Штефаник, Милан Растислав

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Милан Растислав Штефаник
Военный министр Чехословакии
14 октября 1918 года — 4 мая 1919 года
Глава правительства: Карел Крамарж
Президент: Томаш Гарриг Масарик
Предшественник: должность учреждена
Преемник: должность упразднена
 
 
Награды:

Ми́лан Растислав Штефа́ник (словацк. Milan Rastislav Štefánik слушать ; 21 июля 1880, Кошариска — 4 мая 1919, Иванка при Дунае) — словацкий астроном, политик, генерал французской армии. В 1914—1918 гг. — видный деятель словацкого национального движения в эмиграции, в феврале 1916 года участвовал в создании Чехословацкого национального совета и стал одним из его руководителей. Занимался созданием чехословацких легионов в Сербии, Румынии, России, Италии. В 1918 году — один из руководителей антисоветской интервенции в Сибири.





Биография

Родился в деревне Кошариска у Брезовой-под-Брадлом шестым из двенадцати детей в семье лютеранского пастора Павла Штефаника. Был лучшим учеником в кошарицкой школе. В 9 лет учился в школе в Шаморине, потом продолжил учёбу в лютеранском лицее в Братиславе. После окончания средней школы Штефаник поступил в Пражский Карлов университет. Во время учёбы был председателем кружка словацких студентов «Детван» и писал статьи в журнал «Час». В 1904 году защитил докторскую диссертацию.

В ноябре 1904 года Штефаник переехал в Париж, где с 1905 года начал работать в обсерватории Пьера Жансена. Наиболее плодотворным для молодого учёного был 1906 год, когда Штефаник опубликовал семь научных работ в области астрономии. После ухода Пьера Жансена с поста директора, Штефаник также ушёл из обсерватории и отправился в Туркестан с французской экспедицией, которая была должна наблюдать затмение Солнца 13 января 1907 года. По дороге остановился в Пулковской обсерватории и посетил Льва Толстого. После возвращения в 1907 получил престижную Премию Жансена.

С 1908 года Штефаник находился в научных экспедициях в Алжире и Тунисе. В 1908 году отправился на Таити, где должен был наблюдать Комету Галлея. В 1912 году Академия наук посылает Штефаника в Бразилию для наблюдения затмения Солнца. В 1913 году Штефаник был послан с дипломатической миссией в Эквадор — французское правительство собиралось построить сеть телеграфных и метеорологических станций в Эквадоре и на Галапагосских островах, Штефаник должен был получить разрешение правительства Эквадора. За успех миссии в 1914 году был награждён Орденом почётного легиона.

После начала Первой мировой войны записался в лётную школу в Шартре и в звании подпоручика отправился на фронт в апреле 1915 года, воевал в Сербии. Пытался получить согласие на организацию чехословацкой эскадрильи. При эвакуации аэродрома в Нише потерпел авиакатастрофу и был отправлен в госпиталь в Рим. 13 декабря 1915 года встретился с Эдвардом Бенешем, с которым договорился о совместных действиях, направленных на создание единого самостоятельного чехословацкого государства. В феврале 1916 года стал одним из создателей Чехословацкого национального совета. Председателем его стал Томаш Масарик, заместителями — Йозеф Дюрих и Штефаник. В течение 1916—1917 гг. занимался в различных государствах набором добровольцев в чехословацкие легионы, призванные стать основой чехословацкой армии.

В августе 1916 года направился в Россию, где встречался в Могилёве с генералом Морисом Жаненом, тогдашним главой чрезвычайной французской военной миссии при Ставке Верховного главнокомандующего русской армии, а также провёл переговоры с императором Николаем II и начальником генштаба генералом Алексеевым. В Киеве Штефаник и Дюрих тогда же подписали соглашение с представителем словацкой общины США Г. Кошиком о признании ЧНС руководящим органом чешского и словацкого сопротивления в эмиграции. Позже был направлен от лица французского правительства в Румынию, где ему за непродолжительное время удалось набрать 1500 добровольцев в чехословацкие легионы. После Февральской революции 1917 года Штефаник вновь посетил Россию, где ему удалось закрепить сотрудничество ЧНС с Временным правительством. Летом 1917 года выезжал в США для набора добровольцев и переговоров с представителями местной чешской и словацкой общин.

Результатом многомесячных дипломатических усилий Штефаника стало решение французского правительства от 16 декабря 1917 года о создании во Франции чехословацкой армии. В феврале 1918 года Штефаник поехал в Италию, где договорился с итальянскими властями о помощи в создании чехословацкой армии. Штефаник в то время уже был генералом французской армии. 14 октября 1918 года Чехословацкий национальный совет был провозглашен правительством Чехословакии, а сам Штефаник стал министром обороны. 13 ноября 1918 года он отправился во Владивосток, чтобы договориться о выводе Чехословацкого корпуса из России, 25 января 1919 года снова отправился во Францию. 4 мая 1919 года вылетел в Братиславу, но при подлёте был «случайно» сбит. Считается, что за этим инцидентом стоит Эдвард Бенеш, с которым Штефаник имел огромные разногласия по поводу устройства будущей Чехословакии.

Память

Напишите отзыв о статье "Штефаник, Милан Растислав"

Примечания

Ссылки

  • [www.bradlo.sk/ Muzeum M.R. Štefánika v Košiarskách]
  • Милан Ростислав Штефаник: новый взгляд. — Neografia Martin, Slovakia, 2001. (Рецензия — [www.mecenat-and-world.ru/17-20/stefan.htm Богданов Ю. В. Милан Растислав Штефаник: новый взгляд // Меценат и Мир. № 17-20. 2002.]
  • [www.radio.cz/ru/print/statja/68349 В Праге вспоминали Милана Штефаника] — репортаж об открытии выставки

Отрывок, характеризующий Штефаник, Милан Растислав

Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.