Штейнберг, Борух
| Борух Штейнберг | |
| польск. Boruch Steinberg | |
 | |
| Дата рождения | |
|---|---|
| Место рождения | |
| Дата смерти | |
| Место смерти | |
| Принадлежность | |
| Род войск |
военное духовенство |
| Годы службы |
1919-1940 |
| Звание |
|
| Часть |
Бюро не католических религий Министерства Военных Дел |
| Командовал |
Начальник Военной канцелярии духовенства моисеевого |
| Сражения/войны | |
Бо́рух Ште́йнберг (17 декабря 1897, Перемышляны, Австро-Венгрия — 12 апреля 1940 Катынь, Смоленская область, СССР) — польский военный раввин. Исполняющий обязанности главного раввина Войска Польского в 1933—1939 годах. Старший раввин II класса (1934). Жертва Катынского расстрела.
Биография
Борух Штейнберг родился 17 декабря 1897 в местечке Перемышляны в Австро-Венгрии (сейчас Львовская область, Украина), в семье Шмайи и Гендли (девичья фамилия Векслер) Штейнбергов. Учился на факультете ориенталистики и истории Университета Стефана-Батория в Вильно[1]. Был членом Польской Военной Организации.
Вместе с другими 400 членами организации принимал участие в боях за Львов в 1919 году, уже как раввин. В 1928 году стал кадровым священнослужителем Войска Польского, на должности раввина корпусных округов I (Варшава), III (Гродно) и V (Краков). В 1933 году исполнял обязанности главы Канцелярии Моисеевого духовенства, а в 1935—1939 — главы Главной Военной Канцелярии Моисеевого Духовенства при Бюро Некатолических Религий Министерства Военных Дел.
1 сентября 1939, во время Сентябрьской войны, был одним из семи кадровых раввинов Войска Польского. Был главой Канцелярии Некатолических Религий армии «Краков». После вступления СССР в войну попал в советский плен. Содержался в Старобельском лагере, откуда был вывезен 24 декабря 1939, в рамках акции НКВД по аресту священников и капелланов всех религий в сочельник 1939 года. Содержался в Бутырской тюрьме в Москве, откуда в марте 1940 был возвращён в лагерь, затем перевезён в Юхнов, а потом в Козельск. 12 апреля 1940 года был вывезен в Катынь[2].
Существуют свидетельства о необычной религиозной солидарности пленных офицеров. Бронислав Млынарский писал[3]:Так велика и необходима была потребность общей молитвы Господу, что пленные иудеи, протестанты, православные — массово участвовали в католических обрядах…. Иногда вместе шли в пятницу вечером под своды маленького сарая…где ряды евреев возносили горячие молитвы на иврите, под руководством капеллана др. Штейнберга.
Министр Народной Обороны Польши, приказом № 439/MON, от 5 октября 2007 года, посмертно произвёл майора Боруха Штейнберга в звание подполковника[4].
Напишите отзыв о статье "Штейнберг, Борух"
Примечания
- ↑ [www.ogrodywspomnien.pl/index/showd/18453 Ogrody Wspomnień.]
- ↑ По подсчётам, около 5 % из 20 тысяч жертв Катыни — евреи. В большинстве это были молодые врачи, ветеринары, фармацевты. Но не редкостью были и юристы, инженеры и полевые офицеры. В основном они были в званиях подпоручика и поручика, но встречались также капитаны, майоры, подполковники. По подсчётам, около 450 офицеров, подофицеров и подхорунжих, погибших в Катыни — евреи.
- ↑ Bronisław Młynarski, W niewoli sowieckiej, Londyn 1974
- ↑ Decyzja Nr 439/MON Ministra Obrony Narodowej z dnia 5 października 2007 r. w sprawie mianowania oficerów Wojska Polskiego zamordowanych w Katyniu, Charkowie i Twerze na kolejne stopnie oficerskie.
Отрывок, характеризующий Штейнберг, Борух
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..
Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
