Штейнгейль, Владимир Иванович

Владимир Иванович Штейнгейль

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Влади́мир Ива́нович Ште́йнгейль (также — Штейнгель; 13 апреля 1783, Обвинск, Пермское наместничество — 20 сентября 1862, Санкт-Петербург) — барон, декабрист, публицист, автор воспоминаний.

Семья

Сын выходца из Бранденбург-Байройтского княжества Священной Римской империи, обвинского капитан-исправника (позже — городничего) барона Иоганна Готфрида фон Штейнгейля (1744—1804) (на русской службе с 1772 года). Его дед — барон Филипп Фридрих фон Штейнгейль — был баварским министром, сыном Йоганна Вильгельма фон Штейнгейля — саксонского министра. Мать — дочь купца Варвара Марковна Разумова. Владимир Иванович был крещён в православную веру, немецкого языка не знал. После Обвинска семья Штейнгейлей жила на Камчатке и с 1790 года — в Иркутске.

Военная карьера

С 1792 по 1799 год учился в Морском кадетском корпусе. В 1799 году произведён в мичманы с назначением на Балтийский флот. В 1802 году переведён в морскую команду Охотского порта. В 1806 году — в Иркутской морской команде. В 1807 году — командир Иркутской морской команды, лейтенант.

В 1809 году проехал через Забайкалье, побывал на Кутомарских минеральных водах, в Кяхте. Женился на дочери директора Кяхтинской таможни Пелагее Петровне Венифатьевой.

В 1809 году переведён на Балтийский флот.

В 1810 году «командирован к сибирскому генерал-губернатору по особым поручениям в Иркутск». С декабря того же года — в отставке в чине капитан-лейтенанта. В 1811 году подготовил проект экспедиции для исследования бассейна реки Амур.

В 1812 году вступил в Петербургское ополчение, участвовал в заграничных походах 1813—1814 годах. В сентябре 1814 года Штейнгейль становится адъютантом московского генерал-губернатора А. П. Тормасова. Участвовал в восстановлении Москвы. С 1817 года — в отставке из-за несправедливых обвинений в обогащении на строительных подрядах. Чтобы прокормить семью, поступил на службу к частным лицам.

В 1817 году подал в правительственный комитет, занимавшийся вопросом об отмене наказания кнутом, статью «Нечто о наказаниях». В ней Штейнгейль выступал против телесных наказаний, указывал их бесполезность в борьбе с преступностью.

Декабрист

С 1824 года — член Северного общества. Участвовал в подготовке восстания, один из авторов «Манифеста к русскому народу» и автор «Приказа войскам».

Арестован в Москве, приговорён к 20 годам каторжных работ, позже срок сокращён до 10 лет. Из крепости написал царю два письма с критикой царствования.

Каторга и ссылка

15 августа 1827 года доставлен в Читинский острог. 23 сентября 1830 года переведён в Петровский Завод. Во время перехода из Читы в Петровский Завод составил «Дневник достопамятного нашего путешествия из Читы в Петровский Завод 1830-го г.».

В 1834 году написал очерк по истории управления Сибири за 1765—1819 годы, опубликованный А. И. Герценом под названием «Сибирские сатрапы» или «Записки о Сибири В. И. Штейнгейля». По свидетельству М. С. Семевского, Штейнгейль был автором предисловия к воспоминаниям осуждённого по делу Оренбургского тайного общества В. П. Колесникова «Записки несчастного, содержащие путешествие в Сибирь по канату 1826—1827».

В 1835 году определён на поселение в село Елань Иркутской губернии. В марте 1837 года по своему ходатайству переведён в город Ишим Тобольской губернии, в 1840 году — в город Тобольск, в 1843 году — в город Тара, и в 1852 году — вновь в Тобольск.

В Ишиме жил в гражданском браке с вдовой местного чиновника. Имели двоих детей: Марию и Андрея. Дети носили фамилию Петровы, впоследствии им была присвоена фамилия Бароновы.

В ссылке занимался преподаванием, оказывал юридические услуги местному населению. В Тобольске сблизился с тобольским губернатором М. В. Ладыженским. Давал уроки его дочери, составлял деловые бумаги для губернии, за что был выслан в Тару генерал-губернатором Западной Сибири П. Д. Горчаковым.

…он [Горчаков] предписал отослать меня в г. Тару, сообщив графу Бенкендорфу, что Штейнгейль занимается редакциею бумаг у губернатора и потому имеет влияние на управление губернии, что он находит неприличным. (В. И. Штейнгейль)

Также в Тобольске сблизился с литератором П. П. Ершовым, был посажёным отцом на его свадьбе с Е. Н. Черкасовой, стал крёстным отцом сына Ершова — Владимира.

После амнистии

После амнистии 1856 года жил в Твери и в Колпино. Ему были возвращены дворянство и титул барона. В ноябре 1856 года по ходатайству герцога Ольденбургского получил разрешение на проживание в Санкт-Петербурге у сына. До 1858 года за ним был установлен полицейский надзор. Получал материальную помощь в Малой артели.

Автор трудов

Чтобы заработать на жизнь, находясь на поселении, пытался заняться литературным трудом. Его статья «Нечто о неверностях, появляющихся в русских сочинениях и журнальных статьях о России», предназначавшаяся для журнала «Северная пчела», была отправлена А. Х. Бенкендорфу. Тот посчитал «неудобным дозволять государственным преступникам посылать сочинения для напечатания в журналах».

Опубликовал анонимно ряд статей в сибирских журналах: «Статистическое описание Ишимского округа Тобольской губернии» (1840), «Старина морская и заморская» (1840), «Отрывок из путешествия ляха Ширмы» (1841), «Что прежде было и что теперь» (автобиографическая, 1843). Автор проектов социальных и экономических реформ, литературно-публицистических произведений, учёных трактатов. Писал статьи для журналов «Северная пчела» и «Библиотека для чтения».

Автобиографические «Записки» Штейнгейля впервые были опубликованы в №№ 3—5 «Исторического вестника» в 1900 году, а в более полном варианте П. Е. Щёголевым в 1905 году, автограф их не сохранился. Публикация 1905 года состояла из нескольких частей: первая по предположению Щёголева была создана в 1819 году, вторая — по возвращении Штейнгейля из Сибири. Часть записок, посвящённая восстанию 14 декабря, следствию и суду, была передана Щёголеву Е. И. Якушкиным и до 1905 года не публиковалась. Это была копия с «Записок» с поправками и замечаниями С. П. Трубецкого.

Награды

• Орден Святого Владимира IV степени
• Орден Святого Владимира III степени
• Орден Святой Анны II степени

Литература

• Семевский В. И., —. Штейнгель, Владимир Иванович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Записки В. И. Штейнгеля // «Мемуары декабристов. Северное общество», М.: МГУ, 1981, с. 147—264.
• Штейнгейль, Владимир Иванович. Сочинения и письма. Иркутск, 1985.
• Шахеров В. П. Сибирь в жизни и творчестве В. И. Штейнгеля // Сиб. и декабристы. Иркутск, 1981.
• Азадовский М. К. Странички краеведческой деятельности декабристов в Сибири // В сердцах Отечества сынов. Иркутск, 1985;
• Цуприк Р. И. О роли книги в научной и краеведческой деятельности декабристов в Сибири. Новосибирск, 1985.
• Коваль С. Ф. Биография В. И. Штейнгеля // Дум высокое стремленье. Иркутск, 1975.
• Рейснер Л. М. Портреты декабристов. Барон Штейнгель // Красная новь. 1926. № 2.
• Зейфман Н. В. Декабрист Владимир Иванович Штейнгейль.
• Тальская О. С. Борьба администрации с влиянием декабристов в Западной Сибири.
• Мамсик Т. С. Декабрист В. И. Штейнгель и его воззвания к сибирским крестьянам // Ссыльные революционеры в Сибири. Иркутск, 1987. Вып. 10.
• Кирсанов Н. Декабристы в Омском Прииртышье. Нью-Йорк, 2011.

Отрывок, характеризующий Штейнгейль, Владимир Иванович

– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.