Штурвал

Штурва́л (нидерл. stuurwiel, от stuur — руль и wiel — колесо) — устройство управления движением плавсредства или летательного аппарата по курсу.

Судовой штурвал

Классический штурвал судна представляет собой колесо с рукоятками, соединённое приводами различных конструкций с судовым рулём. Вращение штурвала вызывает поворот пера руля (перекладку) на соответствующий угол, чем достигается поворот судна.

Впервые штурвал появился в конце XVI века — в 1595 году, когда со стапеля города Хоорне (Хорне) сошел первый флейт (по некоторым источникам, это произошло в начале ХVII века — в 1605 году).О нидерландском происхождении штурвала говорит также само название рулевого колеса: «stuur» переводится с голландского как «руль», а «wiel» - «колесо»., а до этого для управления рулём на крупных судах использовался особый длинный рычаг, уходящий под палубу и именуемый колдершток, а на малых судах обходились одним лишь румпелем. С ростом размеров парусных судов и увеличением усилия, необходимого для перекладки руля, стали устанавливать спаренные и строенные штурвалы, предназначенные для работы большего количества матросов-рулевых.

В XIX веке для передачи вращения от штурвала к рулю стали применять рулевые машины, и диаметр штурвала резко уменьшился.

В XX веке с началом применения в кораблестроении гидравлических и электрических приводов управления рулём штурвальное колесо стало частично вытесняться кнопочными устройствами перекладки руля и джойстиками.

Штурвал летательных аппаратов

Штурвал — орган управления самолётом по осям крена и тангажа:

• поворотами штурвала отклоняются крыльевые элероны, и самолёт управляется по крену
• отклонение штурвала пилотом от себя/на себя приводит в действие рули высоты либо элевоны и изменяет угол тангажа самолета

Примечание: строго говоря, под понятием «отклонение штурвала» имеется в виду наклон «баранки штурвала» или «рогов штурвала» для управления самолётом по крену. Для управления по тангажу выполняется перемещение вперёд-назад «колонки штурвала» или «штурвальной колонки».

Передача от штурвала на элероны и рули высоты может быть механической (на лёгких и малоскоростных самолетах), гидравлической или электродистанционной (на тяжёлых самолетах). Штурвал устанавливается (как правило, хотя и не всегда) на многомоторных и относительно тяжёлых самолетах. Выбор авиаконструктора между штурвалом и ручкой управления самолётом (РУС) зависит от ряда факторов, и нередко можно наблюдать штурвал в кабине лёгкого одномоторного самолёта (например, Cessna 172, Cessna 182). В то же время вместо традиционного для тяжёлых самолетов штурвала на стратегическом бомбардировщике Ту-160 установлена центральная РУС, а боковая ручка — сайдстик (← англ. sidestick) — применяется на пассажирских реактивных лайнерах Airbus А320, Airbus А380, Sukhoi Superjet 100.

На штурвале могут располагаться и дополнительные переключатели, и органы управления: клавиши управления радиосвязью, управление триммером, и т.д; такое их расположение предоставляет удобство для пилота, т.к. он может управлять этими системами, не снимая рук со штурвала. Также могут располагаться и таблицы с важной справочной информацией для пилота (критические скорости самолёта, регистрационный номер и т.д.).

Галерея

• ConcordeCockpitSinsheim.jpg

  Штурвалы сверхзвукового лайнера "Конкорд".

• Pilotska kabina zrakoplova.JPG

  Штурвалы в кабине лёгкого самолёта Cessna 152 .

• Штурвал ледокола АНГАРА.JPG

  Штурвал ледокола «Ангара» в музее на его борту.

См. также

• Колдершток
• Румпель
• Ручка управления двигателем (в авиации)
• Ручка управления самолётом — альтернатива авиа-штурвалу
• Компьютерный штурвал — игровая имитация штурвала

Литература

• Штурвал // Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 4 т. — СПб., 1907—1909.
• Морской Словарь, Москва, Военное издательство МО СССР, 1959 год;
• Морской Энциклопедический Словарь, Ленинград, «Судостроение», 1991, ISBN 5-7355-0280-8

Отрывок, характеризующий Штурвал

– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.