Абу Мадьян

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Абу Мадьян

Вход в мечеть в Тлемсене

Личная информация
Имя при рождении:

Шуайб ибн аль-Хусейн аль-Андалуси

Отец:

аль-Хусейн аль-Андалуси


Богословская деятельность
Ученики:
Труды:
Редактирование Викиданных
К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Абу Мадья́н Шуа́йб ибн аль-Хусе́йн аль-Ансари́ (араб. أبو مدين شعيب بن الحسين الأنصاري‎; 1126, Кантильяна, совр. Испания — 1197, Тлемсен, совр. Алжир) — североафриканский суфий. По одной из версий является одним из шейхов в цепи преемственности тариката кадирия.





Биография

Родился в окрестностях Севильи в семье андалусских арабов. После смерти родителей работал пастухом у своих старших братьев. Обучался ремеслу ткача. Юношей переправился в Северную Африку, где был сначала рыбаком, а потом солдатом[1].

В Фесе учился у таких известных суфийских шайхов Магриба как Абу Абдаллах ад-Даккак, Али ибн Хирзихим[en] и Абу Яазза аль-Хазмири[en]. Наибольшее влияние на формирование его как суфия-практика оказал неграмотный Абу Яазза. Получил хирку от ад-Даккака, В правовых вопросах придерживался маликитской правовой школы[1].

После возвращения из паломничества в Мекку поселился в Беджае. Там он снискал широкую известность своими проповедями и благочестием, и собрал вокруг себя значительную группу сподвижников и учеников[1]. Среди учеников Абу Мадьяна были такие известные шейхи как: Абу Мухаммад Абдуррахим аль-Канади, Абу Абдаллах аль-Курши, Абу Мухаммад Абдаллах аль-Фарси, Абу Ганим Салим, Абу Али Вазих, Абу Сабр Айиб аль-Макнаси, Абу Мухаммад Абдул-Вахид, Абу Раби аль-Музафари, Абу Зайдайни и другие[2].

Опасаясь возросшего влияния Абу Мадьяна, марокканский правитель Якуб аль-Мансур потребовал доставить его в Марракеш. По дороге в Марракеш Абу Мадьян тяжело заболел и умер в местечке Уббад, в окрестностях Тлемсена. Со временем вокруг его могилы в Уббаде возник целый архитектурный комплекс. И поныне он привлекает многочисленных паломников. Жители Тлемсена считают Абу Мадьяна своим покровителем[1].

Деятельность Абу Мадьяна совпала с широким распространением суфизма на мусульманском Западе и с его проникновением в форме культа «святых» (аулия) в берберскую среду. Поэтический дар Абу Мадьяна позволил сформулировать положения суфийской теории и практики в ёмких, запоминающихся высказываниях. Ему приписывают ряд поэтических произведений, многие из которых бытовали только в устной форме и были записаны в XIX веке французскими востоковедами[1].

Средневековые авторы из мусульманской Испании и Магриба изображали Абу Мадьяна как идеального суфия, образец смирения и благочестия. Его духовными наследниками (аль-мадиния) считали себя такие крупные суфии, как Ибн Араби, аш-Шазили, Ибн Машиш (англ.) и Шуштари (англ.). Североафриканские суфии считали его верховным святым суфийской иерархии — кутбом, или гаусом, своего времени[1].

Напишите отзыв о статье "Абу Мадьян"

Примечания

Литература

  • Кныш А.Д. [www.academia.edu/800250/_._M._1991 Абу Мадйан] // Ислам: энциклопедический словарь / отв. ред. С. М. Прозоров. — М. : Наука, 1991. — С. 9.</span>
  • Marçais, G. "Abū Madyan, S̲h̲uʿayb b. al-Ḥusayn al-Andalusī". Encyclopaedia of Islam, 2nd ed., Brill, 1960; Vol. 1, pp. 137-138.

Ссылки

  • [www.islam.ru/content/person/3532 Его наставления слушали даже птицы]. Ислам.ру (23 января 2012). Проверено 24 апреля 2015. [web.archive.org/web/20150331014842/islam.ru/content/person/3532 Архивировано из первоисточника 31 марта 2015].


Отрывок, характеризующий Абу Мадьян

– Простите! – сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. – Простите меня!
– Я вас люблю, – сказал князь Андрей.
– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.