Шубин, Семён Иванович
Семён Иванович Шубин (ум. 24 октября 1812, Смоленск) — герой войны 1812 года, дворянин Духовщинского уезда Смоленской губернии, владелец небольшого имения Савино, коллежский асессор, отставной майор.
Содержание
Биография
«Защищая по возможности свои и соседственные селения от неприятельских мародеров», с помощью драгун Шубин взял в плен 21 солдата неприятельской армии.
Шубин был схвачен французскими оккупантами, доставлен в Смоленск и 24 октября 1812 г. расстрелян за Свирской заставой[1][2].
«С. И. Шубин, небогатый помещик, владевший всего 14 душами крепостных и не имевший возможности по недостатку средств выехать из своего имения, совершенно разоренного французами, образовал партизанский отряд частью из своих людей, частью из оставшихся в ближайших деревнях крестьян, и, предводительствуя ими, наносил сильный урон неприятелю, преследуя, в особенности, мародеров, рыскавших в большом числе в окрестностях большой дороги из Смоленска в Духовщину. Узнав, что в ближайшей деревне, Гаврилове, расположился вооруженный отряд, из 23 человек, он выпросил у майора одного из драгунских полков, прибывшего из города Белого в деревню Зимицы команду, и с нею напал на врага. После довольно продолжительной стычки 21 человек были взяты в плен, а двое убежали в Смоленск, где и сообщили своему начальству о происшедшем. На следующий день французы выслали большой отряд, которому и удалось захватить Шубина, не ожидавшего возвращения неприятеля и поэтому отпустившего драгун. В Смоленске Шубина посадили в Спасскую церковь, которая была [48] обращена в тюрьму, и предъявили обвинение в том, что он возбуждал крестьян к ведению партизанской войны и убеждал французских солдат переходить в казаки. Для прекращения этого обвинения ему предложили перейти на неприятельскую службу, но так как Шубин от этого отказался, то его приговорили к смерти и расстреляли за Свирскою церковью, по русским сведениям 24 октября, а по французским 5 ноября 1812 года. Место погребения его тела неизвестно»[3].
Приговор исполнен согласно приводимого предписания: Предписание коменданту г. Смоленска. Смоленск 5 ноября 1812 года. Господин Комендант. Называющий себя Семен Иванов Шубин, прежней службы майор российский, обличен уговаривающим солдат в армии французской переходить к казакам и старающийся возмутить крестьян — был осужден сего утра на смерть особою комиссиею. Постарайтесь прискорить все приготовления нужные, чтобы сей суд был выполнен завтра по обыкновенному обряду из отрядов всякого корпуса, чтобы переведено на русский, и чтобы оно было сообщено властям окружным. Имею честь засвидетельствовать Вам мои поздравления, Подписано: генерал Шеллиль[3].
Это событие упоминается, в частности, в письме от 11 декабря Н. А. Мурзакевич — Е. А. Энгельгардт[4]
После него осталась вдова Мария и мать Христина Константиновна Шубины с двумя дочерьми, Агафьей и Татьяной, живших в крайней бедности. Из капитала призрения разоренных от неприятеля им было выдано пособие: жене 1,000 рублей и матери с сестрами 1,200 рублей[3].
Память
7 марта 1813 года губернский предводитель дворянства Сергей Иванович Лесли обратился ко всем уездным предводителям с предложением устроить подписку на памятник Шубину и его соотечественнику П. И. Энгельгардту. По представлении Государю Александру I о верноподданнических поступках Шубина и Энгельгардта, было повелено собрать точные справки о их имущественном и семейном положении для награждения оставшихся после них близких. Вдове Шубина императорским указом пожалована пожизненная пенсия по 10,000 рублей в год, матери по 6,000 рублей и сестрам девицам Агафье и Татьяне по 3,000 рублей в год каждой[3].
В 1835 году по повелению Николая I на том месте, где был убит Энгельгардт, поставлен чугунный памятник с надписью: «Подполковнику Павлу Ивановичу Энгельгардту, умершему в 1812 году за верность и любовь к отечеству». Памятник этот очень простой в виде усеченной пирамиды около двух с половиною аршин высоты и в настоящее время стоит на базарной Молоховской площади, так как ров засыпан землею в уровень с площадью. В 1886 г. при планировке местности вокруг памятника Энгельгардту надпись была дополнена словами:
«Коллежскому Ассесору Шубину, умершему в 1812 году за верность и любовь к царю и отечеству».
После Октябрьской революции памятник Энгельгардту и Шубину был демонтирован. Дальнейшая его судьба неизвестна. В настоящее время недалеко от места, где стоял памятник, на доме № 2 по улице Дзержинского установлена мемориальная доска в память Энгельгардта.
Напишите отзыв о статье "Шубин, Семён Иванович"
Примечания
- ↑ [nasledie.smolensk.ru/pkns/index.php?option=com_content&task=view&id=1876&Itemid=61 Шубин Семён Иванович] на сайте «Культурное наследие земли Смоленской».
- ↑ [smol1812.a-mv.ru/index.php/vo-vrazheskom-tylu/pavel-engelgart Иванов Ю. Г. Город-герой Смоленск. 500 вопросов и ответов о любимом городе. — Смоленск: Русич, 2011]
- ↑ 1 2 3 4 [adjudant.ru/1812militia/smolensk1812-05.htm#c1 Лесли И. П. Смоленское Дворянское ополчение 1812 года. Смоленск, Губернская Типография. 1912.]
- ↑ [lingua.russianplanet.ru/library/from1812/part3.htm М.Бойцов. «К чести России (Из частной переписки 1812 года)»]
Литература
- Вороновский В. М. Отечественная война 1812 г. в пределах Смоленской губ. — СПб., 1912;
- Андреев П. Г. Смоленская губ. в Отечественной войне 1812 г. — Смоленск, 1959.
Отрывок, характеризующий Шубин, Семён Иванович
Лицо ее стало печально.– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
