Штурм Вировитицы (1944)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Штурм Вировитицы 4 - 5 октября 1944 года
Основной конфликт: Народно-освободительная война Югославии
Дата

4 октября5 октября 1944

Место

Вировитица

Итог

победа НОАЮ

Противники
Югославия Югославия Хорватия Хорватия
Третий рейх Третий рейх
Командующие
Милан Станивукович Зденко Бегич
Силы сторон
свыше 3000 человек свыше 1000 человек
Потери
36 убитых и 189 раненых свыше 330 убитых и 220 пленных

Штурм Вировитицы (сербохорв. Treći napad na Viroviticu) — боевые действия 12-й славонской дивизии с целью освобождения города Вировитица от усташско-домобранских военных формирований в ходе Подравской наступательной операции 6-го славонского и 10-го загребского корпусов НОАЮ. Длились с 4 по 5 октября 1944 года[1].





Положение сторон и план операции

Освободив Пожежскую и Даруварскую долины в сентябре 1944 года, 6-й и 10-й корпуса НОАЮ создали условия для переориентации большей части своих сил на овладение Подравиной, в то время как меньшая часть продолжала действовать на коммуникациях Загреб — Вараждин и Загреб — Копривница.

1 октября штаб 6-го корпуса издал приказ о подготовке к штурму города, назначенному на 4 октября в 3 часа 30 минут. Операция проводилась силами 12-й славонской дивизии во взаимодействии с частями 40-й дивизии. Действия частей 6-го корпуса одновременно должны были поддержать подразделения 10-го загребского корпуса, которым надлежало силами 32-й и 33-й дивизий, а также двух бригад 7-й банийской дивизии атаковать и взять два других сильных опорных пункта усташей на линии Вировитица — Копривница в населённых пунктах Питомача и Клоштар. Нанесение одновременных скоординированных ударов обеспечивало пресечение возможного взаимодействия гарнизонов противника и должно было дополнительно деморализовать их личный состав. В этих условиях гарнизон Вировитицы мог получить поддержку только с венгерской стороны из города Барч, но немцы не имели здесь сил, достаточных для проведения такой операции.

Штурм Вировитицы возлагался на 12-ю славонскую и Осиекскую ударные бригады. Это были лучшие части 12-й дивизии. По списку на 1 октября в них насчитывалось соответственно 1755 человек (в том числе 14 граждан СССР) и 1461 человек (199 граждан СССР)[2]. В качестве артиллерийской поддержки штурмовым бригадам придавалась батарея 75-мм орудий, усиленная двумя 100-мм гаубицами. Первый эшелон атакующих сил составляли три батальона 12-й славонской бригады, а также два батальона и штурмовая рота из Осиекской бригады. Остальные батальоны этих бригад оставались в дивизионном резерве[3].

Штурм прикрывали чехословацкая бригада имени Яна Жижки и 16-я молодёжная бригада «Йожа Влахович». В резерве 6-го корпуса состояли Вировитицкая бригада, располагавшаяся в селе Шпишич-Буковица, а также 18-я славонская бригада в селе Лозан[4].

Оценка сил противника и наставление перед штурмом

Система обороны Вировитицы включала внешний и внутренний поясы земляных укреплений и колючей проволоки, опиравшиеся на прочные бункеры. Центр обороны организовывался вокруг дворца постройки XIX-го века, принадлежавшего дворянскому роду Пеячевичей и представлявшего собой большое массивное здание, окружённое широким каналом. Ключевые перекрестки укреплялись защищёнными огневыми точками. Гарнизон Вировитицы насчитывал примерно 1140 солдат, состоявших из курсантов школы унтер-офицеров хорватского домобранства (до 700 человек), батальона усташей (400 человек), отдельной группы жандармов (60 человек) и гражданских ополченцев[5].

На вооружении гарнизона имелись 12 станковых пулемётов, 24 ручных пулемётов, 9 миномётов, в том числе 3 тяжёлых и 10 орудий различных калибров[4].

Оценке сил противника способствовали данные, обнаруженные у сбитого вражеского пилота, вынужденного совершить посадку 28 сентября возле населённого пункта Грубишно-Поле[5].

В приказе о штурме Вировитицы штаб корпуса определил наиболее подходящие направления атаки: на западную и северную части города, а также по улицам к югу от дороги Питомача — Вировитица. Важными были данные о недостатке боеприпасов у противника и отсутствии надежного сообщения с другими вражескими гарнизонами. Помощь в живой силе и материалах могла подойти только из Венгрии со стороны немецкого гарнизона в городе Барч. По данным разведки, боевой дух личного состава школы унтер-офицеров был невысоким. Ряд её офицеров якобы были готовы сдаться. Сильное сопротивление ожидалось от усташей, которые занимали позиции на железнодорожной станции. Разведка докладывала о слабостях внешнего рубежа обороны противника. Основной рубеж обороны находился в центральной части города и включал в себя прочные каменные здания, превращенные в бункеры. Вокруг ядра обороны пространство было заминировано[5].

По замыслу штаба корпуса, 12-я дивизия должна была сильными ударами разрезать оборону неприятеля на три части. Задача состояла в недопущении возможности отхода противника в центр города, а также в изолировании домобран от усташей.

Ход боя

Непосредственно штурм возлагался на 12-ю и Осиекскую ударные бригады (последней почётное наименование «ударной» было присвоено накануне, 1-го октября). Нападение началось ночью 4 октября в 3 часа 30 минут.

2-й батальон 12-й ударной бригады атаковал с северного направления, со стороны посёлка Брезик. Ему надлежало преодолеть линию проволочных заграждений, ликвидировать бункеры внешнего пояса обороны к западу от улицы Матье Гупца и продвигаться по улице Зринского в центр обороны усташей и домобран. Предварительно проделав взрывчаткой проходы в проволочных заграждениях, батальон к восьми часам утра овладел бункерами внешнего пояса обороны, прорвался в глубь города и, заняв западную околицу парка, атаковал усташей во дворце.

По левую сторону от дороги из Брезика в направлении к домобранским казармам шёл 3-й батальон 12-й бригады. На пути батальона была линия заграждений колючей проволоки. Несмотря на сильный артиллерийский и миномётный огонь домобран, батальон быстро пробился вперед, сломил сопротивление противника, и овладел казармами и складами. При этом в плен было взято много домобран. Продолжая движение, батальон левым флангом атаковал три бункера на внешнем поясе северо-восточной части обороны. Основные его силы продвинулись в район современного автовокзала и в 10:30 ликвидировали все имевшиеся здесь очаги сопротивления.

1-й батальон 12-й бригады штурмовал со стороны населённого пункта Овчара, двигаясь вдоль полотна железной дороги. Левым флангом ему надлежало овладеть железнодорожной станцией и, продолжая наступление, взять бункеры у больницы. Подразделения правого фланга должны были подавить сопротивление усташей на линии боковой железнодорожной ветки, ведущей в сторону Лукача. Атака поддерживалась артиллерийским и миномётным огнём. Тем не менее, противник оказал сильное сопротивление и остановил продвижение первого батальона. Пространство перед бункерами было густо заминировано и простреливалось плотным пулемётным огнём.

В то же время, основные силы домобран стали отходить из других частей города в район железнодорожного вокзала. Учитывая это, 1-му батальону был дан приказ закрепиться около поселка Чемерница и не допустить прорыв неприятеля в направлении села Сухополе. Для усиления ему дали подкрепление из дивизионного резерва. Закрепившись, в 12 часов батальон при артиллерийской и миномётной поддержке возобновил атаку, потеснил домобран вдоль восточной окраины в сторону Лукача и занял пересечение железнодорожных линий на Шпишич-Буковицу, Сухополе и Лукач. Так как железнодорожная станция со стороны поселка Голо-Брдо была защищена проволочными заграждениями и минными полями, а внутри её оборону обеспечивали хорошо укреплённые бункеры, командование не стало вводить в бой на этом направлении новые батальоны.

Тем не менее, в южном пригороде были развернуты состоявшие в дивизионном резерве 2-й и 4-й батальоны Осиекской бригады, отвлекавшие на себя внимание противника. Видя это, домобраны ожидали с той стороны сильный приступ. Участок внешней обороны вокзала возле старого кладбища был заминирован. Пространство от малой железнодорожной станции до путей на Голо-Брдо было заминировано ещё и с внутренней стороны. В случае прорыва партизан, противник рассчитывал контратаковать со стороны гимназии и новой почты и уничтожить наступающих. Такое развитие событий предусматривалось и не было допущено командованием 12-й дивизии. Чтобы исключить использование противником двух бронепоездов, находившихся на станции, железнодорожные пути были заблаговременно разрушены, а сами поезда впоследствии уничтожены.

1-й, 3-й батальоны и штурмовая рота Осиекской бригада шли в атаку с двух направлений: на юго-западе со стороны Голо-Брдо вдоль железнодорожных путей и на западе, вдоль дороги со стороны села Кория. Их задачей было атаковать и ликвидировать бункеры на северо-западном участке внешнего и внутреннего поясов обороны. Основное направление атаки пролегало вдоль улиц Штросмайера и Прерадовича к зданию городской управы. Штурмовая рота продвигалась на соединение с 12-й бригадой. Впереди атакующих порядков шли бойцы с сумками взрывчатки для подрыва проволочных заграждений. Задачей передовых групп было выйти в тыл укреплённых бункеров. Затем концентричным огнём подавлялись огневые точки неприятеля. К 10 часам были захвачены несколько бункеров между железнодорожными путями и новым кладбищем и обеспечен прорыв к внутреннему поясу обороны возле новой почты и гимназии. После этого противник был вытеснен к вокзалу и заняты позиции на юго-западном краю парка в центральной части города.

Батальон, атакующий со стороны поселка Кория, ликвидировал все бункеры и около 10 часов прорвал оборону неприятеля на улице Русана. Это привело к серьёзному смятению в рядах оборонявшихся и их отступлению в район вокзала. Около 10 часов 30 минут противник отошёл на вторую линию обороны. Его резервы иссякали, солдаты покидали позиции, скрываясь в подвалах и сараях. Центр города и админздания обстреливались артиллерией корпуса.

Усташи на станции ожесточённо оборонялись при поддержке двух бронепоездов. Тем не менее, их сопротивление снижалось. В центре обороны, в укреплённом дворце оставались около 200 усташей. Забарикадировавшись, они решили держаться до конца. Они надеялись, что их выручат, как это уже случилось 12 ноября 1943 года во время нападения на город 18-й славонской бригады. Надежду на спасение дали им офицеры — домобраны, обещавшие прорваться в Барч и вернуться с подмогой.

Главные силы домобран, сосредоточенные в районе большого вокзала, попытались около 12 часов прорваться в направлении села Брезик, а оттуда — в Барч. Однако, в восточной части города их встретил плотный пулемётный, а также артиллерийский и миномётный огонь 3-го батальона 12-й ударной бригады. Понеся большие потери и отступив, они повторили попытку вырваться из города в направлении населённого пункта Дуго-Село. На этот раз им сопутствовала удача и к 16 часам они прибыли в посёлок.

Отсюда они могли двигаться по кратчайшему пути через Чаджавицу в Дони-Михоляц. Тем не менее, ряд офицеров, лояльных к усташам, склонили около 250 домобран к прорыву в Барч за обещанной помощью. На участке дороги между сёлами Капела-Двор и Горне-Базье они наткнулись на 4-й батальон 12-й бригады и 1-й батальон чехословацкой бригады. После короткой борьбы, потеряв около 50 человек убитых, раненых и плененных, им удалось прорваться в Барч. Произошло это по следующей причине. Видя активность партизан, немецкий гарнизона Барча предпринял попытку переправить часть подразделений в ночь со 2 на 3 октября на правый берег Дравы у села Терезино-Поле. 16-я молодёжная бригада, блокировавшая это направление, приняла бой и вынудила противника отступить. После этого позиции бригады постоянно обстреливались неприятельской артиллерией, что вынудило партизан сменить место засады и отойти к селу Нетеч. Этим и воспользовались домобраны. После их прибытия в Барч местный немецкий гарнизон не поддержал просьбу сформировать ударную группу для помощи осаждённым в Вировитице усташам. Прорвавшихся домобран переправили в Осиек. Туда же из населённого пункта Дуго-Село добралась и вторая половина колонны домобран.

Тем временем, в центре Вировитицы 2-й и 3-й батальоны 12-й ударной бригады взяли в кольцо парк вокруг дворца. По сути, усташи оказались в двойной ловушке, так как дворец внутри парка окружала колючая проволока и единственный выход из него простреливался пулемётами партизан. Батальоны Осиекской бригады образовали внешнее кольцо окружения. В ночь с 4 на 5 октября бойцам штурмующих батальонов дали отдохнуть. В то же время, дежурные пулемётчики всю ночь не прекращали вести беспокоящий огонь по дворцу.

К утру на улице Матье Гупца установили две гаубицы, их огнём пробили отверстия в стенах дворца. После этого бойцы штурмовой роты 12-й ударной бригады ворвались внутрь. К 17 часам дворец был взят. Таким образом, после 40 часов борьбы сопротивление противника было окончательно подавлено[4].

Итоги

Во время штурма города противник понёс большие потери. Из Вировитицы вырвались лишь около 450 домобран, многие из них были ранены. Погибли 130 домобран и около 200 усташей. В плен были взяты 220 человек.

В качестве трофеев были захвачены 6 горных и 4 противотанковых орудия, 3 тяжёлых и 6 легких миномётов, 602 винтовки, 26 различных пулемётов и много различного другого имущества и материалов.

В этот же день подразделения 10-го загребского корпуса и 7-й ударной дивизии овладели населёнными пунктами Питомача и Клоштар.

Потери 12-й славонской и Осиекской ударных бригады были также значительными: 36 бойцов были убиты и 189 ранены[4].

В Осиекской бригаде среди других были ранены политкомиссар 2-го батальона Милан Супут, политработник роты этого батальона Милан Месич, командир роты поддержки 3-го батальона Любо Я. Лазич, командир 3-й «русской» роты 3-го батальона Валентин Шумский, командир группы тяжёлого оружия Славко Полемус, командир штурмовой роты Крсто Сотоница и другие.

По итогам штурма Вировитицы командование 12-й славонской ударной дивизии в донесении в штаб 6-го корпуса от 8 октября 1944 года отметило храбрость и упорство в бою группы бойцов и командиров, в том числе советских граждан из Осиекской ударной бригады: оперативного офицера 3-го батальона, сержанта Красной армии Павла Максимовича Гутикова, миномётчика Алексея Шмихалова, командира взвода Ивана Уколова, комиссара роты Алексея Горяна и бойца Ивана Гречаного[6].

Напишите отзыв о статье "Штурм Вировитицы (1944)"

Примечания

  1. Mladenko Colić. Pregled operacija na jugoslovenskom ratištu: 1941—1945. — Beograd: Vojnoistorijski Institut, 1988. — S. 236—240.
  2. Zbornik dokumenata i podataka o Narodnooslobodilačkom ratu jugoslovenskih naroda. — Beograd: Vojnoistorijski institut — 1966 — t.5, knj.34 — S.42-43.
  3. Zbornik dokumenata i podataka o Narodnooslobodilačkom ratu jugoslovenskih naroda. — Beograd: Vojnoistorijski institut — 1966 — t.5, knj.34 — S.117.
  4. 1 2 3 4 Savo Velagić. Virovitica u narodnooslobodilačkoj borbi i socijalističkoj revoluciji. — Virovitica: Skupština općine: SUBNOR općine, 1979. — S.89-95.
  5. 1 2 3 Здравко Б. Цветкович. «Осиекская ударная бригада» (Zdravko B. Cvetković «Osječka udarna brigada»). Монография — Белград: Vojnoizdavački zavod — 1981.
  6. Zbornik dokumenata i podataka o Narodnooslobodilačkom ratu jugoslovenskih naroda. — Beograd: Vojnoistorijski institut — 1966 — t.5, knj.34 — S.122-123.

Литература

  • Mladenko Colić. Pregled operacija na jugoslovenskom ratištu: 1941—1945. — Beograd: Vojnoistorijski Institut, 1988.
  • Здравко Б. Цветкович. «Осиекская ударная бригада» (Zdravko B. Cvetković «Osječka udarna brigada»). Монография — Белград: Vojnoizdavački zavod — 1981.
  • Jovan Kokot. Dvanaesta proleterska slavonska brigada. — Beograd: Vojnoizdavački i novinski centar, 1987.
  • Savo Velagić. Virovitica u narodnooslobodilačkoj borbi i socijalističkoj revoluciji. — Virovitica: Skupština općine: SUBNOR općine, 1979.


Отрывок, характеризующий Штурм Вировитицы (1944)

Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.


5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.