Штакеншнейдер, Андрей Иванович

Андрей Штакеншнейдер
Основные сведения
Место рождения	имение Штакеншнейдеров (Санкт-Петербургская губерния, Российская империя; ныне — посёлок Мыза-Ивановка, Гатчинский район, Ленинградская область, Россия)
Место смерти	Москва (Российская империя)
Работы и достижения
Работал в городах	Санкт-Петербург, Царское Село, Павловск, Петергоф, Новгород, Москва, Таганрог
Архитектурный стиль	Эклектика (архитектура)
Важнейшие постройки	Мариинский дворец, Дворец Белосельских-Белозерских, Ново-Михайловский дворец, Николаевский дворец и др.

Андре́й Ива́нович Штакеншне́йдер (22 февраля [6 марта] 1802, имение Штакеншнейдеров, Гатчинский уезд, Санкт-Петербургская губерния — 8 [20] августа 1865, Москва) — русский архитектор, спроектировавший ряд дворцов и других зданий в Санкт-Петербурге и Петергофе.

Биография

Внук кожевника, выписанного в Россию Императором Павлом I из Брауншвейга, родился на мельнице своего отца, близ Гатчины, 22 февраля 1802 года и тринадцати лет от роду поступил своекоштным воспитанником в Императорскую академию художеств. Не выказав при прохождении курса особенно блестящих успехов, он тотчас же по его окончании, в 1821 году, получил место чертёжника в комитете строений и гидравлических работ, из которого, четыре года спустя перешёл на службу архитектором-рисовальщиком в комиссию по сооружению Исаакиевского собора. Привлечён Огюстом Монферраном к работам в Зимнем дворце. В 1831 году Штакеншнейдер покинул службу в вышеупомянутой комиссии для того, чтобы свободнее заняться частными постройками, преимущественно же постройкой барского дома для графа А. Х. Бенкендорфа в его имении Фалль, в окрестностях Ревеля (Кейла-Йоа). Довольный своим архитектором, граф рекомендовал его императору, и с этого времени счастье начало всё более и более улыбаться Штакеншнейдеру.

Архитектор быстро приобрёл благоволение Николая I и стал получать от него одно за другим важные поручения и вскоре сделался привилегированным строителем царских и великокняжеских дворцов. Начав придворную службу в звании архитектора при дворе великого князя Михаила Павловича, он под конец своей жизни был главным архитектором департамента уделов, архитектором Собственного Его Величества дворца и заведующим постройками по загородным дворцам государыни императрицы.

В 1834 году, за составленный Штакеншнейдером по заданной программе проект «небольшого императорского дворца», Академия присудила ему звание академика. В 1837—1838 годах он сделал поездку для своего усовершенствования в чужие края с пособием от правительства, и посетил Италию, Францию и Англию. В 1844 году Академия возвела его в звание профессора 2-й степени Санкт-Петербургской Академии художеств без исполнения с его стороны программной задачи, как художника, уже имеющего громкую известность.

С 1848 года — архитектор императорского двора.

Работал в Санкт-Петербурге, Царском Селе, Петергофе, Новгороде, Москве, Таганроге, Крыму.

Дом Штакеншнейдера в Санкт-Петербурге на Миллионной улице, 10 (второй фасад выходил на наб. Мойки, 9) был центром культурной и общественной жизни художественной интеллигенции столицы. Архитектор приобрел его у титулярных советников М. Е. и Д. Е. Петровых и перестроил для своей семьи в 1852—1854 годах. В особняке проходили штакеншнейдеровские «субботы», на которых собирались поэты, писатели, артисты и художники, ставились любительские спектакли. Здесь бывали В. Г. Бенедиктов, И. А. Гончаров, Ф. М. Достоевский, И. С. Тургенев, Я. П. Полонский и другие. В 1865 году Штакеншнейдеры продали этот дом в связи с болезнью хозяина. Здание было перестроено в доходный дом.

У Штакеншнейдера также было и загородное имение — мыза Ивановка, находившееся недалеко от Гатчины и доставшееся ему от отца в конце 1850-х годов.

В последние годы жизни здоровье Штакеншнейдера, истощённое постоянными усиленными трудами, значительно слабело; для его поправления, он, весной в 1865 году, по совету врачей, отправился в кумысное лечение в Оренбургскую губернию. Проведённое там лето, казалось, принесло ему пользу, но на возвратном пути в Петербург он почувствовал себя снова худо и умер в Москве 8 августа того же года. Архитектор был похоронен в Петербурге в Троице-Сергиевой пустыни близ церкви Григория Богослова, построенной им самим (могила сохранилась).

Работы в Санкт-Петербурге

Многочисленные произведения Штакеншнейдера очень разнообразны в отношении стилей, которые он, однако, не соблюдал в полной строгости, внося в них, с целью достижения пущей роскоши, произвольные изменения и прибавки.

Главное из его созданий — Мариинский дворец (ныне — резиденция Законодательного собрания Санкт-Петербурга), построенный в 1839—1844 годах на Исаакиевской площади.

Кроме него, в Санкт-Петербурге им сооружены:

• дворец великого князя Николая Николаевича Старшего (Николаевский дворец на Пл. Труда), 1853-61 гг.
• дворец великого князя Михаила Николаевича (Ново-Михайловский дворец на Дворцовой набережной, д.18), 1857—1861 гг. Сейчас здесь располагаются Институт Истории Материальной Культуры РАН и Институт восточных рукописей РАН.
• Дворец Белосельских-Белозерских (Невский пр., 41), построенный в 1846—1848 годах в стиле необарокко. В 1884 году дворец перешёл во владение брата Александра III, великого князя Сергея Александровича.
• детская больница
• часовня на Николаевском мосту, освещённая в честь св. Николая Чудотворца (1853—1854 гг).
• некоторые из зданий придворного ведомства
• на Каменном острове архитектор занимается переделками в Каменноостровском дворце, перестраивает дачу Долгорукого (арх. Шустов С. Л.), приобретенную П. Г. Ольденбургским. В 1835 по его проекту на Каменном была построена дача актера Женьеса, в 1836-38 гг. — дача Званцовых. В 1834 году Штакеншнейдер выполнил проект перестройки дачи М. И. Мордвинова.

Работы в Петергофе

Особенно богаты его постройками Петергоф и его ближайшие окрестности. Здесь ему принадлежат:

• планировка двух пейзажных парков — Колонистского и Лугового
• Царицын и Ольгин павильоны в Колонистском парке
• павильоны «Озерки» и Бельведер в Луговом парке
• Собственная Его Величества дача
• Церковь Святой Троицы на Собственной даче
• загородный дворец Марии Николаевны в Сергиевке
• дворец, две оранжереи и дом садовника в Михайловке
• дворец и павильон Renella в Знаменке
• Львиный каскад, 1854—1857 гг.
• в 1842—1843 гг. в парке Александрия он строит Фермерский дворец, а также пристраивает к Коттеджу (1826—1829, арх. А. А. Менелас) столовую с Мраморной террасой.

Другие постройки

• В Царском Селе памятник великой княгине Александре Николаевне;
• в Сергиевской пустыни близ Стрельны — церковь-усыпальница графа Г. Г. Кушелёва (сына);
• в Гостилицах, Петергофского уезда — дом графа Протасова;
• в Низино, Петергофского уезда — Церковь святой мученицы царицы Александры и дворец «Бельведер»;
• в Таганроге — дворец Ахиллеса Алфераки;
• в Ореанде, в Крыму — дворец императрицы Александры Фёдоровны и прочее;
• в Павловске — Гостиный двор.

Из прочих трудов Штакеншнейдера заслуживают быть упомянутыми постройки, произведённые в Зимнем, Мраморном и Аничковских дворцах, внутренняя отделка Старого Эрмитажа, для предполагавшегося пребывания в нём цесаревича Николая Александровича, в Санкт-Петербурге, а также некоторые переделки в Ораниенбаумском и Стрельнинском дворцах.

Семья

Был женат на Марии Фёдоровне Халчинской (1811—92). В браке родились:

• Елена (1836—97) — хозяйка литера­турного салона, мемуаристка.
• Николай (1839—1902) — художник, архитектор, жил в Петербурге, а с 1890-х годов и до конца жизни — в Ялте. По сведениям Н. В. Штакеншнейдер, им был построен дом на одной из центральных улиц Харькова.
• Александр (1842—1901) — служил во 2-м Департаменте министерства Государственных Имуществ, стал артистом Императорских театров. Его единственная дочь Мария, также актриса, погибла во время блокады Ленинграда.
• Адриан (1843—1920) — служил в канцелярии Правительствующего сената в чине коллежского секретаря, затем переехал в Киеве, а потом в Харьков, где был членом судебной палаты. Был женат на Софье Ивановне Малиновской (дочери лицейского друга А. С. Пушкина).
• Владимир (1851—1906) — с 1887 года жил в Харькове, работал юрисконсультом Акцизного управления Государственного банка. Был женат на Марии Ивановне Малиновской. У них были три дочери: Екатерина, Софья и Наталья и сын Борис, умерший в пятилетнем возрасте.
• Мария (1844—?) — в замужестве Попова, имела сына и дочь, потомки которых живут в настоящее время в Риге и Москве.
• Ольга (1847—1919) — в замужестве Эйснер. Супруг, Петр Иванович Эйснер открыл в Симеониевском переулке лавку молочных продуктов одновременно с молочной фeрмой за городом. Её сын, Алексей Петрович Эйснер, окончил Академию художеств, увлекался мозаикой. Дочь Ольги Андреевны и Петра Ивановича Эйснера Вера Петровна вышла замуж за Павла Ивановича Малиновского (сына друга А. С. Пушкина).
• Зинаида — умерла в детстве.

Адреса в Санкт-Петербурге

• 1854—1865 — набережная реки Мойки, 9 (Миллионная улица, 10).

Галерея

• Marie palace.jpg

  Мариинский дворец в Санкт-Петербурге

• Nicholas Palace in St. Petersburg in the 19th century.jpg

  Николаевский дворец в Санкт-Петербурге

• Alferaki Palace.jpg

  Дворец Алфераки в Таганроге

• Beloselskii.jpg

  Дворец Белосельских-Белозерских в Санкт-Петербурге

Литература

• Штакеншнейдер, Андрей Иванович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Витязева В. А. Каменный остров. — Л.: Лениздат, 1991.
• Петрова Т. А. Андрей Штакеншнейдер. — Л.: Лениздат, 1978. — 184 с. — (Зодчие нашего города). — 40 000 экз. (обл.)
• Пунин А. Л. Архитектура Петербурга середины и второй половины XIX века. — СПб.: Крига, 2009. — Т. 1: 1830-1860 годы. Ранняя эклектика.
• Трнка А. Штакеншнейдер, Андрей Иванович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Штакеншнейдер Е. А. Дневник и записки. — М.; Л., 1934.

Ссылки

• [history-gatchina.ru/article/shtakenshn.htm О судьбе усадьбы А. И. Штакеншнейдера в Пудости]

Отрывок, характеризующий Штакеншнейдер, Андрей Иванович

– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.