Шрайвер, Сарджент

Роберт Сарджент Шрайвер Robert Sargent Shriver
1-й директор Корпуса мира
22 марта 1961 — 28 февраля 1966
Президент:	Джон Ф. Кеннеди Линдон Джонсон
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Джек Вон
21-й посол США во Франции
22 апреля 1968 — 25 марта 1970
Президент:	Линдон Джонсон Ричард Никсон
Предшественник:	Чарльз Болен
Преемник:	Артур Уотсон
Рождение:	9 ноября 1915(1915-11-09) Уэстминстер, Мэриленд, США
Смерть:	18 января 2011(2011-01-18) (95 лет) Бетесда, Мэриленд, США
Супруга:	Юнис Кеннеди Шрайвер
Автограф:
Награды:

Роберт Сарджент Шрайвер-младший (англ. Robert Sargent Shriver, Jr. [ˈsɑrdʒənt ˈʃraɪvər]; 9 ноября 1915 — 18 января 2011) — американский политик, дипломат и общественный деятель, являлся членом семьи Кеннеди, на президентских выборах 1972 года был кандидатом в вице-президенты США от Демократической партии.

Биография

Ранние годы

Роберт Сарджент Шрайвер, которого с детства называли просто Сардж, родился в 1915 году в Мэриленде в семье банкира Роберта Шрайвера и его жены Хильды. Его предки, носившие фамилию Шрайбер, переехали в Америку из Германии в 1721 году. Сарджент учился в школе Кентербери в Нью-Милфорде (Коннектикут), в 1938 году он окончил Йельский университет, в 1941 году получил степень бакалавра права.

В 1941 году, незадолго до нападения на Пёрл-Харбор, Шрайвер записался на флот, во время Второй мировой войны служил в основном на Тихом океане. Во время сражения за Гуадалканал получил ранение шрапнелью, награждён медалью «Пурпурное сердце».

После войны Шрайвер работал редактором в журнале Newsweek. На одном званном обеде он познакомился с Юнис Кеннеди, с которой стал встречаться. В 1946 году отец Юнис, Джозеф Патрик Кеннеди, назначил Шрайвера управляющим недавно приобретённого им торгово-офисного центра Merchandise Mart в Чикаго, в то время самого крупного коммерческого здания в мире. В 1953 году Шрайвер женился на Юнис Кеннеди.

Во время работы в Чикаго Шрайвер активно занимался общественной деятельностью. В 1954 году он вошёл в городской совет по вопросам образования, а через год стал его председателем. В 1955 году он также возглавил совет, боровшийся с дискриминацией по расовому признаку. Будучи достаточно активным и известным деятелем в городской политике, в 1959 году Шрайвер рассматривался как основной кандидат от Демократической партии на выборах губернатора Иллинойса в 1960 году. Однако Сарджент отказался от собственных политических амбиций, поскольку в то же время брат его жены, Джон Ф. Кеннеди баллотировался на пост президента США.

Политическая карьера

Во время президентской кампании Джона Кеннеди Шрайвер работал в его штабах в штатах Висконсин и Западная Виргиния во время праймериз. После инаугурации Кеннеди Сардж возглавил новую добровольческую организацию Корпус Мира. Шрайвер оставался директором Корпуса Мира и при президенте Линдоне Джонсоне, а в 1965 году он возглавил Управление по созданию экономических возможностей, новую организацию, созданную в рамках президентской программы «Войны с бедностью». Задачей управления являлся контроль за использованием бюджетных средств, направленных на социальную помощь нуждающимся.

С 1968 по 1970 годы Шрайвер был послом США во Франции. В 1972 году Джордж Макговерн, кандидат в президенты США от демократической партии, выдвинул Шрайвера кандидатом на пост вице-президента. Однако победу на выборах одержал республиканец Ричард Никсон. В 1976 году Шрайвер пытался выставить свою кандидатуру на пост президента США, но отказался от дальнейшего участия в выборах во время праймериз.

Жизнь после ухода из политики

В 1971 году Шрайвер стал партнёром в нью-йоркской юридической фирме Fried, Frank, Harris, Shriver & Jacobson, где занимался преимущественно международным правом. Вышел на пенсию в 1986 году. Сарджент принимал активное участие в деятельности организации Special Olympics, основанной его женой, а также работал в созданном им Национальном центре правовой защиты малообеспеченных, основанном им в Чикаго в 1967 году и носящим его имя.

В 1994 году американский президент Билл Клинтон наградил Сарджента Шрайвера Президентской медалью Свободы, за десять лет до этого аналогичную награду из рук Рональда Рейгана получила Юнис Шрайвер. Сарджент и Юнис Шрайверы — единственные в истории США муж и жена, получившие высшую американскую гражданскую награду по отдельности.

В 2003 году у Шрайвера обнаружили болезнь Альцгеймера, после чего он редко появлялся на публике. Умер 18 января 2011 года в Бетесде (штат Мэриленд) в возрасте 95 лет. Президент Барак Обама назвал Сарджента Шрайвера «одним из ярчайших светил величайшего поколения».

Семья

Сарджент Шрайвер женился на Юнис Кеннеди 23 мая 1953 года в Нью-Йорке, этот брак продолжался 56 лет, до смерти Юнис в 2009 году. У них было пятеро детей:

• Роберт Сарджент Шрайвер III (родился 28 апреля 1954) — активист, журналист, мэр Санта-Моники
• Мария Оуинг Шрайвер (родилась 6 ноября 1955) — журналистка, писательница, супруга Арнольда Шварценеггера
• Тимоти Перри (родился 29 августа 1959) — активист, президент организации Special Olympics
• Марк Кеннеди Шрайвер (родился 17 февраля 1964) — политик, член палаты представителей штата Мэриленд
• Энтони Пол Кеннеди (родился 20 июля 1965) — активист

Ссылки

• [www.sargentshriver.org/ Официальный сайт Сарджента Шрайвера] (англ.)

Отрывок, характеризующий Шрайвер, Сарджент

– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.