS Publishing, 2003. — ISBN 1-901663-71-X.
Интернет-ресурсы
  • [www.nahste.ac.uk/isaar/GB_0237_NAHSTE_P0830.html Bruce William Speirs, 1867—1921 — polar explorer and oceanographer] (англ.). nahste.ac.uk. Проверено 24 февраля 2013. [www.webcitation.org/6FJPDVG2b Архивировано из первоисточника 22 марта 2013].
  • Collingridge V. [www.bbc.co.uk/radio4/science/diaryofclimatechange.shtml BBC — Radio 4 — A Diary of Climate Change] (англ.). bbc.co.uk. Проверено 24 февраля 2013. [www.webcitation.org/6FJPE0R3L Архивировано из первоисточника 22 марта 2013].
  • Erskin A., Kjær K. [journals.cambridge.org/production/action/cjoGetFulltext?fulltextid=301233 The Polar Ship Scotia] // Polar Record. — Cambridge University Press, 2005. — Vol. 41. — P. 131—140. — DOI:10.1017/S0032247405004237.
  • Goodlad J. [gdl.cdlr.strath.ac.uk/scotia/gooant/ Scotland and the Antarctic] (англ.). Glasgow Digital Library (2003). Проверено 24 февраля 2013. [www.webcitation.org/6FJPEfUKN Архивировано из первоисточника 22 марта 2013].
  • [gdl.cdlr.strath.ac.uk/scotia/ Voyage of the Scotia: The Scottish National Antarctic Expedition 1902-04] (англ.). Glasgow Digital Library (2003). Проверено 24 февраля 2013. [www.webcitation.org/6FJPFTLK6 Архивировано из первоисточника 22 марта 2013].
  • [measuringworth.com/ Measuring Worth] (англ.). measuringworth.com. Проверено 24 февраля 2013. [www.webcitation.org/6FJPGCtJb Архивировано из первоисточника 22 марта 2013].
  • [www.rsgs.org/ifa/gems/polarpenguin.html Piper Kerr and Emperor penguin] (англ.). rsgs.org. Проверено 24 февраля 2013. [www.webcitation.org/6FJPGgRy5 Архивировано из первоисточника 22 марта 2013].
1819—1900
1901—1909
1910—1922
 †погиб во время экспедиции


Отрывок, характеризующий Шотландская национальная антарктическая экспедиция

«d'une femme charmante, aussi spirituelle, que belle». [прелестной женщины, столь же умной, сколько красивой.] Известный рrince de Ligne [князь де Линь] писал ей письма на восьми страницах. Билибин приберегал свои mots [словечки], чтобы в первый раз сказать их при графине Безуховой. Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума; молодые люди прочитывали книги перед вечером Элен, чтобы было о чем говорить в ее салоне, и секретари посольства, и даже посланники, поверяли ей дипломатические тайны, так что Элен была сила в некотором роде. Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии. На этих вечерах он испытывал чувство подобное тому, которое должен испытывать фокусник, ожидая всякий раз, что вот вот обман его откроется. Но оттого ли, что для ведения такого салона именно нужна была глупость, или потому что сами обманываемые находили удовольствие в этом обмане, обман не открывался, и репутация d'une femme charmante et spirituelle так непоколебимо утвердилась за Еленой Васильевной Безуховой, что она могла говорить самые большие пошлости и глупости, и всё таки все восхищались каждым ее словом и отыскивали в нем глубокий смысл, которого она сама и не подозревала.
Пьер был именно тем самым мужем, который нужен был для этой блестящей, светской женщины. Он был тот рассеянный чудак, муж grand seigneur [большой барин], никому не мешающий и не только не портящий общего впечатления высокого тона гостиной, но, своей противоположностью изяществу и такту жены, служащий выгодным для нее фоном. Пьер, за эти два года, вследствие своего постоянного сосредоточенного занятия невещественными интересами и искреннего презрения ко всему остальному, усвоил себе в неинтересовавшем его обществе жены тот тон равнодушия, небрежности и благосклонности ко всем, который не приобретается искусственно и который потому то и внушает невольное уважение. Он входил в гостиную своей жены как в театр, со всеми был знаком, всем был одинаково рад и ко всем был одинаково равнодушен. Иногда он вступал в разговор, интересовавший его, и тогда, без соображений о том, были ли тут или нет les messieurs de l'ambassade [служащие при посольстве], шамкая говорил свои мнения, которые иногда были совершенно не в тоне настоящей минуты. Но мнение о чудаке муже de la femme la plus distinguee de Petersbourg [самой замечательной женщины в Петербурге] уже так установилось, что никто не принимал au serux [всерьез] его выходок.
В числе многих молодых людей, ежедневно бывавших в доме Элен, Борис Друбецкой, уже весьма успевший в службе, был после возвращения Элен из Эрфурта, самым близким человеком в доме Безуховых. Элен называла его mon page [мой паж] и обращалась с ним как с ребенком. Улыбка ее в отношении его была та же, как и ко всем, но иногда Пьеру неприятно было видеть эту улыбку. Борис обращался с Пьером с особенной, достойной и грустной почтительностию. Этот оттенок почтительности тоже беспокоил Пьера. Пьер так больно страдал три года тому назад от оскорбления, нанесенного ему женой, что теперь он спасал себя от возможности подобного оскорбления во первых тем, что он не был мужем своей жены, во вторых тем, что он не позволял себе подозревать.
– Нет, теперь сделавшись bas bleu [синим чулком], она навсегда отказалась от прежних увлечений, – говорил он сам себе. – Не было примера, чтобы bas bleu имели сердечные увлечения, – повторял он сам себе неизвестно откуда извлеченное правило, которому несомненно верил. Но, странное дело, присутствие Бориса в гостиной жены (а он был почти постоянно), физически действовало на Пьера: оно связывало все его члены, уничтожало бессознательность и свободу его движений.
– Такая странная антипатия, – думал Пьер, – а прежде он мне даже очень нравился.
В глазах света Пьер был большой барин, несколько слепой и смешной муж знаменитой жены, умный чудак, ничего не делающий, но и никому не вредящий, славный и добрый малый. В душе же Пьера происходила за всё это время сложная и трудная работа внутреннего развития, открывшая ему многое и приведшая его ко многим духовным сомнениям и радостям.


Он продолжал свой дневник, и вот что он писал в нем за это время:
«24 ro ноября.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно было делать, когда все уже громко смеялись.
«Ложусь спать с счастливым и спокойным духом. Господи Великий, помоги мне ходить по стезям Твоим, 1) побеждать часть гневну – тихостью, медлением, 2) похоть – воздержанием и отвращением, 3) удаляться от суеты, но не отлучать себя от а) государственных дел службы, b) от забот семейных, с) от дружеских сношений и d) экономических занятий».
«27 го ноября.
«Встал поздно и проснувшись долго лежал на постели, предаваясь лени. Боже мой! помоги мне и укрепи меня, дабы я мог ходить по путям Твоим. Читал Св. Писание, но без надлежащего чувства. Пришел брат Урусов, беседовали о суетах мира. Рассказывал о новых предначертаниях государя. Я начал было осуждать, но вспомнил о своих правилах и слова благодетеля нашего о том, что истинный масон должен быть усердным деятелем в государстве, когда требуется его участие, и спокойным созерцателем того, к чему он не призван. Язык мой – враг мой. Посетили меня братья Г. В. и О., была приуготовительная беседа для принятия нового брата. Они возлагают на меня обязанность ритора. Чувствую себя слабым и недостойным. Потом зашла речь об объяснении семи столбов и ступеней храма. 7 наук, 7 добродетелей, 7 пороков, 7 даров Святого Духа. Брат О. был очень красноречив. Вечером совершилось принятие. Новое устройство помещения много содействовало великолепию зрелища. Принят был Борис Друбецкой. Я предлагал его, я и был ритором. Странное чувство волновало меня во всё время моего пребывания с ним в темной храмине. Я застал в себе к нему чувство ненависти, которое я тщетно стремлюсь преодолеть. И потому то я желал бы истинно спасти его от злого и ввести его на путь истины, но дурные мысли о нем не оставляли меня. Мне думалось, что его цель вступления в братство состояла только в желании сблизиться с людьми, быть в фаворе у находящихся в нашей ложе. Кроме тех оснований, что он несколько раз спрашивал, не находится ли в нашей ложе N. и S. (на что я не мог ему отвечать), кроме того, что он по моим наблюдениям не способен чувствовать уважения к нашему святому Ордену и слишком занят и доволен внешним человеком, чтобы желать улучшения духовного, я не имел оснований сомневаться в нем; но он мне казался неискренним, и всё время, когда я стоял с ним с глазу на глаз в темной храмине, мне казалось, что он презрительно улыбается на мои слова, и хотелось действительно уколоть его обнаженную грудь шпагой, которую я держал, приставленною к ней. Я не мог быть красноречив и не мог искренно сообщить своего сомнения братьям и великому мастеру. Великий Архитектон природы, помоги мне находить истинные пути, выводящие из лабиринта лжи».
После этого в дневнике было пропущено три листа, и потом было написано следующее:
«Имел поучительный и длинный разговор наедине с братом В., который советовал мне держаться брата А. Многое, хотя и недостойному, мне было открыто. Адонаи есть имя сотворившего мир. Элоим есть имя правящего всем. Третье имя, имя поизрекаемое, имеющее значение Всего . Беседы с братом В. подкрепляют, освежают и утверждают меня на пути добродетели. При нем нет места сомнению. Мне ясно различие бедного учения наук общественных с нашим святым, всё обнимающим учением. Науки человеческие всё подразделяют – чтобы понять, всё убивают – чтобы рассмотреть. В святой науке Ордена всё едино, всё познается в своей совокупности и жизни. Троица – три начала вещей – сера, меркурий и соль. Сера елейного и огненного свойства; она в соединении с солью, огненностью своей возбуждает в ней алкание, посредством которого притягивает меркурий, схватывает его, удерживает и совокупно производит отдельные тела. Меркурий есть жидкая и летучая духовная сущность – Христос, Дух Святой, Он».
«3 го декабря.
«Проснулся поздно, читал Св. Писание, но был бесчувствен. После вышел и ходил по зале. Хотел размышлять, но вместо того воображение представило одно происшествие, бывшее четыре года тому назад. Господин Долохов, после моей дуэли встретясь со мной в Москве, сказал мне, что он надеется, что я пользуюсь теперь полным душевным спокойствием, несмотря на отсутствие моей супруги. Я тогда ничего не отвечал. Теперь я припомнил все подробности этого свидания и в душе своей говорил ему самые злобные слова и колкие ответы. Опомнился и бросил эту мысль только тогда, когда увидал себя в распалении гнева; но недостаточно раскаялся в этом. После пришел Борис Друбецкой и стал рассказывать разные приключения; я же с самого его прихода сделался недоволен его посещением и сказал ему что то противное. Он возразил. Я вспыхнул и наговорил ему множество неприятного и даже грубого. Он замолчал и я спохватился только тогда, когда было уже поздно. Боже мой, я совсем не умею с ним обходиться. Этому причиной мое самолюбие. Я ставлю себя выше его и потому делаюсь гораздо его хуже, ибо он снисходителен к моим грубостям, а я напротив того питаю к нему презрение. Боже мой, даруй мне в присутствии его видеть больше мою мерзость и поступать так, чтобы и ему это было полезно. После обеда заснул и в то время как засыпал, услыхал явственно голос, сказавший мне в левое ухо: – „Твой день“.
«Я видел во сне, что иду я в темноте, и вдруг окружен собаками, но иду без страха; вдруг одна небольшая схватила меня за левое стегно зубами и не выпускает. Я стал давить ее руками. И только что я оторвал ее, как другая, еще большая, стала грызть меня. Я стал поднимать ее и чем больше поднимал, тем она становилась больше и тяжеле. И вдруг идет брат А. и взяв меня под руку, повел с собою и привел к зданию, для входа в которое надо было пройти по узкой доске. Я ступил на нее и доска отогнулась и упала, и я стал лезть на забор, до которого едва достигал руками. После больших усилий я перетащил свое тело так, что ноги висели на одной, а туловище на другой стороне. Я оглянулся и увидал, что брат А. стоит на заборе и указывает мне на большую аллею и сад, и в саду большое и прекрасное здание. Я проснулся. Господи, Великий Архитектон природы! помоги мне оторвать от себя собак – страстей моих и последнюю из них, совокупляющую в себе силы всех прежних, и помоги мне вступить в тот храм добродетели, коего лицезрения я во сне достигнул».
«7 го декабря.
«Видел сон, будто Иосиф Алексеевич в моем доме сидит, я рад очень, и желаю угостить его. Будто я с посторонними неумолчно болтаю и вдруг вспомнил, что это ему не может нравиться, и желаю к нему приблизиться и его обнять. Но только что приблизился, вижу, что лицо его преобразилось, стало молодое, и он мне тихо что то говорит из ученья Ордена, так тихо, что я не могу расслышать. Потом, будто, вышли мы все из комнаты, и что то тут случилось мудреное. Мы сидели или лежали на полу. Он мне что то говорил. А мне будто захотелось показать ему свою чувствительность и я, не вслушиваясь в его речи, стал себе воображать состояние своего внутреннего человека и осенившую меня милость Божию. И появились у меня слезы на глазах, и я был доволен, что он это приметил. Но он взглянул на меня с досадой и вскочил, пресекши свой разговор. Я обробел и спросил, не ко мне ли сказанное относилось; но он ничего не отвечал, показал мне ласковый вид, и после вдруг очутились мы в спальне моей, где стоит двойная кровать. Он лег на нее на край, и я будто пылал к нему желанием ласкаться и прилечь тут же. И он будто у меня спрашивает: „Скажите по правде, какое вы имеете главное пристрастие? Узнали ли вы его? Я думаю, что вы уже его узнали“. Я, смутившись сим вопросом, отвечал, что лень мое главное пристрастие. Он недоверчиво покачал головой. И я ему, еще более смутившись, отвечал, что я, хотя и живу с женою, по его совету, но не как муж жены своей. На это он возразил, что не должно жену лишать своей ласки, дал чувствовать, что в этом была моя обязанность. Но я отвечал, что я стыжусь этого, и вдруг всё скрылось. И я проснулся, и нашел в мыслях своих текст Св. Писания: Живот бе свет человеком, и свет во тме светит и тма его не объят . Лицо у Иосифа Алексеевича было моложавое и светлое. В этот день получил письмо от благодетеля, в котором он пишет об обязанностях супружества».
«9 го декабря.
«Видел сон, от которого проснулся с трепещущимся сердцем. Видел, будто я в Москве, в своем доме, в большой диванной, и из гостиной выходит Иосиф Алексеевич. Будто я тотчас узнал, что с ним уже совершился процесс возрождения, и бросился ему на встречу. Я будто его целую, и руки его, а он говорит: „Приметил ли ты, что у меня лицо другое?“ Я посмотрел на него, продолжая держать его в своих объятиях, и будто вижу, что лицо его молодое, но волос на голове нет, и черты совершенно другие. И будто я ему говорю: „Я бы вас узнал, ежели бы случайно с вами встретился“, и думаю между тем: „Правду ли я сказал?“ И вдруг вижу, что он лежит как труп мертвый; потом понемногу пришел в себя и вошел со мной в большой кабинет, держа большую книгу, писанную, в александрийский лист. И будто я говорю: „это я написал“. И он ответил мне наклонением головы. Я открыл книгу, и в книге этой на всех страницах прекрасно нарисовано. И я будто знаю, что эти картины представляют любовные похождения души с ее возлюбленным. И на страницах будто я вижу прекрасное изображение девицы в прозрачной одежде и с прозрачным телом, возлетающей к облакам. И будто я знаю, что эта девица есть ничто иное, как изображение Песни песней. И будто я, глядя на эти рисунки, чувствую, что я делаю дурно, и не могу оторваться от них. Господи, помоги мне! Боже мой, если это оставление Тобою меня есть действие Твое, то да будет воля Твоя; но ежели же я сам причинил сие, то научи меня, что мне делать. Я погибну от своей развратности, буде Ты меня вовсе оставишь».


Денежные дела Ростовых не поправились в продолжение двух лет, которые они пробыли в деревне.
Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митенька так вел дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Шотландская_национальная_антарктическая_экспедиция&oldid=79702996»