Шувалова, Мавра Егоровна

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Мавра Егоровна Шувалова
Портрет работы Антропова, конец 1750-х гг.
Имя при рождении:

Шепелёва

Род деятельности:

с 1742 года статс-дама

Дата рождения:

23 апреля (4 мая) 1708(1708-05-04)

Дата смерти:

9 (20) июня 1759(1759-06-20) (51 год)

Отец:

Егор Иванович Шепелев

Супруг:

с 1742 года Пётр Иванович Шувалов

Дети:

Николай (17421755), Андрей (17441789)

Мавра Егоровна Шепелева, в замужестве графиня Шувалова (23 апреля (4 мая1708 — 9 (20) июня 1759) — ближайшая подруга Елизаветы Петровны и статс-дама её двора, жена Петра Ивановича Шувалова. Именно её влиянию обязаны своим возвышением Шуваловы.





Происхождение и юность

Из родовитой семьи Шепелевых, считавшей своим предком некого Облагиню. Правнучка окольничего Аггея Алексеевича Шепелева. Благодаря покровительству очень дальнего родственника генерала Дмитрия Андреевича Шепелева, чья жена состояла в родстве с пастором Глюком, ещё девочкой в 1719 году стала камер-юнгферой цесаревны Анны Петровны.

Благодаря весёлому и бойкому нраву «Маврушка» была любимицей молодых придворных и обеих принцесс. Особенно большая дружба завязалась у неё с цесаревной Елизаветой Петровной. О ней свидетельствует обширная интимная переписка обеих в то время, когда Анна, выйдя в 1727 году замуж, взяла свою юнгфер с собой в Голштинию. Там Мавра Егоровна стала любовницей и содержанкой герцога Карла Гольштейнского; Анна Петровна жаловалась на мужа своей сестре Елизавете в письме[1]:

Герцог и Маврушка окончательно опошлились. Он ни одного дня не проводит дома, разъезжает с нею совершенно открыто в экипаже по городу, отдает с нею вместе визиты и посещает театры.
После смерти Анны Петровны в 1728 году Мавра Егоровна вернулась в Россию.

При дворе

С воцарением Елизаветы Мавра Шувалова сделалась влиятельной персоной, от которой зависели назначения и милости. Высоким положением Шепелевой современники объясняли сватовство к ней блестящего молодого вельможи, каким был тогда Пётр Иванович Шувалов. Других мотивов они не видели, так как Шепелева не была особенно богата и, вдобавок, была мала ростом и, на редкость, дурна собой, по словам князя Долгорукого «довольно отвратительная».

Мавра Егоровна не была приятной подругой жизни, согласно свидетельству её современников; «она была зла, как диавол, и соответственно корыстна», утверждает один из них, добавляя, что ничто не могло сравниться с её уродством, «это ведьма огурец»; Шерер говорит о её «зловонном рте» – опускаю другие отталкивающие подробности, – а Лопиталь следующим образом определяет в 1757 г. её негласные обязанности: «Находясь день и ночь при императрице, она доставляет ей мимолетные и тайные наслаждения».

К. Валишевский. Дщерь Петра Великого[2]

Свадьба, при личном заинтересованном участии императрицы, была сыграна в феврале 1742 году, ещё до отъезда Елизаветы на коронацию в Москву. Брак не был особенно счастливым: донесения иностранных дипломатов из России полны смакования рассказов о бесчисленных изменах Шувалова. Однако в том, что касалось добывания и охранения власти, привилегий, богатства, супруги прекрасно понимали друг друга и действовали заодно, сплочённой и энергичной командой. Влияние Шуваловых окончательно упрочилось после того, как, при решающем участии Мавры Егоровны в качестве сводницы, удалось пристроить Ивана Шувалова фаворитом к Елизавете.

Елизавета, хотя между ними были временами и охлаждения, сохранила привязанность к подруге своей молодости на всю жизнь. В особенности, она любила и ценила её за ясный и насмешливый ум, весёлый характер, за то, что та всегда имела в запасе забавную шутку. Современники сберегли, однако, память и о другой Шуваловой: будучи неизменно весела, остроумна и искательна с сильными мира сего, Шувалова невыносимо чванилась перед людьми, стоявшими ниже её по положению, была надменна и груба. Она охотно помогала своим протеже, но, в то же время, легенды ходили о её мстительности: людей, не угодивших ей, она не уставала преследовать. Не брезговала и сбором «компромата», так, что даже сам Кирилл Разумовский, зная свои грешки, был иногда вынужден заискивать перед ней. В то же время Шувалова была преданной и любящей женой и матерью, любила хорошо поесть и выпить и играть в азартные игры.

Обладала проницательным умом, прекрасным знанием людей, в особенности, человеческих слабостей. Имела сатирический талант, по рассказам современников, могла любого человека представить в таком карикатурном виде, что он надолго делался посмешищем всего двора. Обладала и литературным даром: ей приписывается комедия, написанная на украинском языке и повествующая о злоключениях принцессы Лавры. Эта комедия была представлена в царствование Анны Иоанновны на домашнем театре цесаревны Елизаветы, и, будучи сочтена за политическую демонстрацию, повлекла розыск Тайной канцелярии.

В 1743—1759 гг. семья Шуваловых занимала дом на р. Мойке, 94, позднее перестроенный в Юсуповский дворец. Мавра Егоровна скончалась 9 июня 1759 года и похоронена в Николаевском Малицком монастыре, близ Твери, где ещё в 1742 году получила исцеление от иконы святителя Николая Чудотворца.

Напишите отзыв о статье "Шувалова, Мавра Егоровна"

Примечания

  1. Яворский Ф. Петр III, его дурачества, любовные похождения и кончина. — Лондон, 1903. — С. 3.
  2. К. Валишевский. Елизавета Петровна. Дочь Петра Великого. АСТ, 2002. Стр. 131.

Литература

Отрывок, характеризующий Шувалова, Мавра Егоровна

Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.