Пушкаш Ференц Штадион (станция метро)

«Пушкаш Ференц Штадион» Puskas Ferenc Stadion Линия M2
Будапештский метрополитен
Дата открытия:	4 апреля 1970 года
Прежние названия:	Stadionok, Nepstadion
Тип:	колонная станция мелкого заложения
Глубина заложения, м:	4,7 м
Количество платформ:	2
Тип платформ:	островные
Выход к улицам:	Стадион имени Ференца Пушкаша, улица Керепеши, бульвар Хунгария

Пушкаш Ференц Штадион (станция метро)Пушкаш Ференц Штадион (станция метро)

«Пушкаш Ференц Штадион» (венг. Puskas Ferenc Stadion — Стадион имени Ференца Пушкаша) — станция Будапештского метрополитена на линии M2 (красной).

Станция расположена на месте пересечения западной радиальной магистрали (улица Керепеши) с бульваром Хунгария (венг. Hungária körút). Названа по расположенному рядом спортивному комплексу из нескольких арен, ядром которого является Стадион имени Ференца Пушкаша. До 2011 года носила название «Штадионок» (венг. Stadionok — Стадионы).

Станция открыта 4 апреля 1970 года (день 25-летия освобождения Венгрии Советской армией) в составе пускового участка линии M2 «Деак Ференц тер» — «Эрш везер тере».

Станция имеет большое транспортное значение, помимо спортивного комплекса около выхода со станции расположен один из будапештских автовокзалов, носящий имя «Штадионок». Междугородние автобусы отправляются от него в восточную часть Венгрии.

Станция «Пушкаш Ференц Штадион» — единственная на линии станция, сооружённая открытым способом и единственная станция мелкого заложения, имеет глубину 4,7 м; все станции от «Дели пайаудвар» до «Келети пайаудвар» глубокого заложения, а следующие за «Пушкаш Ференц Штадион» станции «Пилланго утца» и «Эрш везер тере» — наземные. На станции две островные платформы и три ряда колонн, по одному на каждой платформе, ещё один ряд колонн проходит между платформами. Перегон «Келети пайаудвар» — «Пушкаш Ференц Штадион» самый длинный на линии 2, его длина 1990 метров.

Отрывок, характеризующий Пушкаш Ференц Штадион (станция метро)

– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.