Штейнгель, Фёдор Рудольфович

Фёдор Штейнгель
Дата рождения:	26 ноября 1870(1870-11-26)
Место рождения:	Санкт-Петербург
Дата смерти:	11 февраля 1946(1946-02-11) (75 лет)
Место смерти:	близ Дрездена
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Партия:	Кадеты
Дети:	Владимир
Автограф
Фёдор Штейнгель на Викискладе

Барон Фёдор (Теодор) Рудольфович Штейнгель (нем. Theodor von Steinheil, укр. Федір Рудольфович Штайнгайль; 1870—1946) — член I Государственной думы Российской империи от города Киева, посол Украинской державы в Берлине.

Биография

Из обрусевшего немецкого дворянского рода. Отец — Рудольф Васильевич Штейнгель (1841—1892), инженер, строитель Владикавказской железной дороги.

В детстве переехал с родителями на Юг России. Окончил гимназию, учился на физико-математическом факультете Киевского и Варшавского университетов, но курса по болезни не окончил. Жил (до 1918) в Киеве и в своем имении Городок близ Ровно. Занимался естественными науками, имел несколько научных трудов по зоологии. Член Императорского Русского энтомологического общества, Киевского общества естествоиспытателей, Киевского кружка естествознания и других ученых обществ.

Сторонник национально-территориальной автономии Украины. Устроил в своем имении Городок музей археологических и этнографических находок на Волыни (в 1915 году перевезён на Кавказ, после 1917 включен в состав музея в Армавире). Почётный мировой судья Ровенского уезда, член учётного, ссудного комитета Ровенского отделения Государственного банка, почётный смотритель Ровенского 2-классного городского училища. Предпринял по собственной инициативе продажу крестьянам земли на выгодных для них условиях. Устроил в своём имении библиотеку, общедоступную образцовую школу, больницу.

В январе 1906 году вступил в Киевскую областную организацию Конституционно-демократической партии, член «брошюрной» комиссии; входил в её Киевский областной комитет, председатель Ровенского уездного комитета; делегат 2-го и 3-го съездов партии. В 1900 владелец изразцовой фабрики в городе Холм Люблинской губернии. Землевладелец. Сын Штейнгеля — Владимир (1898—1935), председатель Верховного совета Русского народного объединения в Польше.

17 апреля 1906 году избран в 1-ю Государственную думу от съезда городских избирателей. Входил в Конституционно-демократическую фракцию. Вошёл в Украинскую громаду. Член распорядительной комиссии и комиссии «33-х» по выработке аграрного закона. Один из инициаторов законопроекта о гражданском равенстве. Подписал законопроекты: «42-х» по аграрному вопросу, «О гражданском равенстве», «О собраниях», «Об изменении статей 55—57 Учреждения Государственной Думы». Докладчик 4-го отдела по проверке прав членов Государственной Думы. Выступал в прениях о Белостокском погроме. Поддержал многочисленные протесты против административного произвола.

Подписал Выборгское воззвание, за что был приговорён по ст. 129, ч. 1, п. п. 51 и 3 Уголовного Уложения к 3-месячному тюремному заключению и лишению избирательных прав. Входил в Товарищество украинских прогрессистов (ТУП). Вместе с другими деятелями ТУП и конституционными-демократами-украинцами подписал заявление в адрес трудовой и конституционно-демократической фракций 4-й ГД с выражением протеста против подавления национального украинского движения и с требованием национализации просвещения в интересах культурного развития украинского народа и предоставления автономии Украине, как и другим народам. На его квартире в Киеве в феврале 1914 года состоялось совещание П. Н. Милюкова с лидерами ТУП и киевских конституционных-демократов. Принят в члены Украинского научного общества в Киеве (7.2.1914), некоторое время являлся товарищем (заместителем) председателя этого общества.

В годы 1-й мировой войны вошёл в Раду ТУП, но в декабре 1916 заявил о своём выходе из организации, возражая против принятой Радой декларации «Наша позиция» о переходе от нейтралитета к протесту против войны. В 1915—1917 годы возглавил Юго-Западный комитет Всероссийского союза городов (ВСГ); старался привлечь к работе комитета больше украинских общественных деятелей. «Украинский курс» Юго-Западного комитета оказывал влияние на Центральный комитет ВСГ в Москве. Член масонских лож в Киеве (с 1909), входил в руководство ложи Верховного совета Великого Востока народов России (1912—1917). Примыкал к левому крылу Конституционно-демократической партии. На 6-м съезде партии (февраль 1916) избран в состав её ЦК. После Февральской революции 1917 года член Исполкома Совета объединённых общественных организаций Киева, член президиума Всеукраинского национального конгресса. Кандидат от Украинской партии социалистов-федералистов на муниципальных выборах в Киеве.

В августе 1917 года отклонил предложение Д. И. Дорошенко о вхождении в Генеральный секретариат Центральной Рады. В 1918 году при гетмане П. П. Скоропадском — посол Украинской державы в Берлине (до декабря 1918). В 1919 году его библиотека поступила в Государственную публичную библиотеку АН УССР, созданный им музей погиб во время Гражданской войны.

После занятия Украины большевиками остался в Германии, в 1922 году жил в Берлине. В 1924—1940 гг. жил в своём имении Городок, находившемся в то время на территории Польши. В начале 1940 г. вывезен с семьей в Германию. В последние годы жизни писал мемуары.

Литература

• Чмырь С.Г. ШТЕЙНГЕЛЬ Федор Рудольфович //. Политические партии России. Конец XIX — первая треть XX века : Энциклопедия / Редкол.: Шелохаев В.В. (отв. ред.) и др. — М.: РОССПЭН, 1996. — С. С.707. — 872 с. — ISBN 5-86004-037-7.
• Миронець Н. Р. Книжково-рукописне зібрання барона Ф. Р. Штейнгеля: формування, зміст, доля [Текст] : автореф. дис… канд. іст. наук: 07.00.08 / Миронець Ніна Ростиславівна ; НАН України, Національна бібліотека України ім. В.І.Вернадського. — К., 2004. — 18 с.
• Воронкова Т. І. Штейнгель Федір Рудольфович // Особові архівні Фонди Інституту рукопису: Путівник / Нац. б-ка України ім. В. І. Вернадського. — К., 2003. — С. 602—605.

Отрывок, характеризующий Штейнгель, Фёдор Рудольфович

На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.