Штайн, Эдит

Эдит Штайн, св. Тереза Бенедикта Креста,
Edith Stein, Heilige Teresia Benedicta a Cruce или Heilige Teresia Benedicta vom Kreuz
Дата рождения:	12 октября 1891(1891-10-12)
Дата смерти:	9 августа 1942(1942-08-09) (50 лет)
Место смерти:	концлагерь Освенцим

Эдит Штайн (нем. Edith Stein) (12 октября 1891, Вроцлав — 9 августа 1942, концлагерь Освенцим), известна также под монашеским именем Тереза Бенедикта Креста — немецкий философ, католическая святая, монахиня-кармелитка, погибшая в концлагере Освенцим из-за своего еврейского происхождения. Беатифицирована Католической церковью 1 мая 1987 года, канонизирована 11 октября 1998 года папой Иоанном Павлом II.

Биография

Эдит Штайн родилась в немецком городе Бреслау (ныне — польский Вроцлав). Она была самым младшим, одиннадцатым, ребёнком в еврейской семье. Отец Эдит умер, когда девочке было два года, её воспитанием занималась мать — глубоко религиозная женщина. Уже в подростковом возрасте Эдит стала придерживаться атеистических взглядов.

Эдит получила великолепное образование, она изучала немецкий язык, философию, психологию и историю в университетах Бреслау, Гёттингена и Фрайбурга (Фрайбург в Брайсгау). После защиты кандидатской диссертации (1916) по теме «О проблеме эмпатии» она стала научным сотрудником у своего научного руководителя — выдающегося философа Эдмунда Гуссерля, основателя феноменологии. Оригинальное название диссертации Эдит Штайн — «Zum Problem der Einfühlung». «Einfühlung» дословно переводится на русский язык как «вчувствование», но в современных философских и психологических подходах это понятие включено в проблематику эмпатии, поэтому перевод диссертации на английский, выполненный её внучатой племянницей В. Штайн (Waltraut Stein) в 1962 году, называется «On the problem of Empathy». В данной работе Эдит Штайн мастерски воплотила принципы феноменологического исследования для описания эмпатии как переживания опыта «чужого сознания» — сознания другого человека. После двухлетнего пребывания на фронте, где она служила сестрой милосердия, Эдит вернулась к философским занятиям и именно тогда её начал интересовать феномен религии.

Постепенно Эдит поняла, что её интерес к религии, главным образом, католичеству, выходит за рамки обычного любопытства. В 1922 году Эдит приняла решение креститься в католической церкви. Большую роль в её обращении сыграли книги святой Терезы Авильской, великой кармелитки, что потом скажется на её монашеском выборе.

После своего обращения в католицизм Эдит работала преподавателем в доминиканской школе, изучала историю философской католической мысли, не оставляя и собственных занятий философией. Перевела на немецкий язык дневники и письма Джона Ньюмена и «Дискуссионные вопросы об истине» Фомы Аквинского. В 1929 году вышла её работа «Феноменология Гуссерля и философия св. Фомы Аквинского».

В 1932 году она получила право свободного преподавания в Мюнстере, в Высшем германском научно-педагогическом институте, однако проработала там лишь год, так как в 1933 году Гитлер запретил евреям занимать любые общественные должности. В том же году Эдит Штайн приняла монашеские обеты и стала кармелиткой. При постриге она приняла имя Тереза Бенедикта Креста. Монастырское начальство не запрещало сестре Терезе продолжать свои занятия, и уже в монастыре она переработала свой основной труд «Конечное существо и вечное Существо».

В 1938 году, ввиду начавшихся гонений на евреев в Германии, сестру Терезу перевели в Нидерланды, в монастырь города Эхт.

В 1939 году Эдит заканчивает книгу о св. Иоанне Креста под названием «Scientia Crucis» (Наука Креста). Это была её последняя книга.

20 июля 1942 года во всех церквях Голландии зачитали обращение конференции епископов Голландии, осуждающее расизм нацистов. В ответ на это 26 июля 1942 года рейхскомиссар Нидерландов Артур Зейсс-Инкварт приказал арестовать крещёных евреев, которых до этого времени нацисты не трогали. В августе 1942 года сестра Тереза была отправлена в Освенцим вместе с другими голландскими христианами еврейского происхождения и погибла в газовой камере.

В 1987 году была беатифицирована, в 1998-м — канонизирована папой Иоанном Павлом II. Память святой совершается в Римско-католической церкви 9 августа.

Сочинения

• Edith Stein: essential writings / John Sullivan, ed.. — New York: Orbis Books, 2002. — 158 p. — (Modern spiritual masters series). — ISBN 9781570754289.

Публикации на русском языке

• Эдит Штайн. Наука Креста = Kreuzeswissenschaft / Переводчик Наталья Бакша. — М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2008. — 288 с. — (Bibliotheca Ignatiana). — 1000 экз. — ISBN 978-5-94242-044-4.

Образ и память

Биографический фильм об Эдит Штайн «Седьмая комната» сняла в 1995 году Марта Месарош, в главной роли — Майя Моргенштерн.

Литература

• Эдита Штайн // Католическая энциклопедия. — М.: Издательство Францисканцев, 2013. — Т. 5. — С. 403—405. — ISBN 978-5-89208-114-6.
• Herbstrith W.Edith Stein, a biography. San Francisco: Harper & Row, 1985
• Feldhay Brenner R. Writing as resistance: four women confronting the Holocaust. Edith Stein, Simone Weil, Anne Frank, Etty Hillesum. University Park: Pennsylvania State UP, 1997
• Courtine-Denamy S. Three women in dark times: Edith Stein, Hannah Arendt, Simone Weil, or Amor fati, amor mundi. Ithaca: Cornell UP, 2000
• Oben F.M. The life and thought of St. Edith Stein. New York: Alba House, 2001
• MacIntyre A.C.Edith Stein: a philosophical prologue, 1913—1922. Lanham: Rowman & Littlefield Publishers, 2006.
• Mosley J. Edith Stein: modern Saint and martyr. Mahwah: HiddenSpring, 2006
• Berkman J.A. Contemplating Edith Stein. Notre Dame: University of Notre Dame Press, 2006
• Maskulak M. Edith Stein and the body-soul-spirit at the center of holistic formation. New York: Peter Lang, 2007
• Pulina G. L’angelo di Husserl. Introduzione a Edith Stein, Civitella in Val di Chiana: Zona, 2008
• Антонио Сикари. [www.truechristianity.info/library/portrety_svyatykh/portrety_svyatykh_09.php Блаженная Эдит Штейн] // Портреты святых = Ritratti di santi. — Милан: Нова ет ветера, 1989. — 224 с.

Отрывок, характеризующий Штайн, Эдит

– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]