Шрейдер, Григорий Ильич

Григорий Ильич Шрейдер
Дата рождения:	28 марта 1860(1860-03-28)
Место рождения:	деревня Волчеяровка, Екатеринославская губерния, Российская империя
Дата смерти:	19 марта 1940(1940-03-19) (79 лет)
Место смерти:	Мёдон, Франция
Отец:	Шрейдер Илья Аронович
Супруга:	Шрейдер Флора Яковлевна
Дети:	Шрейдер Лидия Григорьевна, Шрейдер Евгений Григорьевич

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Григорий Ильич Шре́йдер (28 марта 1860 — 19 марта 1940) — российский экономист, публицист. Член партии эсеров. В 1917 году — городской голова Петрограда.

Биография

До 1917 года

Сын управляющего имением. Образование среднее, закончил экстерном гимназию. В молодости участвовал в народовольческих кружках, занимался журналистикой, основал газету «Днепр» (позже закрытую Победоносцевым, служил в адвокатуре и в органах самоуправления (статистиком и секретарем городской управы). Был членом Партии социалистов-революционеров с начала 1900-х годов.

Переехав в Петербург, утвердился как специалист по городскому управлению и земскому хозяйству. Сотрудничал с журналом «Русское богатство». Еще до революции 1905 основал, вместе с С. И. Юрицыным, газету «Сын отечества». Работал секретарем московского отдела «Союза освобождения». В 1906 из-за угрозы ареста эмигрировал в Италию, сначала в Неаполь и на Капри, затем в Рим. Там с 1906 по 1916 работал редактором и корреспондентом российских журналов и газет, писал статьи о проблемах городского и земского управления, о современной политической жизни Италии, о итальянском республиканском движении, общался с Горьким, Черновым. Активно участвовал в политической и культурной жизни русской колонии в Италии.

1917 год

В мае 1917 года вернулся в Россию. 30 июня гласными районных дум Шрейдер был избран временным городским головой Петрограда, а 20 августа на демократических выборах в органы городского самоуправления избран городским головой Петрограда.

В конце августа Шрейдер требовал решительного подавления мятежа, поднятого верховным главнокомандующим русской армией генералом Корниловым. В сентябре — член президиума Всероссийского демократического совещания, затем — член сформированного на совещании Демократического совета Предпарламента. Избран депутатом Учредительного собрания от Петроградского столичного избирательного округа по списку № 9 (Партия социалистов-революционеров). Участник заседания Учредительного собрания 5 января 1918.

24 октября Шрейдер возглавил Комитет общественной безопасности, созданный Петроградской городской думой для сопротивления большевистскому перевороту. В ноябре Шрейдер был арестован за отказ подчиниться распоряжению большевистских властей о роспуске городской думы, но вскоре освобожден.

После 1917 года

Летом 1918 года Шрейдер организовал в Екатеринодаре Юго-восточный комитет членов Учредительного собрания. Там же редактировал газеты «Сын отечества» и «Родная земля».

В 1919 году выслан за границу по распоряжению командования Вооруженных сил юга России (Белой армии).

В эмиграции он остался видным деятелем партии эсеров и продолжал свою политическую и публицистическую деятельность. В Италии в мае 1919 года Шрейдер вошел в контакт с различными итальянскими демократическими движениями, представляя ПСР. В 1920—1921 годах он принимал участие в Инициативной группе внепартийного объединения — тайной антибольшевистской организации, созданной правыми эсерами за границей. В начале 1920 Шрейдер основал социалистический еженедельник на итальянском языке «Трудовая Россия», выходивший чуть дольше года. Как член Всероссийского Учредительного Собрания Шрейдер принял участие в парижском частном Совещании Собрания 8-21 января 1921 года. В том же году Шрейдер был избран председателем Объединения российских земских и городских деятелей в Италии. Живя в Праге и в Париже, он сотрудничал в журнале «Воля России», редактировал ежемесячный журнал «Нужды деревни», а в 1928-30 работал редактором пражского журнала «Революционная Россия». В 1927 он руководил кабинетом местного управления Русского научного института.

Умер 19 марта 1940 года в Мёдоне. На похоронах, состоявшихся 22 марта, присутствовали и произнесли речи Виктор Чернов, Рафаил Абрамович.

Литература

Новиков А. П. «Работа Римского представительства должна быть усилена…». Письма Г. И. Шрейдера из Италии. 1920—1922 годы // Новейшая история Отечества XX—XXI вв.: Сб. науч. тр. — Саратов: Издательство Саратовского университета, 2012. — Вып. 4. С. 111—125.

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/bio_sh/shreyder_gi.php Биография на hrono.ru]
• [www.eleven.co.il/article/14905 Биография в Электронной Еврейской Энциклопедии]
• [socialist.memo.ru/books/html/schreider.htm Биография на сайте «Российские социалисты и анархисты после Октября 1917 года»]

Отрывок, характеризующий Шрейдер, Григорий Ильич

Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.