Штатс-контор-коллегия

Штатс-контор-коллегия — орган центрального управления государственными финансами России в XVIII веке, образованный в 1717 году в ходе реформ Петра I и упразднённый в результате реформы государственного управления, проведённой Екатериной II.

История

После того, как в 1711 году был образован высший орган управления — Сенат, началось формирование органов отраслевого управления — коллегий, которые заменяли систему приказов. По шведскому образцу в сфере управления реформированными государственными финансами были учреждены три коллегии: камер-коллегия ведала доходами, штатс-контор-коллегия — расходами, а ревизион-коллегия занималась проверками.

В декабре 1717 года были утверждены штаты коллегии, назначены президент и вице-президент. Первым президентом коллегии стал граф И.А. Мусин-Пушкин. Структура и порядок делопроизводства в коллегии определялись Генеральным регламентом, а местом пребывания коллегии стал Санкт-Петербург. В перешедшие от приказа Большой казны функции коллегии, утверждённые в декабре 1718 года, входило выделение определённых сумм государственным учреждениям и должностным лицам через кассы на местах (рентерии), управлявшиеся назначаемыми в провинции коллегией рентмейстерами.

В ноябре 1723 года Штатс-контор-коллегия из самостоятельного органа управления была преобразована Штатс-контору: в 1723—1726 годах в структуре Сената, а в 1726-1730 в составе Камер-коллегии. Но уже в июле 1730 года Штатс-конторе был возвращён статус самостоятельной коллегии.

В ходе реформы местного управления, проведённой Екатериной II, в сфере государственных финансов были учреждены новые органы центрального управления и губернские учреждения: казначейства в Петербурге и в Москве, а также губернские казённые палаты и уездные казначейства. Им и были переданы функции подразделений Штатс-контор-коллегии, упразднённой в 1780 году.

Ссылки

Высшие органы государственной власти и управления России в IX-XX вв.: Справочник / Ред. А.С. Тургаев. — СПб.: Издательство СЗАГС, 2000. — 368 с. — ISBN 5-88857-070-2.

Отрывок, характеризующий Штатс-контор-коллегия

После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.