Штрайх, Рита

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Рита Штрайх
Rita Streich

Рита Штрайх в роли Олимпии в «Сказках Гофмана», 1946
Основная информация
Дата рождения

18 декабря 1920(1920-12-18)

Место рождения

Барнаул, Алтайский край, СССР

Дата смерти

20 марта 1987(1987-03-20) (66 лет)

Место смерти

Вена, Австрия

Годы активности

1943-1974

Страна

СССР СССР,
Германия Германия,
Австрия Австрия

Ри́та Штра́йх (нем. Rita Streich; 18 декабря 1920 года, Барнаул, СССР20 марта 1987 года Вена, Австрия) — выдающаяся[1] немецкая оперная певица (колоратурное сопрано).





Биография

Ранние годы

Родилась в Барнауле, на юге Сибири, у отца-немца и русской матери[2]. В раннем детстве переехала с родителями в Германию[2]. Была двуязычной, владея двумя языками, как родными, что впоследствии сослужило хорошую службу для её будущей карьеры. В числе её преподавателей вокала были Эрна Бергер (сопрано), Вилли Домграф-Фассбендер (тенор) и Мария Ифогюн (сопрано)[3][4].

Артистическая карьера

Дебютировала в качестве оперной певицы во время Второй мировой войны в Городском театре в Усти-над-Лабем в Богемии, в роли Цербинетты в опере Рихарда Штрауса Ариадна на Наксосе. Три года спустя была зачислена в труппу театра Унтер-ден-Линден в Берлине, где оставалась до 1952 года, пока не переехала в Байройт. Затем, в 1953 году последовал переезд в Вену, а в 1954 году в Зальцбург. Впоследствии, выступала, исполняя ведущие партии в миланском Ла Скала, и лондонском Ковент-Гардене, на Глайндборнском фестивале, в Чикаго и Экс-ан-Провансе. В 1957 году провела большой гастрольный тур по Северной Америке[3].

В её репертуаре были партии из опер Идоменей, Так поступают все женщины, Похищение из сераля, Волшебная флейта, Свадьба Фигаро, Кавалер розы, Ариадна на Наксосе, Вольный стрелок, Дон Жуан и других. Будучи двуязычной, практически без акцента исполняла произведения русских композиторов, в частности Римского-Корсакова. Также была выдающимся исполнителем партий и из классических оперетт[5].

На Западе была известна своим прозвищем «Венский соловей»[5]. После завершения концертной карьеры преподавала с 1974 года в Эссене, с 1976 года в Вене и с 1983 года в Ницце[6]. Была замужем, муж — режиссёр Дитер Бергер[6]. Умерла от опухоли мозга[1] 20 марта 1987 года в Вене. Похоронена на Перхтольдсдорфском[7] кладбище (Perchtoldsdorfer Friedhof).

Аудиозаписи

Напишите отзыв о статье "Штрайх, Рита"

Примечания

  1. 1 2 Die Zeit: [www.zeit.de/1987/14/tiefgruendige-koloraturen «Памяти Риты Штрайх — Глубокая колоратура» (Zum Tode von Rita Streich — Tiefgründige Koloraturen)] (нем.)
  2. 1 2 Известия.ру: [izvestia.ru/news/259979 «Рита Штрайх действительно родилась в Барнауле»], 25 марта 2002 г.
  3. 1 2 [www.bayreuther-festspiele.de/fsdb/personen/348/index.htm Биография Риты Штрайх на сайте Байройтского фестиваля] (нем.)
  4. [www.operaarts.com/rita-streich.php Легенды оперы — Рита Штрайх (Legends of Opera — Rita Streich)] (англ.)
  5. 1 2 [www.dradio.de/dlf/vorschau/20120320/ Deutschlandradio: Программа радиопередач на 20 марта 2012 года — (TAGESPROGRAMM: Dienstag, 20. März 2012)] (нем.)
  6. 1 2 [www.musiklexikon.ac.at/ml/musik_S/Streich_Rita.xml Штрайх (в замужестве Бергер), Рита — Streich (verh. Berger), Rita(нем.)
  7. [www.knerger.de/html/streichrmusiker_52.html Musiker LII]

Ссылки

  • [www.belcanto.ru/streich.html Рита Штрайх на сайте belcanto.ru]
  • [www.operaworld.ru/opernye-pevitsy/90-rita-shtrajkh.html Рита Штрайх на сайте operaworld.ru]
  • [modern-opera.com/rita-shtrayh/ Рита Штрайх на сайте modern-opera.com]
  • [operanews.ru/history9.html «Тайны Риты Штрайх» — К 80-летию великой певицы] — статья Владимира Рыжкова.

Отрывок, характеризующий Штрайх, Рита



Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.