Шотландское Просвещение

Шотла́ндское Просвеще́ние (англ. Scottish Enlightenment) — период в истории Шотландии XVIII века, характеризующийся всплеском интеллектуальной и научной активности. В середине XVIII века шотландцы были одним из самых грамотных народов Европы, по оценкам, уровень грамотности достигал 75 %. Но ключевыми фигурами Шотландского Просвещения были лишь несколько сот учёных и мыслителей. В столице Шотландии, Эдинбурге, возникли научные сообщества (например, The Select Society и The Poker Club), ставшие кузницей идей, прославивших Шотландское Просвещение.

История

После заключения Акта об Унии в 1707 году, в результате которого образовалось новое государство Великобритания, позиция Шотландии в мире значительно улучшилась. Многие шотландские учёные преподавали в крупнейших городах континентальной Европы, но вместе со стремительной экспансией Британской империи, многие из них вновь вернулись на родину.

Таким образом Шотландия, считавшаяся до 1707 года одной из самых бедных стран Западной Европы, сумела обратить внимание всего мира на себя. Шотландия искусно совмещала преимущества свободной торговли в составе Британской империи с современной системой образования, первой в Европе с античных времён. Именно эти два фактора стали «двигателем» Шотландского Просвещения. Также на развитие в Шотландии гуманистических взглядов повлияли исторические связи с Францией, переживавшей период культурного и политического расцвета в годы правления Людовика XIV.

Обзор

Разделяя гуманистические и рационалистические взгляды европейского Просвещения, мыслители Шотландского Просвещения утверждали фундаментальное значение человеческого разума в сочетании с отказом от традиционных представлений о мире, которые не могут быть оправданы рационально. Они верили, что, руководствуясь только разумом, человек может произвести изменения к лучшему в природе и обществе. Именно это свойство является особенностью Шотландского Просвещения, выделяющей его из общего течения Просвещения. В Шотландии Просвещение отличалось особенным эмпиризмом и практичностью, основными достоинствами считались практическая польза для общества в целом, а также для отдельных его членов.

Наиболее значительных достижений удалось достигнуть в первую очередь в области гуманитарных наук: философии, экономики, юриспруденции, археологии, геологии, социологии, а также медицине, химии и инженерном деле. Наиболее значительный вклад внесли Фрэнсис Хатчесон, Адам Смит, Дэвид Юм, Адам Фергюсон, Томас Рид, Джон Плейфэр, Джозеф Блэк, Роберт Бёрнс и Джеймс Хаттон.

Принято считать, что Шотландское Просвещение закончилось в конце XVIII века, однако большое количество учёных внесли свой бесценный вклад в науку на протяжении первой половины XIX века, к примеру, изобретатель-механик Джеймс Уатт, изобретатель Уильям Мэрдок, физик и математик Джеймс Клерк Максвелл, физик Уильям Томсон, а также основоположник жанра исторического романа Вальтер Скотт.

Достижения

Эмпиризм и индукция

Одним из основателей Шотландского Просвещения считается Фрэнсис Хатчесон, преподаватель философии в Университете Глазго. Одним из важнейших тезисов, выдвинутых этим сторонником деизма, был принцип утилитаризма и консеквенциализма, согласно которому ценность поступка определяется его полезностью.

Другой знаменитый шотландский философ того времени, Дэвид Юм, сформулировал «Трактат о человеческой природе», носящий характер скептицизма и агностицизма.

Экономика и социология

Научная работа Адама Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов» заложила фундамент современной экономики и в частности политической экономии.

Наука и медицина

Значительный вклад в научное развитие внесли такие учёные, как врач и химик Уильям Каллен, агроном Джеймс Андерсон, физик и химик Джозеф Блэк и Джеймс Хаттон — отец современной геологии.

Просвещение в Шотландии

Шотландское Просвещение было сосредоточено вокруг трёх университетов: Эдинбургского, Абердинского и Университета Глазго. Многие из основателей движения были заведующими кафедры или профессорами этих университетов. Большинство из них были между собой близкими друзьями и часто встречались для дебатов. Так родилась идея создания клубов по интересам, научных сообществ.

Глазго

Колыбелью Шотландского Просвещения стал Глазго, где преподавали многие представители эпохи. Фрэнсис Хатчесон — профессор философии в Университете Глазго — подготовил почву для возникновения движения модератов и прогрессивного просвещенческого мышления. Джозеф Блэк и Адам Смит также преподавали в Глазго, Джеймс Уатт получил место мастера-изготовителя точных и оптических инструментов в Университете Глазго.

В XVIII веке Глазго был важным торговым пунктом — сюда прибывали корабли из Северной Америки. Наиболее процветающими отраслями были металлургия, импорт табака и текстильная промышленность. Глазго стал крупным индустриальным центром Великобритании, численность населения увеличилась втрое за полвека. Изменился и облик города, по образцу эдинбургского Нового города был построен новый квартал в георгианском стиле. Ключевые фигуры Просвещения были увековечены в XIX веке серией статуй и монументов.

Связи Адама Смита с торговцами Глазго, многие из которых получили хорошое образование, помогли ему с написанием «Исследования о природе и причинах богатства народов».

Эдинбург

Главным культурным и научным центром страны стала её столица. Старый город к концу XVII века оказался переполнен, и, чтобы предотвратить массовый отъезд влиятельных персон в Лондон, было принято решение о расширении границ Эдинбурга. Новый город, строение которого началось во второй половине XVIII века, стал своеобразным символом эпохи Просвещения. Отличительными чертами Нового города являются чёткая структурированность и дух патриотизма, переданный при помощи названий улиц и площадей. В просторные георгианские дома нового квартала переехали многие представители эпохи, включая Дэвида Юма.

В Эдинбурге возникли многие научные сообщества. Членов The Select Society (первоначально The St. Giles Society в честь собора св. Джайлса) занимали вопросы политики и философии. The Poker Club обсуждал проблемы шотландской милиции. Поэтическое и художественное сообщество Edinburgh Cape Club существует и по сей день.

В честь мыслителей эпохи, внёсших неоценимый вклад в культуру и науку, в Эдинбурге установлены статуи (например, статуи Адама Смита, Дэвида Юма, Роберта Фергюсона) и монументы (монумент Скотта, монумент Бёрнса).

Значение периода Просвещения во всемирной истории

В первую очередь Шотландское Просвещение повлияло на развитие гуманитарных наук. Принципы, сформулированные в XVIII веке, стали основой многих современных учений. Нельзя недооценивать вклад шотландских медиков — Эдинбург стал одним из ведущих центров исследования новых медицинских разработок и по обучению медицине.

Шотландское Просвещение имело значительное влияние на развитие культуры и науки и за пределами Великобритании. В частности, значительная часть технических и социальных проектов США, Канады и Новой Зеландии в XVIII—XIX веках черпали идеи в кругах шотландской диаспоры и студентов, обучавшихся в Шотландии. Так, отцы-основатели США подписали Декларацию независимости и Конституцию США в некоторой степени под воздействием политических идей шотландских мыслителей.

Литература

• Broadie, Alexander, ed. The Scottish Enlightenment: An Anthology (1998). [www.amazon.com/Scottish-Enlightenment-Anthology-Canongate-Classics/dp/0862417384 excerpt and text search]
• David Allan. Virtue, Learning and the Scottish Enlightenment: Ideas of Scholarship in Early Modern History. · Edinburgh University Press, 1993. ISBN 978-0-7486-0438-8.
• Broadie, Alexander. The Scottish Enlightenment: The Historical Age of the Historical Nation. Birlinn 2002. Paperback: ISBN 1-84158-151-8, ISBN 978-1-84158-151-4.
• Broadie, Alexander, ed. The Cambridge Companion to the Scottish Enlightenment. (Cambridge Companions to Philosophy) Cambridge University Press, 2003. Hardcover: ISBN 0-521-80273-3, ISBN 978-0-521-80273-4. Paperback: ISBN 0-521-00323-7, ISBN 978-0-521-00323-0.
• Bruce, Duncan A. The Mark of the Scots: Their Astonishing Contributions to History, Science, Democracy, Literature, and the Arts. 1996. Hardcover: ISBN 1-55972-356-4, ISBN 978-1-55972-356-5. Citadel, Kensington Books, 2000. Paperback: ISBN 0-8065-2060-4, ISBN 978-0-8065-2060-5.
• Buchan, James Crowded With Genius: Edinburgh’s Moment of the Mind. Harper Perennial 2004. Paperback: ISBN 0-06-055889-X, ISBN 978-0-06-055889-5.
• Campbell, R. H. and Andrew S. Skinner, eds. The Origins and Nature of the Scottish Enlightenment (1982), 12 essays by scholars, esp. on history of science
• Daiches, David, Peter Jones and Jean Jones. A Hotbed of Genius: The Scottish Enlightenment, 1730—1790 (1986), 170pp; well-illustrated introduction
• Derry, J. F. Darwin in Scotland: Edinburgh, Evolution and Enlightenment. · Whittles Publishing, 2009. Paperback: ISBN 1-904445-57-8.
• David Daiches, Peter Jones, Jean Jones (eds). A Hotbed of Genius: The Scottish Enlightenment 1731—1790. · Edinburgh University Press, 1986. Hardcover: ISBN 0-85224-537-8. Saltire Society 1996. Paperback: ISBN 0-85411-069-0.
• Goldie, Mark. "The Scottish Catholic Enlightenment, " The Journal of British Studies Vol. 30, No. 1 (Jan., 1991), pp. 20–62 [links.jstor.org/sici?sici=0021-9371%28199101%2930%3A1%3C20%3ATSCE%3E2.0.CO%3B2-V in JSTOR]
• Graham, Gordon. "Morality and Feeling in the Scottish Enlightenment, " Philosophy Vol. 76, No. 296 (Apr., 2001), pp. 271–282 [links.jstor.org/sici?sici=0031-8191%28200104%2976%3A296%3C271%3AMAFITS%3E2.0.CO%3B2-3 in JSTOR]
• Herman, Arthur. How the Scots Invented the Modern World: The true story of how western Europe’s poorest nation created our world & everything in it. Arthur Herman. Crown Publishing Group, 2001. Hardcover: ISBN 0-609-60635-2. Three Rivers Press, 2001. Paperback: ISBN 0-609-80999-7.
• Swingewood, Alan. "Origins of Sociology: The Case of the Scottish Enlightenment, " The British Journal of Sociology, Vol. 21, No. 2 (Jun., 1970), pp. 164–180 [links.jstor.org/sici?sici=0007-1315%28197006%2921%3A2%3C164%3AOOSTCO%3E2.0.CO%3B2-L in JSTOR]

Отрывок, характеризующий Шотландское Просвещение

Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.