Шуберт, Фёдор Фёдорович

Фёдор Фёдорович Шуберт
Фридрих Теодор фон Шуберт
Дата рождения:	12 февраля 1789(1789-02-12)
Место рождения:	Санкт-Петербург
Дата смерти:	15 ноября 1865(1865-11-15) (76 лет)
Место смерти:	Штутгарт
Страна:	Российская империя Российская империя
Научная сфера:	геодезия
Место работы:	Военно-топографического депо Главного штаба
Учёное звание:	Почётный член Петербургской академии наук (1827)
Известен как:	выдающийся учёный-геодезист
Награды и премии:

Фёдор Фёдорович (Фридрих Теодор) Шуберт (нем. Friedrich Theodor Schubert, 12 февраля 1789 года, Санкт-Петербург — 15 ноября 1865 года, Штутгарт, Германия) — учёный-геодезист, генерал от инфантерии, директор Военно-топографического и гидрографического депо, первый руководитель Корпуса топографов, почётный член Морского учёного комитета, член Императорского Географического общества. Дед Софьи Ковалевской.

Биография

Ф. Ф. Шуберт родился в Санкт-Петербурге и был единственным сыном выдающегося астронома, академика, директора библиотеки Российской Академии наук — Фёдора Ивановича Шуберта (1758—1825) от брака с баронессой Луизой Фредерикой Кронгельм (1764—1819). До одиннадцатилетнего возраста он воспитывался дома. Обучением подростка занимались лучшие учителя и сам Ф. И. Шуберт. Особое внимание уделялось изучению математики и иностранных языков. В 1800 году Шуберт поступил в St.Petri-Schule, не закончив которую, он в июне 1803 года, в возрасте 14 лет был определён колонновожатым при свите его Императорского Величества по квартирмейстерской части. Инженер-генерал П. К. Сухтелен, начальник квартирмейстерской службы армии, сумел привить юноше интерес к топографии и геодезии, который сохранился в нём до конца дней.

Начало научной деятельности и военная служба

В 1804 году Шуберт, в должности колонновожатого Свиты Его Императорского Величества по квартирмейстерской части был командирован для астрономических и геодезических работ сначала в Полоцк, а затем в Олонецкую и Архангельскую губернии. В 1805 году Шуберт вместе с отцом сопровождал посольство графа Головкина в Китай, причём в пути занимался астрономическими вычислениями и составил топографический маршрут путешествия. В 1806 году Шуберт получает командировку в Нарву и Ревель для геодезической съёмки. Начавшиеся военные действия на время приостановили его научную деятельность, и с кампании 1806—1807 гг. начинается его боевая служба. В качестве подпоручика Генерального штаба он принимал участие в сражении под Прейсиш-Эйлау, был тяжело ранен в грудь и левую руку и за отличие получил Орден Св. Владимира 4-й степени с бантом.

По выздоровлении Шуберт, уже в чине поручика, был назначен в действовавшую в Финляндии армию графа Буксгевдена. Здесь, во время русско-шведской войны 1808—1809 годов, он принимал участие в сражениях при Форсбю, Дегердале, Ревергольме и Толснесе и был при взятии крепости Гангеуда. В феврале 1809 г. с колонной генерал-майора Сазонова Шуберт перешёл по льду на Аландские острова, а летом того же года, состоя при канцлере, графе Румянцове, работал по налаживанию дипломатическим отношений со шведским кабинетом. Затем через несколько месяцев Шуберт был назначен в депо по квартирмейстерской части, а в следующем году получил командировку в Або для производства топографической съёмки Финляндии.

В 1810 году Шуберт снова принял участие в военных действиях, на этот раз в молдавской армии графа Каменского 2-го. В войне против турок Шуберт был при осаде крепости Силистрии, штурме Рущука, в сражениях под Шумлой и при селении Ботине (причём в последнем был легко ранен пулей в ногу), участвовал в экспедиции отряда генерал-майора графа Воронцова и, наконец, во взятии городов Ловчи, Плевны и Сельви. За выказанное отличие Шуберт был награждён капитанскими эполетами и золотой шпагой «За храбрость».

Во время Отечественной войны 1812 года Шуберт в звании квартирмейстера 2-го кавалерийского корпуса находился в ведении ген.-адъютанта барона Корфа. Корпус состоял в авангарде 1-й армии и принимал участие в сражениях под Свенцянами, Витебском, Смоленском и Бородиным, где Фёдор Фёдорович получил ранение. В рапорте о действиях корпуса во время Бородинской битвы Ф.К. Корф отметил Шуберта, помогавшего ему под жесточайшим картечным огнём удержать, приведённые в расстройство кавалерийские полки, подавая пример солдатам своей храбростью.Затем в составе корпуса графа Милорадовича, Шуберт участвовал в сражениях при Чирикове, Воронове, Ванкове, Тарутине. Во время преследования французов Шуберт участвовал в сражениях под Малым Ярославцем, Вязьмой и Красным. За кампанию 1812 г. Шуберт был награждён Орденом Св. Анны 2-й степени, тем же орденом, осыпанным алмазами, чином подполковника и дважды Высочайшей благодарностью. В 1813 году, находясь в том же корпусе гр. Милорадовича, он участвовал в обложении крепости Глогау, в сражениях при селениях Предени и Вальтгейме, под Дрезденом, Бишофсвердом, Бауценом, Рейхенбахом, Цоптеном, Кацбахом, Вартенбургом и в других делах силезской армии. Наконец, Шуберт сражался под Лейпцигом. Исполняя важные поручения по Генеральному штабу, он обратил на себя внимание союзных главнокомандующих и был награждён прусскими орденами «За заслуги» и Красного Орла 3-го класса, шведским орденом Меча и чином полковника.

В 1814 г. Шуберт, находясь в армии Блюхера, принял участие в делах под Сезаном, Нельи, Фершампенуазом, Парижем и, по возвращении войск в Россию, был назначен обер-квартирмейстером гвардейского пехотного корпуса, но с открытием кампании 1815 г. был с тем же званием переведён в гренадерский корпус и в армии фельдмаршала Барклая-де-Толли направился к Рейну. Состоя в русском авангарде, находившемся под начальством генерал-адъютанта гр. Ламберта, Шуберт участвовал в блокаде крепости Метца и в нескольких делах под ней. После вторичного занятия Парижа союзными войсками он получил командировку в Арденны и Аргоны для военного обозрения обеих горных цепей, по выполнении которой участвовал в общем смотре русских войск под Вертю. Вскоре за тем он был назначен квартирмейстером корпуса войск, оставленного временно во Франции под начальством графа Воронцова, причём в этом звании занимался топографическими работами и сделал съёмку пространства между реками Шельдой и Маасом.

Научная и административная деятельность

В 1819 году Ф. Ф. Шуберта назначают начальником 3-го отделения Военно-топографического депо Главного штаба, а с 1820 года он становится начальником триангуляции и топографической съёмки Петербургской губернии и в этом же году получает звание генерал-майора.

В 1822 году Ф. Шуберт разрабатывает проект положения о Корпусе топографов и вскоре становится первым директором вновь учреждённого Корпуса. Спустя 3 года его назначают управляющим, а с 1832 года — директором (до 1843 года) Военно-топографического депо Главного штаба, одновременно, получив обязанности генерал-квартирмейстера Главного штаба, а также членом Совета Академии Главного штаба. Следует заметить, что в период временного отсутствия начальника Главного Штаба, его обязанности выполнял Директор военно-топографического депо. Помимо этих должностей Ф. Ф. Шуберт с 1827 по 1837 год был также и начальником Гидрографического депо Главного Морского штаба Его Императорского Величества. Управление этими учреждениями Фёдор Фёдорович успешно совмещал с рядом других не менее ответственных обязанностей.

Он руководит обширными тригонометрическими и топографическими работами в целом ряде губерний, занимается организацией издания «Записок Военно- топографического депо» (ежегодное издание, выходившее вплоть до начала 1920-х голов) и «Записок Гидрографического депо»; составляет и издаёт «Руководство для исчисления тригонометрической съёмки и работ Военно-топографического депо», которое служило основным пособием для топографов на протяжении нескольких десятилетий. 20 июня 1827 года Ф. Ф. Шуберт был избран почётным членом Петербургской Академии наук, а в 1831 году за отличие по службе его производят в генерал-лейтенанты. Большое значение получают картографические труды Фёдора Фёдоровича, особенно изданная им на 60 листах десятивёрстная специальная карта Западной части России, известная под именем «Карты Шуберта», гравированные планы Москвы и Санкт-Петербурга, а также его работы, посвящённые изучению вида и размеров Земли.

В 1845 году Ф. Ф. Шуберт становится генералом от инфантерии, а в следующем году его назначают директором Военно-учёного комитета Главного штаба, которым он руководил до его упразднения в 1859 году. При таком обилии ответственных должностей Ф. Ф. Шуберт не только прекрасно справлялся с возложенными на него обязанностями, но и вносил много нового в деятельность каждого учреждения, в котором ему приходилось работать, поэтому его вклад в развитие отечественной военно-топографической службы был весьма значителен, а авторитет в учёном мире очень велик. Свободное от государственной службы время Фёдор Фёдорович посвящал нумизматике (в 1857 году им был опубликован капитальный труд по этому вопросу). Он в совершенстве владел четырьмя языками, прекрасно разбирался в музыке и живописи, был разносторонним, трудолюбивым и культурным человеком. 12 февраля 1889 года в Санкт — Петербурге прошла выставка, посвящённая юбилею Ф. Ф. Щуберта, о чём повествует «Каталог карт, планов и съёмок, выставленных в Конференц-зале императорской Академии наук в столетнюю годовщину дня рождения почетного члена Академии наук и бывшаго начальника военно-топографическаго депо генерала-от-инфантерии Ф. Ф. Шуберта», изданный в 1889 г. в Петербурге. Его имя выгравировано на юбилейной медали «В память пятидесятилетия Корпуса военных топографов. 1872».

Семья

В 1820 году женился на баронессе Софье Александровне Раль (1801—1833), дочери барона Александра Александровича фон Раля (1756—1833) от брака с Елизаветой Александровной Мольво (1768—1843). Таким образом генерал породнился с мужем её сестры Аделаиды — журналистом О. И. Сенковским, а также с мужем другой сестры, Александры, художником А. П. Брюлловым.

Как все дети придворного банкира барона А. А. Раля, Софья получила прекрасное домашнее воспитание и образование, на которое отец не жалел денег, унаследовала его любовь к музыке. Дом Ралей, как впоследствии и дом Шубертов, был одним из заметных музыкальных центров пушкинского Петербурга.

По словам мужа, она была

прекрасным созданием,

по отзыву сестры А. А. Сенковской —

женщиной милой, чрезвычайно умной

В Софью Александровну был безответно влюблен О. И. Сенковский, который по её желанию женился в 1829 году на её младшей сестре Адели.

Дети

В браке у Шубертов родилось шестеро детей, из которых двое сыновей умерли малолетними.

• Елизавета (1820—1879), вышла замуж за генерал-лейтенанта Василия Васильевича Корвин-Круковского (1801—1875), их дочери — знаменитый математик С. В. Ковалевская и писательница, участница Парижской Коммуны А. В. Жаклар, а их сын — генерал Ф. В. Корвин-Круковский.
• Софья (1822—1892)
• Александра (1824—1901), жена Николая Фёдоровича Аделунга (1809—1879), секретаря вел. кн. Ольги Николаевны, служившего в Министерстве иностранных дел.
• Фёдор (1831—1877), получил домашнее образование, окончил Петербургский университет по математическому отделению, служил в Военном министерстве.
  С незамужней сестрой Софьей унаследовал дом Шубертов на Первой линии Васильевского острова, где частым гостем был Ф. М. Достоевский. Фёдор Фёдорович пользовался обожанием своих сестер и многочисленных тетушек. В семье его называли Оракулом и обращались к нему во всех серьёзных жизненных ситуациях.

Галерея

• Шебер а.ф.jpg

  Акварель А.П.Брюллова
  Портрет Александры Фёдоровны Шуберт 1840-е гг.
• Дочери шуб.jpg

  Акварель А.П.Брюллова
  Портрет дочерей С. А. Шуберт,1830-е гг.
• Дочери шуб2.jpg

  Акварель А.П.Брюллова
  Портрет детей С. А. Шуберт, 1835 г.
• Fyodor Shubert house.jpg

  Дом Шубертов, памятник архитектуры периода классицизма

Сочинения Ф. Ф. Шуберта

• История Военно-топографического депо и геодезических работ Генерального штаба. — СПб., 1837.
• Записки военно-топографического депо. Спб.1837 г.(Ежегодное издание продолжалось вплоть до начала 1920-х годов)
• Unter dem Doppeladler.[Herausgegeben und eingeleitet von Eric Amburger].Stuttgart, 1962. (Мемуары: Воспоминания немца на русской военной службе, 1789—1814).
• Описание Русских Монет и Медалей Собрания - 1843.

Литература

• Шуберт, Федор Федорович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Новокшанова З. К. Фёдор Фёдорович Шуберт — военный геодезист (1789—1865 гг.). — М.: Геодезиздат, 1958. — 80 с., 3 вкл. л. (портр., карты).
• Григорьев С. В. Биографический словарь. Естествознание и техника в Карелии. — Петрозаводск: Карелия, 1973. — С. 246. — 269 с. — 1000 экз.
• Сергеев С. В., Долгов Е. И. Военные топографы русской армии / Топографическая служба Вооружённых сил Российской Федерации. — М.: ЗАО «СиДи-Пресс», 2001. — С. 545-546. — 592 с. — 1500 экз. — ISBN 5-8443-0006-8. (в пер.)
• Коллектив авторов. [kartolog.ru/2010/10/istoricheskij-ocherk-deyatelnosti-korpusa-voennyx-topografov/ Исторический очерк деятельности Корпуса военных топографов]. — СПб., 1872. — 737 с.

Ссылки

• См. также: Список начальников гидрографической службы России
• [kartolog.ru/2009/09/specialnaya-karta-zapadnoj-chasti-rossijskoj-imperii-1826-1840-gg/ Специальная карта Западной части Российской Империи, 1826—1840 гг. (десятиверстная карта Шуберта)]
• [www.etomesto.ru/shubert/ Трехверстная Военно-Топографическая карта Российской Империи Шуберта Ф. Ф.]
• [www.google.com/moon/#lat=2.943040&lon=80.793457&zoom=8&map=visible&apollo=&q=Theodor%20von%20Schubert Кратер Теодор Фридрих фон Шуберта на Луне]
• [starayakarta.com/karty-shuberta/ Карты Ф. Ф. Шуберта]. Военно-Топографическая карта Российской Империи. Масштаб 3 версты в дюйме. 1860-90 года съемки. [starayakarta.com/wp-content/uploads/ШУБЕРТ.gif Сборная таблица] // 2015 — Старая карта Вашей местности

При написании этой статьи использовался материал из Русского биографического словаря А. А. Половцова (1896—1918).

Отрывок, характеризующий Шуберт, Фёдор Фёдорович

– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.