Шульгина, Екатерина Григорьевна

Екатерина Григорьевна Шульгина
Род деятельности:	публицист
Дата рождения:	1869(1869)
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	24 апреля 1934(1934-04-24)
Отец:	Градовский, Григорий Константинович
Супруг:	Шульгин, Василий Витальевич

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Екатерина Григорьевна Шульгина (до замужества Градовская) — актриса и публицист, двоюродная сестра и первая жена В. В. Шульгина.

Биография

Екатерина Григорьевна была дочерью коллежского советника, писателя и публициста Г. К. Градовского, принадлежавшего дворянскому роду литовско-русского происхождения. Она приходилась своему будущему мужу двоюродной сестрой — мать Шульгина и мать Градовской были родными сёстрами. Венчались Шульгин (на то время студент Императорского университета Святого Владимира) и Градовская 20 января 1899 года (жениху — 21, невесте — 31 год) в Покровской церкви города Одессы. Поручителями при венчании выступили: податной инспектор 2-го участка города Киева, титулярный советник Сергей Григорьевич Градовский и потомственный дворянин Виталий Григорьевич Градовский, студент Университета Св. Владимира Андрей Дмитриевич Смирнов и дворянин Фёдор Николаевич Вуич. Местом венчания была выбрана удалённая от Киева Одесса, так как в Киеве венчание было невозможно ввиду близкого родства между молодыми.

Сотрудничала в газете «Киевлянин» — писала политические статьи под псевдонимами: Алексей Ежов, А. Ежов, Е. А. Вела в «Киевлянине» рубрику «Впечатления». Во время Гражданской войны член организации «Азбука». В 1918 году — товарищ председателя киевского национально-культурного общества «Русь». В квартире Шульгиных в Киеве само-собой образовалось подпольное представительство Добровольческой армии. Во время власти красных в Одессе в 1919 году Шульгина была арестована одесской ЧК, но ей удалось спастись. В отряде Стесселя , во время эвакуации Одессы в феврале 1920 года она была медсестрой, в то время как её муж и оба её живых сына были в отряде бойцами. Как и большинство членов отряда Шульгины выбраться за границу не смогли и были вынуждены остаться в Советской России. Шульгину с сыновьями удалось летом 1920 года перебраться в белый Крым, а Екатерина Григорьевна осталась в красной Одессе .

Позже Шульгин выяснил, что его жена жива (она как-то дала о себе знать за границу) и смог за какие-то деньги организовать её побег на Запад из Советской России. В январе 1922 года Е. Г. Шульгина с документами на имя крестьянки Орловской губернии А. К. Тереховой пересекла советско-польскую границу.

В 1920-х годах входила в Политический семинар, созданный П. Б. Струве в Праге. Была членом Союза русских писателей и журналистов в Чехословакии.

В 1923 году дала согласие на развод с В. В. Шульгиным, что б тот мог венчаться со своей второй женой — М. Д. Седельниковой. С последней у Екатерины Григорьевны, по воспоминаниям Шульгина, установились ровные, даже приятельские отношения. Проживала в столице Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев Белграде.

Покончила жизнь самоубийством. В её роду были психически больные люди. Так её отец под конец жизни стал почти умалишённым. Сама Екатерина Григорьевна была неуравновешенна, склона к депрессивным состояниям, часто впадала в беспричинную грусть. Как вспоминал В. В. Шульгин она иногда просила его: «я, может быть, когда-нибудь сойду с ума. Так я тебя прошу: не отдавай меня в сумасшедший дом». Психическое состояние Екатерины Григорьевны ухудшилось в тот период, как вспоминал об этом В. В. Шульгин, из-за сложных отношений между ней и первой женой младшего сына Дмитрия.

В 1934 году, в середине апреля, когда весенний разлив Дуная заполняет прилегающие к основному руслу низины, она села на пароход и отправилась в городок Панчево, оставив записку «Прости меня, что я причиняю тебе такое горе, но это необходимо. Пришло время. В течение всей моей жизни Ормузд и Ариман боролись за мою душу…», адресованную сыну Дмитрию. Сойдя с парохода она отправилась на берег Дуная и, связав предварительно себе платком ноги у лодыжек и руки, затянув на них узел зубами, легла на землю и покатилась в воду озера, образованного разливом. По другой версии её гибели она бросилась с моста через Дунай в городе Панчево, предварительно связав себе ноги. Через несколько дней её тело было найдено ниже по течению реки и опознано родственниками. Похоронена в Любляне.

Сочинения

В Государственном архиве Российской Федерации в фондах личного происхождения хранится фонд Е. Г. Шульгиной (№ Р5974, опись 2), поступивший в архив в 1946 году из пражского Русского заграничного архива, включающий 138 единиц хранения за 1922–1925 годы. В фонд входят черновые заметки по истории римского права, землеустройства в Советском Союзе, о положении русского студенчества в Чехословакии и другие, очерки, рукописные записки «Конспект моих политических переживаний (1903–1922)» (без даты), «Возвращение» (1922), «1917» (1922), «Клевета» (1925) и другие; а так же её личные документы: членский билет Союза русских писателей и журналистов в Чехословацкой Республике, заявление в Комитет по улучшению быта русских писателей и журналистов в Чехословацкой Республике о выдаче ссуды. Письма Е. Г. Шульгиной Н. Ф. Преображенскому, П. Б. Струве и другие, письма от В. А. Лазаревского, Л. Ф. Магеровского и другие.

Семья

• Отец — Г. К. Градовский.
• Муж — В. В. Шульгин.

Дети

• Василид (1899—1918) во время Гражданской войны добровольцем записался в «Орденскую дружину», состоявшую в основном из учащейся молодёжи, и погиб, как и все 25 юношей из этой дружины, в бою со сторонниками Директории 1 (14) декабря 1918 года при обороне Киева, когда их забыли поставить в известность, что гетман капитулировал и они могут покинуть позицию (этот эпизод лёг в основу сцены боя на «Политехнической стреле» в романе М. А. Булгакова «Белая гвардия»).
• Вениамин в 1920 году — юнкер Флота, служил в пулемётной команде 3-го Марковского полка и пропал без вести (был раненым захвачен красными в плен) во время Крымской эвакуации. Шульгин дважды предпринимал попытки найти следы сына, тайно посещая СССР, но оба раза безуспешно. По некоторым данным, Вениамин умер в доме для умалишённых то ли в Полтаве, то ли в Виннице в начале 1920-х. Биограф Шульгина С. Ю. Рыбас писал, что уже под конец жизни КГБ помог Шульгину разыскать следы сына — в Виннице была найдена лечащий врач Вениамина, к тому времени пожилая дама. Спецслужба организовала Шульгину поездку в Винницу, в которой его сопровождал даже начальник Владимирского областного управления КГБ полковник В. И. Шевченко. Психиатрическая лечебница Винницы, где содержали сына Шульгина, сгорела вместе со всем архивом в ходе Великой Отечественной войны, но врач вспомнила: «Это было очень давно, в 1925 году, но я запомнила вашего сына, потому что он был трудный больной. Он отказывался от пищи и приходилось кормить его насильно. Эта операция так же болезненна для больного, как и для врача… я… была в этой больнице почти до конца 1925 года, а потом уехала. Он мог умереть после этого». Она так же помнила, что у него по голове и по правой половине лица проходил длинный шрам. От больницы сохранилось только больничное кладбище, где под одной из номерных безымянных могил и покоился сын Шульгина.
• Младший сын Дмитрий (23 мая 1905 — 15 июня 1999, Бирмингем (Алабама)) в 1920 году поступил в воссозданный в Крыму Морской кадетский корпус, в числе которого на борту Русской эскадры ушёл в Бизерту. Женился на Антонине Ивановне (урождённая Гуаданини). Сын — Василий Дмитриевич (1943 года рождения). Во время Великой Отечественной войны служил в РОА, был членом НТС, занимался организацией ячеек НТС на оккупированных немцами территориях, преподавал немецкий язык в Минске. В конце 1960-х годов Дмитрий, проживавший после Второй мировой войны в США и состоявший членом Вашингтонского подотдела Северо-американского отдела НТС, нашёл отца. Они вступили в переписку. Шульгин хотел увидеть сына и обратился к советским властям с просьбой о поездке к нему. После долгих мытарств пришёл ответ: «Нецелесообразно», после чего КГБ вообще прервало переписку сына и отца. Дмитрий называл себя Демьяном (в американских документах — англ. Dimitry Schulgin), проживал в городе Бессемере (штат Алабама); американского гражданства так и не принял, говоря: «Но ведь кто-то должен оставаться русским!»

Литература

• Бабков Д. И. Политическая деятельность и взгляды В. В. Шульгина в 1917—1939 гг. : Дисс. канд. ист. наук. Специальность 07.00.02. — Отечественная история. — 2008.
• Тюремная одиссея Василия Шульгина: Материалы следственного дела и дела заключённого / Сост., вступ. ст. Макаров В. Г., Репников А. В., Христофоров В. С.; комм. Макаров В. Г., Репников, А. В. — М.: Русский путь, 2010. — 480 с. — 2000 экз. — ISBN 978-5-85887-359-4.
• Рыбас С. Ю. Василий Шульгин: судьба русского националиста. — М.: Молодая гвардия, 2014. — 543 с. — (Жизнь замечат. людей: сер. биогр.; вып. 1478). — ISBN 978-5-235-03715-1.

Отрывок, характеризующий Шульгина, Екатерина Григорьевна

– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.