Шуйский, Павел Александрович

Павел Александрович Шуйский
Павел Александрович Шуйский
Павел Александрович Шуйский, доцент кафедры классической филологии Уральского университета, 1950-е годы
Дата рождения:	28 июня (10 июля) 1878(1878-07-10)
Место рождения:	Петрозаводск, Олонецкая губерния, Российская империя
Дата смерти:	1955(1955)
Место смерти:	Свердловск, РСФСР, СССР
Страна:	Российская империя Российская империя→СССР СССР
Научная сфера:	филология, история, антиковедение
Место работы:	Екатеринославский горный институт (с 1922 по 1930) Днепропетровский институт народного образования (с 1923 по 1930) Полтавский педагогический институт (с 1938 по 1939) Уральский университет (с 1943 по 1955)
Альма-матер:	Московский университет (историко-филологический факультет) (1907) Иенский университет (1909)
Известен как:	переводчик Одиссеи и Илиады Гомера

Па́вел Алекса́ндрович Шу́йский (10 июля 1878 года, Петрозаводск — 1955 год, Свердловск) — советский филолог.

Биография

Окончил историко-филологический факультет Московского университета (1907). Дважды был женат. По воспоминаниям его дочери Мелици Павловны (записанным в 2012 в Екатеринбурге), некоторое около революционное время провел в Европе и, в частности, в Польше.

В 1922—1930 годах работал на рабфаке при Екатеринославском горном институте. В 1929—1930 годах также работал в Днепропетровском институте народного образования.

С 1930 года в Свердловске.

В 1938—1939 году работал в Полтавском педагогическом институте.

С 1943 года работал в Уральском университете на кафедре классической филологии, возглавлял её в 1949—1955 годах.

Научная деятельность

Известен переводами поэм Гомера, которые наиболее приближены к современному русскому языку, по сравнению с переводами Гнедича и Жуковского, сделанными в XIX веке. Примечателен в этом смысле и перевод Вересаева (первая половина XX века), хотя он и выполнен в несколько иной поэтической манере. Дополнительную ценность переводам Шуйского придает то, что в отличие от указанных переводчиков, он был специалистом-античником, и его работы снабжены ценными комментариями.

В 1948 году небольшим тиражом был издан только перевод «Одиссеи» (Свердловск: Изд. Уральского государственного университета им. А. М. Горького, 1948). Илиада в переводе Шуйского до сих пор не издана, и существует только её фрагментарная (1 песнь) электронная версия.

Публикации

• Декабристы. Харьков, 1927
• Департамент полиции. Харьков, 1930
• Русские переводы «Илиады» // Лит. критик. 1936. № 10
• Героический эпос (поэмы Гомера). Свердловск, 1937
• Гомер. Одиссея / Пер. П. А. Шуйского. Под ред. А. И. Виноградова. Свердловск: Изд. УрГУ им. А. М. Горького, 1948
• О поэмах троянского цикла // Учен. зап. Урал. ун-та., 1949

Ссылки

• [omhpos.narod.ru/ «Одиссея». Перевод и комментарии ] перевод П. А. Шуйский;
• [librarius.narod.ru/articles/shu_od01.htm «Одиссея» 1 песнь ], перевод П. А. Шуйский;
• [librarius.narod.ru/articles/shu_il01.htm «Илиада» Песнь 1 , с комментариями ] перевод Шуйский;
• [archive.is/lWeoa Доровских Л. В. Кафедра классической филологии и переводческая деятельность П. А. Шуйского // Известия Уральского уральского гос. университета. № 13(1999). Гуманитарные науки. Выпуск 2.].

Отрывок, характеризующий Шуйский, Павел Александрович

В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»