Шумеро-аккадская мифология

Шуме́ро-акка́дская мифоло́гия — мифология населения Древней Месопотамии, говорившего на шумерском и аккадском языках. В данной статье не затрагиваются мифические представления населения Древней Месопотамии, говорившего на иных языках; для них см. статьи: Хурритская мифология, Западносемитская мифология и др.

Общие сведения

Компоненты мифологии

Шумеро-аккадская мифология объединяла в себе следующие компоненты.

• Шумерская мифология — мифические представления шумероязычного населения Месопотамии в целом, зафиксированные в источниках на указанном языке. Включала древнейший (в том числе дошумерский?) пласт верований обитателей Нижней Месопотамии, мифологию южных «номов» раннединастического времени, мифологию шумерского населения Аккадского царства и Державы III династии Ура. Единство шумерской мифологии условно: каждый город-государство имел свой пантеон, собственную генеалогию важнейших богов и местные варианты мифов.
• Аккадская мифология — мифические представления аккадцев до конца III тыс. до н. э. в целом. Её истоки — в древнейших семитских верованиях; однако относительно рано эти представления подверглись сильнейшему влиянию шумерской культуры; по этой причине собственно аккадская мифология реконструируется с трудом. В широком смысле, под этим термином понимается мифология всего аккадоязычного населения Древней Месопотамии, в том числе вавилонян и древних ассирийцев.
• Вавилонская мифология — мифические представления аккадоязычного населения Вавилонского царства в целом, а со временем — всей области Нижней Месопотамии, известной в античных источниках под именем «Вавилония».
• Ассирийская мифология — мифические представления аккадоязычного населения Северной Месопотамии в целом, в первую очередь обитателей верховьев Тигра, где располагалась историческая область Ассирия.
• Мифология отдельных городов-государств — мифологические традиции отдельных городов-государств.

Сопоставление шумерских и аккадских имён мифических персонажей, терминов, локаций

Шумерское имя (транскрипция)	В русскоязычной литературе	Аккадское имя (транскрипция)	В русскоязычной литературе	Примечания
Abzu	Абзу	Apsu	Апсу	воплощение подземного океана пресных вод
An	Ан	Anu(m)	Ану, Анум	бог неба
Enlil	Энлиль	Ellil	Эллиль	бог ветра, воздуха; верховное божество
Gibil	Гибил	Girra, Girru	Гирра	бог огня
Iškur	Ишкур	Adad, Adda, Addu	Адад	бог осадков, бури
Martu	Марту	Amurru	Амурру	бог-покровитель степей и обитавшего там населения (амореев)

Мифологическая картина мира

Как в большинстве традиционных культур мироздание имело сфероподобный образ и трехчленную структуру. Выделялись следующие уровни.

• Верхний мир — небеса; обиталище высших богов.
• Средний мир — земля; обиталище людей.
• Нижний или хтонический мир — преисподняя; обиталище мертвых, демонов, хтонических богов.

Пантеон

Единый шумеро-аккадский пантеон — результат синкретизации многочисленных местных традиций, имевшей место в результате определенных политических событий: жрецы крупнейших держав Месопотамии, прежде всего Вавилонского царства и Державы III династии Ура вели работу по выстраиванию единой мифологической схемы. Существовала группа важнейших божеств, вероятно почитавшихся повсеместно, однако их имена и положение в божественной иерархии не всегда было одинаковым.

Важнейшие общемесопотамские боги

Важнейшие боги почитались в подавляющем большинстве городов; их культы уходят корнями в древнейшие этапы месопотамской истории.

• Ан (шум. «небо»), А́ну(м) (аккад.) — бог неба; особое значение его культ имел в Уруке. Ан выступает как высшая сущность в божественной иерархии, воплощение верховной власти, космоустроитель, верховный судья, покровитель царственности, «отец богов». С увеличением культового значения города Ниппура, многие из указанных функций перешли к «первенцу Ана» — богу Энлилю; различия между функциями двух богов стирались, но в целом Ан рассматривался как пассивное верховное божество, воплощение высшей справедливости. В трехчастной структуре мира Ан — владыка «верхнего», небесного мира; в его ведении находятся звезды и погодные явления.
• Энли́ль (шум. «Владыка дуновения (то есть воздуха)»), Э́ллиль (аккад.) — верховное деятельное божество; как и другие важнейшие боги, изначально мог быть покровителем отдельной территориальной общины, группировавшейся вокруг города Ниппура. Функции Энлиля близки к функциям Ана: он «отец богов», определяющий судьбу, верховный владыка, повелитель ветра; но в отличие от своего отца, он принимает активное участие в жизни богов и людей. В трехчастной структуре мира Энлиль — владыка «среднего мира», мира людей. В отношении к человечеству проявляется двояко: с одной стороны, он ответственен за плодородие, является подателем урожая и благополучной, мирной жизни, с другой — это свирепый и воинственный бог бури, несущий людям стихийные бедствия. С возвышением Вавилона, большинство функций Эллиля, так же как и эпитет «бэл» (аккад. «Господь») постепенно перешли к Мардуку; в ассирийском пантеоне в роли верховного бога выступал Ашшур
• Э́нки (шум. «Владыка земли(?)», «Владыка недр(?)»), Э́а (аккад. 'Айя) — бог подземных вод, плодородия, мудрости, магического искусства; творец и космоустроитель. Изначально мог быть покровителем древнего города Эреду, где характерный культ с принесением в жертву рыб прослеживается в доисторические времена. В ведении Энки — «нижний» хтонический мир, точнее та его часть, что связана с водой; его обиталище — дворец Абзу в подземном океане пресных вод; отношение к людям — благосклонное. В генеалогической схеме этот бог обычно является сыном Ана; его жена — Дамкина, один из детей — Амаруту (Мардук)
• Ина́нна (шум.), И́штар (аккад.) — главное женское божество шумеро-аккадского пантеона; почиталась повсеместно, в том числе как единая ипостась различных женских божеств, отвечающих за плодородие (ср. «Богиня-мать»); важнейший центр — Урук. Ранние источники не дают ясной информации о функциях этого божества; в последующее же время Инанна слилась с Иштар — аккадским вариантом семитской богини-воительницы Астар, переняв часть её свойств. Комплексная основа, на которой сложился образ богини, обуславливает сложность её функций. В различных источниках Инанна фигурирует как «небесная госпожа», «владычица всех мэ» (титул высших богов), «небесная корова» (то есть подательница жизни и насущных благ), «женщина» (семантика женских божеств), «небесная блудница» (проекция эротических функций в масштабы мироздания), «умножающая людей и страны словно овец» (репродуктивная сила природы). В то же время, Инанна-Иштар воплощает и разрушительные силы; это великая воительница, сокрушающая города и страны, непревзойдённая в битвах. Культ этой богини был также связан с понятием «Священного брака» и практикой культовой проституции. Указания на положение Иштар в божественной генеалогии противоречивы. Астрономическим воплощением являлась планета Венера. С возвышением Вавилона часть функций Иштар совпадала с функциями Царпанит — божественной супруги Мардука.
• Ма́рдук (аккад.), Ама́руту (шум. «Телец Уту?») — изначально бог-покровитель общины с центром в городе Вавилоне, один из младших богов (игигов). С возвышением Вавилона в начале II тыс. до н. э. возрастает и значение Мардука. В процессе эволюции его образ впитал черты других важнейших культов, прежде всего Эллиля, Эа, Шамаша и др; вследствие этого образ Мардука сложен. В источниках он описывается как «владыка богов» (глава пантеона), космоустроитель, божественный воитель, герой, ответственный за плодородие, «отец людского рода», бог мудрости, врачевания, магического искусства, покровитель ирригации, податель мира и благополучия. В отличие от многих ранних божеств, образ Мардука не имеет выраженных черт амбивалентности: Мардук благосклонен к людям, а войны и бедствия обычно трактуются как следствие существования иных сил, действующих в его отсутствие. В нововавилонское время культ этого бога достиг апогея: в пантеоне равных ему персонажей не было, он воспринимался как владыка Вселенной. В то же время, постепенная ассимиляция других культов привела к попыткам монотеистической трактовки образа Мардука, в соответствии с которой все прочие боги являлись его ипостасями. Астрономический аспект — планета Юпитер.
• А́шшур (аккад.?) — изначально бог-покровитель общины с центром в одноимённом городе; с расширением Ассирийского царства — главный бог пантеона этой страны. Эволюция образа Ашшура сходна с эволюцией Мардука; здесь имело место восприятие свойств важнейших месопотамских божеств — Энлиля, Эа, Шамаша и др. Фактически, он был местной версией вавилонского бога: в ассирийском варианте эпоса «Энума элиш» имя Мардука заменено на имя Ашшура. Культ этого бога имел особое идеологическое значение: ассирийский царь считался верховным жрецом Ашшура. После уничтожения Ассирийского государства культ Ашшура некоторое время продолжал сохраняться; в источниках отсылки к «ашшуризму» местных жителей встречаются вплоть до III в. н. э..
• На́нна(р) (шум.), Зуэ́н (шум. «владыка знаний»), Син (аккад.) — лунный бог, особенно почитавшийся в Уре. Его культ имел важное идеологическое значение в Шумеро-Аккадском царстве, верховной жрицей Нанны была дочь царя. В божественной генеалогии он обычно рассматривается как «первенец Энлиля»; его мать — Нинлиль, жена — Нингаль, сын — Уту (Шамаш). В источниках Нанна назван «лучезарным», «Тельцом Энлиля» (имеется в виду «рогатость» месяца), «ладьей» (другая отсылка к форме светила). Как и другие божества-покровители общин, Нанна был ответственен за плодородие и благополучие природы и людей. Функция плодородия порой была связана с менструальным циклом (из-за связи луны с месячным отрезком времени), а также с особым благоволением к крупному рогатому скоту (ср. «рогатость» месяца). Кроме того, в ведение Нанны входило также определение судьбы живых (в этой роли он выступал как советник Энлиля), и мёртвых (во время новолуния, когда он спускался в подземное царство). Различия в именах бога обуславливались сменой фаз луны: Нанна — это полная луна, Зуэн — полумесяц, Ашимбаббар — молодой серп луны. В аккадском языке имя Зуэн (Суэн) в результате стяжения получило форму Син. В вавилонской и ассирийской традиции Син рассматривался также как бог-целитель и прорицатель. После потери Древней Месопотамией политической самостоятельности культ Сина продолжал какое-то время бытовать в среде местных жителей, пока не был вытеснен другими религиозными традициями.
• «Богиня-мать» — условное обозначение ряда женских божеств (преимущественно шумерского пантеона) со схожими функциями, но почитаемых под разными именами в разных городах. В их числе: Нинхурсаг (шум. "Владычица лесистой горы"), Нинмах (шум. "Великая госпожа"), Дингирмах (шум. "Великая богиня"), Ки (шум. "земля") и др. Характер этих богинь восходит к древнейшим верованиям населения Ближнего Востока. Впоследствии большинство из них стало рассматриваться как различные испостаси Иштар.
• Ша́маш (аккад. «солнце»), Уту́ (шум. «солнце») — бог солнца, воплощение благотворных сил солнечного света. Шумерский Уту — сын Нанны, что отражало представления о том что день — порождение ночи; его культовый центр — Ларса. Аккадский Шамаш изначально мог быть женским божеством; его важнейший культовый центр находился в Сиппаре. Роль этого бога на ранних этапах месопотамской истории была менее значимой, чем роль упомянутых выше божеств; однако со временем Шамаш стал рассматриваться как один из великих богов, «бог неба и земли», воплощение справедливости, судья живых (в полдень, в зените) и мертвых (ночью, когда спускается в подземный мир), воитель, изгоняющий злобных демонов, податель благополучия и долголетия.
• А́дад (аккад.), Ишкур (шум.) — бог грозы и сильного ветра. Шумерский Ишкур являлся главным богом города Каркара (местоположение неясно), отвечавшим за плодородие этой местности; в мифах он выступает как второстепенное божество, сын Энлиля (или Ана), бог-воитель, «восседающий верхом на буре», «ревущий ветер», а также как смотритель каналов. Аккадский Адад приобрел большое значение в Ассирии, где был связан с царской властью, а также с искусством прорицания.
• Думузи́ (шум. "Истинный сын"), часто используется древнееврейская или арамейская форма этого имени Таммуз. Божество умирающей и воскресающей природы (смены времён года); его культовыми центрами были Куллаб (один из округов Урука) и Бад-тибира. Функции были близки к функциям схожих ближневосточных божеств таких как Адон(ис), Телепин, отчасти Осирис др.).
• Хтонические божества — владыки «нижнего», подземного мира, населенного демонами и душами мертвых людей. Сведения об этой группе божеств отрывочны, противоречивы и как правило зависят от особенностей местной традиции. Во главе «Страны, откуда нет возврата» стояло божество с эпитетом nè-eri-gal; в разных традициях в этой роли выступали: Эрешкигаль (злобная сестра Инанны), Ниназу (сын Эрешкигаль), Гирра (бог огня), Эрра (бог чумы), Месламта-эа и др. В аккадской традиции титул nè-eri-gal эволюционировал в имя бога Не́ргала — владыки преисподней, бога-воителя, насылающего эпидемии, но также и астрального божества, олицетворения планеты Марс и при этом бога плодородия. На межевых камнях кудурру, где высекались символы божеств, в области, предназначенной для нижнего мира порой изображался бог Нингишзида, точнее его символ — рогатая змея; хтонические черты имелись в образе Тиамат (воплощение первичного хаоса), Ишхары (олицетворение созвездия Скорпиона) и др. В целом, боги этой группы имели амбивалентные функции: семантика земли была связана как со смертью, так и с плодородием.
• Боги-воители — группа божеств, сражающихся с многочисленными врагами или чудовищами. Наиболее известны: Нинурта — (изначально бог-покровитель Дильбата(?); особенно почитался в Ассирии), Нингирсу (изначально бог-покровитель Гирсу; почитался в государстве Лагаш), Забаба (бог-покровитель Киша), Тишпак (покровитель Эшнунны, победитель чудовища Лаббу), Пабильсаг (ипостась Нинурты; воплощение созвездия Стрельца) и др. Черты воителя часто были присущи важнейшим богам: Энлилю, Мардуку, Ашшуру, Иштар, Шамашу и др.

Боги-покровители отдельных общин

Покровители отдельных общин — изначально представляли собой местных верховных божеств, ответственных за плодородие земли и общее благополучие местных жителей. Позднее их функции специализировались.

Боги-покровители некоторых городов Древней Месопотамии

Город	Божество-покровитель	Главный храм	Примечания
Ашшур	Ашшур	Э-Ашшур/Эхурсаггалькуркурра
Бад-тибира	Думузи	Эмушкаламма	Со временем Думузи сменил Лулаль
Борсиппа	Набу	Эзида	Божество западносемитского происхождения; сын Мардука, покровитель писцового искусства
Вавилон	Мардук	Эсагила
Дер	Иштаран	Эдимгалькалама	Бог-врачеватель, божественный судья
Дильбат	Ураш	Эимбиану	Богиня (ипостась Ки) или же бог; впоследствии верховным покровителем считался Нинурта
Исин	Нин-И(н)сина	Эугира	Одна из ипостасей богини врачевания Гулы
Кеш	Нинхурсаг	Уршабба
Киш	Забаба	Эдуб
Куту	Месламта-эа	Эмеслам	Хтонический бог; с конца III тыс. до н. э. отождествлялся с Нергалом
Ларса	Уту	Эбаббар
Марад	Лугальмарада	Эигикалама
Ниппур	Энлиль	Экур
Сиппар	Шамаш	Эбаббар
Терка	Даган	Экисига	Семитский бог осадков; в западносемитском мире известен под именем «Дагон»
Умма	Шара	Эмах	Бог-воитель, сын Инанны
Ур	Нанна	Экишнугаль/Эгишнугаль
Урук: Куллаб	Ан	Э-Ан(?), «Белый храм»(?)
Урук: Эанна	Инанна	Э-Инанна
Эреду	Энки	Эабзу/Ээнгурра/Эунир
Эшнунна	Ниназу	Эсикиль	Бог врачевания и воитель; с аккадского времени покровителем Эшнунны считался бог-воитель Тишпак

Важнейшие мифы

Мифы о сотворении и обустройстве мира

Энки и Нинхурсаг

«Э́нки и Нинхурса́г» — шумерский миф, дошедший в табличках эпохи III династии Ура и старовавилонского периода; запутанный, туманный характер повествования обуславливает трудности перевода и многообразие интерпретаций. Действие происходит в некоем мифическом, «изначальном» месте — стране или городе Дильмун, где не существует старости, болезней, «лев не убивает», «волк не поедает ягнёнка», но где также нет и пресной воды. Богиня-мать, выступающая здесь под различными именами, просит Энки достать воды. Энки создаёт реки и каналы, при помощи солнечного бога Уда (Уту) наполняет их пресной водой из земных глубин; создаются также пристани, ирригационные сооружения; Дильмун обустраивается. Богиня Нинтуд, «мать Страны» и Энки создают болота, где бог соединяется с Дамгальнуной/Нинсикиль; последняя рождает богиню Нинму. От связи Энки с Нинму рождается Нинкурра (богиня [подземной?] страны); от связи Энки с Нинкуррой — Утту (божество растительности). Нинхурсаг советует Утту уклониться от связи с богом. Чтобы добиться расположения Утту, Энки распространяет воды в колодцы засушливых земель, что наполняет сады плодами. Энки преподносит садовые плоды в дар Утту и та уступает. Нинхурсаг изымает или преобразует семя Энки, взращивая из него восемь растений (соответствующих восьми группам растений). Захотев познать эти растения и определить их судьбу, Энки съедает их одно за другим, чем вызывает гнев и проклятия со стороны Нинхурсаг. Болезни поражают восемь частей тела бога и он начинает умирать. По просьбе лисы Нинхурсаг сменяет гнев на милость и возвращает Энки здоровье; она создает восемь божеств, при рождении каждого из которых исцеляется одна из частей тела бога. Нинхурсаг определяет судьбу для этих богов: Абба становится богом растительности, Нинсикила — покровителем Магана, Нинкируту — супругой Ниназу, Нинкаси — божеством-исполнителем желаний, Нази — супругом Умун-Дары, Энсаг — покровителем Дильмуна.

Энума элиш

«Эну́ма э́лиш» (аккад. Enūma elis — Когда наверху) — пространный вавилонский космогонический миф, сохранившийся в новоассирийских и нововавилонских табличках из Ашшура, Ниневии, Киша и Урука. Сказание было сложено, вероятно, в эпоху II династии Исина (ок. XII в. до н. э.) с целью обоснования верховенства Мардука в вавилонском пантеоне, для чего были переработаны шумерские предания, прежде всего об Энлиле и Нинурте. Значительную часть повествования занимает прославление Мардука и его города Вавилона, но главную роль играет именно космогоническая канва.

Согласно сказанию, в начале времён, «Когда наверху не названо небо, внизу земля именем не называлась», праотец Абзу и прародительница Тиамат смешивали свои соответственно пресные и солёные воды. От каждого этого смешения рождалось одно поколение богов: сначала Лахму и Лахаму, затем Аншар и Кишар, после них — Ану, породивший Эа. Шум, производимый молодыми богами, стал надоедать их родителям и Абзу решил убить детей. Мумму, «советник» Абзу, придумал план как это сделать, но мудрый Эа разгадал их намерения; он начертил магический круг и произнёс мощное заклинание, в результате которого Абзу погрузился в глубокий вечный сон. Эа занял царственное место Абзу, подчинил Мумму и поселился в глубинах пресноводной бездны (в которую превратился Абзу); там же его супруга Дамкина родила их сына, Мардука. Новый бог был наделён чрезвычайной мудростью и огромной силой: его отличали гигантские конечности, четыре головы и одеяние из солнечных лучей.

Первородные боги стали упрекать Тиамат в бездействии и та решилась на битву; вместе они создали чудовищ, змей и драконов, во главе которых встал Кингу — первенец Тиамат. Эа узнал о намерениях Тиамат и говорит об этом Аншар. Аншар поручает ему принять меры против заговора, но Эа, очевидно, не добился в итоге успеха (текст в этом месте повреждён); Аншар пришлось обратиться к Ану, однако и тому не удалось добиться успеха; из-за неудач боги впали в уныние.

Тогда Эа обратился к сыну Мардуку и открыл ему, что судьба Мардука — победить их общих врагов. Мардук согласился на битву, но выдвинул условие: в случае победы он получит высшую власть над богами, его слово станет определять судьбы, его воля будет неоспоримой; перед лицом угрозы старшее поколение богов, Лахму и Лахаму, соглашаются. Испытав силу Мардука боги даровали ему победоносное оружие: лук со стрелами, палицу, сеть и семь ветров. Мардук вызвал молнии, поднял чудовищную бурю и наводнения, и в колеснице, запряжённой четвёркой ужасных коней с острыми зубами, сочащимися ядом, отправился на битву с Тиамат. Ужаснувшись облику праматери, Мардук всё же вступает с ней в бой, набрасывает на Тиамат сеть, пускает ей в пасть ветры и поражает стрелой в сердце. Воины Тиамат в страхе разбегаются, но Мардук ловит их в сеть, в том числе Кингу, у которого он забирает «Таблицы судеб». После этого Мардук сокрушает череп Тиамат, разрывает артерии и разрубает тело поверженного врага на части.

Из одной половины Тиамат Мардук создал небо, где он сотворил небесный аналог Абзу — Эшарру (обиталище Ану, Энлиля и Эа), звёзды, знаки зодиака, установил законы движения небесных светил. Из другой части тела Тиамат, а также праха, доставленного Ану, Мардук сотворил землю, из головы Тиамат — великую гору; из глаз чудовища вытекли реки Тигр и Евфрат, грудь стала цепью холмов, хвост — преградой для вод Абзу, чтобы те не затопили землю. Мардук передал Ану «Таблицы судеб» на хранение. Боги признали героя своим царём.

После каких-то событий (эта часть текста утрачена) боги убили пленённого Кингу, разрубили его артерии. Из глины, замешанной на крови Кингу, Эа сотворил людей, чтобы те служили богам и выполняли их волю. Мардук разделил ануннаков на две части: 300 богов осталось на небе, 300 были отправлены на землю (стали хтоническими богами).

В благодарность за избавление от тяжких трудов ануннаки преподнесли Мардуку в дар величественное святилище, Вавилон, где они возвели Эсагилу, зиккурат Этеменанки, а также храмы в свою честь. После этого боги стали пировать и определять судьбы. Оставшаяся часть текста — изложение и объяснение «пятидесяти имён Мардука».

Мифы, связанные с годичным циклом

Нисхождение Инанны в нижний мир

«Нисхожде́ние Ина́нны в ни́жний мир» (шум. an.gal.ta ki.gal.šè — С Великих Небес к Великим Недрам [Инанна помыслы обратила]) — пространный текст на шумерском языке, повествующий о попытке Инанны распространить свою власть на нижний (хтонический) мир, а также о судьбе Думузи, жениха богини.

В начале повествования Инанна покидает небо и землю, оставляет посвященные ей храмы Шумера, забирает принадлежащие ей мэ и в торжественном облачении с регалиями уходит в «земное нутро». Опасаясь не вернуться, перед уходом Инанна наказывает своему посланцу Ниншубуру: по прошествии трёх дней и ночей обойти в трауре все храмы и в Экуре умолять Энлиля не дать ей погибнуть; если Энлиль откажет, идти в Ур, в Экишнугаль к Нанне, если и тот откажет — к мудрому Энки в Эреду. Инанна прибывает к воротам дворца Ганзир — обиталища богов нижнего мира, где её встречает стражник Нети. Инанна говорит удивлённому стражнику что она пришла, чтобы участвовать в отправлении ритуала по умершему Гугаланне, муже Эрешкигаль, владычицы нижнего мира и сестры Инанны. Нети докладывает испуганной Эрешкигаль о прибытии Инанны, после чего впускает богиню в «Страну без возврата». Но могуществу Инанны оказываются неподвластны законы нижнего мира; проходя через семь врат дворца Ганзир богиня лишается каждой из своих семи сил и предстаёт перед Эрешкигаль обнажённой. Попытка Инанны захватить трон сестры оказывается неудачной и семь ануннаков — судий подземного мира обрекают богиню на смерть; Эрешкигаль обращает Инанну в труп и вешает на крюк. По прошествии трёх дней и ночей Ниншубур делает всё как наказывала его госпожа; Энлиль и Нанна отказывают посланнику, полагая что Инанна захотела слишком много власти и потому сама виновата в случившемся, что законы подземного мира всесильны и что никто не вступится за богиню; и только Энки изъявляет готовность помочь. Из земли из под своих ногтей Энки создает двух персонажей — кургара (шум. kur.gar.ra) и галатура (шум. gala.tur.ra), даёт им «траву жизни» и «воду жизни» и отправляет к воротам подземной страны. Персонажи видят Эрешкигаль, которая мучается от родовых(?) болей и, ведя «эхом» с ней диалог, «выторговывают» тело Инанны. После этого, с помощью «воды» и «травы жизни» они оживляют богиню. Однако ануннаки хватают богиню и говорят, что та сможет покинуть «Страну без возврата» только если найдёт себе замену. В окружении полчищ демонов-галла Инанна выходит через семь ворот нижнего мира, попутно возвращая своё облачение и инсигнии. Первым на их пути появляется одетый в лохмотья Ниншубур, которого демоны уже готовы схватить, но Инанна препятствует им; то же происходит в Умме с опечаленным местным богом Шарой и в Бад-тибире с горюющим Улулем. Наконец, процессия достигает Куллаба (округ Урука), где встречает Думузи, который, вместо траура, восседает в роскошной одежде на блистательном троне. В гневе Инанна приказывает демонам схватить его, но Думузи взывает к солнечному Уту, брату Инанны, говоря что та по собственной воле ушла в подземный мир, а теперь хочет вместо себя отправить туда Думузи. Уту внимает просьбе героя и превращает его в ящерицу, что позволяет последнему бежать от демонов, однако те продолжают гнаться за Думузи. Далее текст повреждён и частично восстанавливается другим источником — «Сон Думузи»: в этом месте, возможно, идёт описание других попыток героя скрыться от демонов, для чего он принимает иные обличья, прячется у своей сестры Гештинанны; демоны пытают Гештинанну и находят Думузи; Гештинанна готова пойти в нижний мир вместо брата. Далее продолжается текст изначальной поэмы. Инанна печалится об уходе Думузи и решает, что только половину года её возлюбленный будет проводить в нижнем мире, а другую половину вместо него там будет находиться Гештинанна.

Текст заканчивается восхвалением «светлой Инанны» и «светлой Эрешкигаль».

Миф о герое Этане

«Миф об Эта́не» — аккадский миф, повествующий о деяниях Этана — легендарного царя I династии Киша. Самая ранняя версия датируется старовавилонским временем; сохранились также средне- и новоассирийская версии; последняя — наиболее полная.

В прологе к мифу повествуется о сотворении города Киша игигами и ануннаками. Город создан, но в нём нет царя; Иштар ищет того, кто бы мог занять трон, Энлиль находит Этану.

Далее следует лакуна в 120 строк. У большого дерева, что росло у истока реки, орёл и змей обустроили свои гнёзда. Орёл предложил змею дружбу, но, поскольку тот не доверял птице, орёл решил скрепить её совместной клятвой перед лицом Шамаша. Друзья договорились делить пополам всю ту пищу, что они добудут охотой. Всё шло хорошо, их потомство росло, но однажды орёл задумал съесть детей змея. Один из птенцов сказал родителю, что тот задумал греховное дело, но орёл ответил, что он связан лишь небесами и вершинами деревьев, после чего склевал змеёнышей. Когда вечером змей вернулся и увидел пустое гнездо, он воззвал к Шамашу. Услышав мольбу, солнечный бог рассказал змею как заманить врага в ловушку: нужно убить быка и спрятаться в его теле. Когда орёл увидел быка, он, несмотря на предостережения умного сына, с жадностью набросился на тушу; змей ухватился за орла и стал выщипывать ему перья, после чего сбросил искалеченную птицу в глубокую яму. Мольбы к змею и Шамашу оказались безрезультатными; солнечный бог лишь отметил, что орлу суждена кара за то зло, что он совершил. Вместе с тем, Шамаш открыл птице, что пошлёт человека, который должен помочь.

Тем временем Этана, царь Киша, до сих пор не имеет наследника. Он каждый день молит Шамаша, напоминая о щедрых жертвах, регулярно приносимых богу. Этана просит Шамаша открыть ему «траву рождения» и бог, наконец, указывает царю на орла. Этана находит угасающую птицу в глубокой яме и выхаживает её в течение семи месяцев; по истечении этого срока орёл восстанавливает свои силы и выбирается из ямы. Текст продолжается после лакуны. Орёл спрашивает, как он может отблагодарить Этану. Царь говорит про «траву рождения» и орёл отправляется в горы на её поиски, однако не находит. Тогда он вызывается слетать на небо, чтобы обратиться к самой Иштар, владычице рождения. Этана садится на спину орла и, ухватившись руками за перья, поднимается ввысь. От вида уменьшающейся земли у царя кружится голова и он падает вниз; однако орёл подхватывает Этану, не позволяя тому разбиться. Далее следует повреждённый фрагмент. Попытка не удалась; Этана возвращается в Киш, где он вместе с женой продолжает думать о «траве рождения». Этана рассказывает свой сон, в котором он вместе с орлом преодолевает врата великих богов и в доме с открытыми окнами видит деву на троне с венцом на голове. Рычащие львы, что лежат у ног девы, бросаются на Этану и тот просыпается. Орёл растолковывает значение сна и предлагает Этане вновь слетать на небеса. На этот раз царь прочно привязывает себя к гигантской птице и они взлетают. Поднявшись на небеса они минуют врата Сина, Шамаша, Адада и Иштар, после чего текст обрывается. Судя по всему, «трава рождения» всё-таки была получена: в последующих разрозненных фрагментах упоминается жена царя и их сын Балих, а также смерть самого Этаны (вероятно ставшая расплатой за некое деяние).

Мифы о героях Гильгамеше и Энкиду

Эпос о Гильгамеше

«Э́пос о Гильгаме́ше», или поэма «О всё видавшем» (аккад. ša nagba imuru) — одно из старейших сохранившихся литературных произведений в мире, самое крупное произведение, написанное клинописью, одно из величайших произведений литературы Древнего Востока. «Эпос» создавался на аккадском языке на основании шумерских сказаний на протяжении полутора тысяч лет, начиная с XVIII—XVII веков до н. э. Его наиболее полная версия была обнаружена в середине XIX века при раскопках клинописной библиотеки царя Ашшурбанипала в Ниневии. Она была записана на 12 шестиколонных табличках мелкой клинописью, включала около 3 тысяч стихов и была датирована VII веком до н. э. Также в XX веке были найдены фрагменты других версий эпоса, в том числе и на хурритском и хеттском языках.

Главными героями эпоса являются Гильгамеш и Энкиду, о которых также дошли отдельные песни на шумерском языке, некоторые из них были созданы ещё в конце первой половины III тысячелетия до н. э. У героев был один и тот же противник — Хумбаба (Хувава), охраняющий священные кедры. За их подвигами следят боги, которые в шумерских песнях носят шумерские имена, а в эпосе о Гильгамеше — аккадские. Однако в шумерских песнях отсутствует связующий стержень, найденный аккадским поэтом. Сила характера аккадского Гильгамеша, величие его души — не во внешних проявлениях, а в отношениях с человеком Энкиду. «Эпос о Гильгамеше» — это гимн дружбе, которая не просто способствует преодолению внешних препятствий, но преображает, облагораживает.

Также в эпосе отражены многие взгляды философии того времени на окружающий мир (элементы космогонии, история о «Большом потопе» в поздней редакции), этику, место и судьбу человека (поиски бессмертия). Во многом «Эпос о Гильгамеше» сравнивают с произведениями Гомера — «Илиадой», которой он старше на тысячу лет, и «Одиссеей».

Гильгамеш и Агга

«Гильгаме́ш и А́гга» (шум. lú.kin.gi_4.ra — Человек [то есть правитель] Шумера) — шумерский текст, дошедший в записи времён III династии Ура. В отличие от других сказаний о Гильгамеше, здесь мифологическая канва ещё слабо представлена, на первом месте стоит описание политических реалий: военного конфликта, торговых связей, дипломатических отношений.

Послы Агги, сына Эн-Мебарагеси прибывают из Киша в Урук (вероятно с целью направить урукцев на работы в Киш). Урукский правитель Бильгамес/Гильгамеш обращается к старейшинам за советом: такие работы нужны в землях самого Урука, а потому стоит ли подчиниться Кишу? Старейшины подтверждают что работы нужны, но при этом полагают что Кишу следует подчиниться. Уповая на помощь богини Инанны, Гильгамеш повторно задаёт вопрос старейшинам, на этот раз в присутствии рядовых граждан Урука; созванное таким образом народное собрание решает: старейшины могут подчиниться, но стоит ли это делать рядовым гражданам? Далее следует описание Урука: город, его главный храм Эанна и великая стена основаны самими богами. Гильгамеш распоряжается готовить оружие к предстоящей битве. Агга прибывает с войском спустя несколько дней и приступает к осаде Урука. Для переговоров с Аггой отправляется доброволец — царский стражник Бирхур-тура. Он выходит за городские ворота, враги схватывают его и избивают, после чего приводят к Агге. Во время разговора один из урукских офицеров взбирается на стену; Агга видит его и спрашивает Бирхур-туру: «Раб, это твой царь?». Стражник отвечает отрицательно и с восхищением описывает Гильгамеша, говоря также о том, что тот возьмёт Аггу в плен прямо среди войска. Кишцы избивают Бирхур-туру; из городских ворот выходит Энкиду, а на стену поднимается сам Гильгамеш. На вопрос Агги Энкиду отвечает утвердительно: «Да, это мой царь», после чего повторяет слова Бирхур-туры. Текст в этом месте сильно фрагментирован. Вероятно, что с помощью посланцев и какой-то уловки Гильгамеш отвлекает внимание осаждающих, а сам тем временем схватывает Аггу. Граждане Урука славят своего царя. Гильгамеш вспоминает о некоем хорошем деянии, совершённом Аггой, в благодарность за это прощает противника и отпускает его в Киш.

Гильгамеш и Гора Бессмертного

«Гильгаме́ш и Гора́ Бессме́ртного» (шум. en.e.kur.lú.ti.la.šè — Жрец к «Горе Бессмертного» [обратил помыслы]) — шумерский текст. Указанное название — перевод В. К. Афанасьевой; в ранних публикациях присутствует заголовок, данный С. Крамером: «Гильгаме́ш и страна́ живу́щего»; используются также названия: «Гильгаме́ш и Кедро́вый лес», «Гильгаме́ш и Хува́ва».

Гильгамеш и небесный бык

«Гильгаме́ш и небе́сный бык» — шумерский миф, дошедший в небольших фрагментах из Ниппура и Ме-Турана; древнейшая версия записана при III династии Ура. Сюжет в общих чертах близок к соответствующей части позднего «Эпоса о Гильгамеше» (Таблица VI). Богиня Инанна впечатлена великими победами Бильгамеса/Гильгамеша и предлагает ему стать её мужем. Но в отличие от других эпических правителей Урука, Гильгамеш пренебрежительно отвергает предложение. Разгневанная Инанна посылает гигантского небесного быка, который должен отомстить за нанесённое оскорбление. Однако Гильгамеш убивает чудовище, а олицетворением последнего отныне становится созвездие Тельца.

Гильгамеш, Энкиду и нижний мир

«Гильгаме́ш, Энки́ду и ни́жний мир» — шумерский источник, состоящий из двух частей: «Гильгаме́ш и де́рево хулу́ппу» и «Энкиду и подземный мир».

Смерть Гильгамеша

«Сме́рть Гильгаме́ша» — шумерский текст.

Источники

• Ассиро-вавилонский эпос / Пер. с шумер. и аккад. В. К. Шилейко. Изд. подг. В. В. Емельянов. — СПб.: Наука, 2007. — 642 с. — (Литературные памятники). — ISBN 978-5-02-026463-2.
• [refdb.ru/look/2221471-pall.html Когда Ану сотворил небо. Литература древней Месопотамии] / Пер. с аккад., сост. В. К. Афанасьевой и И. М. Дьяконова; Институт востоковедения РАН. — М.: Алетейа, 2000. — 456 с. — (Сокровенное слово Востока). — ISBN 5-89321-059-X.
• «От начала начал…» Антология шумерской поэзии / Изд. подгот. В. К. Афанасьевой. — СПб.: Центр «Петербургское Востоковедение», 1997. — 496 с. + 12 л. ил. — (Мифы, эпос, религии Востока. Bibliotheca Universalia). — ISBN 5-85803-060-2.
• Эпос о Гильгамеше. (О все видавшем) / Перев. с аккад. И. М. Дьяконова. — М.;Л.: Изд-во АН СССР, 1961. — 216 с. — (Литературные памятники).[www.e-reading.link/book.php?book=274]
• «Я открою тебе сокровенное слово…» Литература Вавилонии и Ассирии / Пер. с аккад. В. К. Афанасьевой. — М.: Худож. лит-ра, 1981. — 352 с.

• [etcsl.orinst.ox.ac.uk/catlist.htm The Electronic Text Corpus of Sumerian Literature (ETCSL): Catalogue of available compositions]

Литература

• Гуляев В. И. Шумер. Вавилон. Ассирия: 5000 лет истории. — М.: Алетейа, 2004. — 440 с. — (Сокровенная история цивилизаций). — ISBN 5-89321-112-X.
• Емельянов В. В. Древний Шумер. Очерки культуры. — СПб.: Азбука-Классика, 2003. — 320 с. — (Мир Востока).
• История всемирной литературы: В 9 томах. — М., 1983. — Т. I.
• Клочков И. С. Духовная культура Вавилонии: человек, судьба, время. — М.: Наука, Главная редакция восточной литературы, 1983. — 208 с.
• Колтыпин А. В. Боги и демоны Древнего Египта и Шумера. — М.: Вече, 2013. — 160 с. — (Коллекция тайн и загадок). — ISBN 978-5-4444-1084-4.
• Крамер С. Н. Мифология Шумера и Аккада. — М., 1977. — (Мифологии древнего мира).
• Крамер С. Н. История начинается в Шумере. — 2. — М.: Наука, Главная редакция восточной литературы, 1991. — 256 с. — (По следам исчезнувших культур Востока).
• Кьера Э. Они писали на глине. Рассказывают вавилонские таблички. — М.: Наука, Главная редакция восточной литературы, 1984. — 136 с. — (По следам исчезнувших культур Востока).
• Оппенхейм А. Л. Древняя Месопотамия. Портрет погибшей цивилизации. — 2-е изд. — М.: Наука, Главная редакция восточной литературы, 1990. — 320 с. — (По следам исчезнувших культур Востока).
• Редер Д. Г. Мифы и легенды Древнего Двуречья. — М.: Наука, Главная редакция восточной литературы, 1965. — 120 с.
• Франкфорт Г. А., Уилсон Д., Якобсен Т. В преддверии философии. Духовные искания древнего человека. — М.: Наука, Главная редакция восточной литературы, 1984. — 236 с.
• Хук С. Г. Мифология Ближнего Востока. — М.: Наука, Главная редакция восточной литературы, 1991. — 184 с. — (По следам исчезнувших культур Востока). — ISBN 5-02-017001-1.
• Церен Э. Лунный бог / Главная редакция восточной литературы. — М.: Наука, 1976. — 382 с. — (По следам исчезнувших культур Востока).
• Якобсен Т. Сокровища тьмы. История месопотамской религии. — М.: Восточная литература, 1995. — 293 с. — (По следам исчезнувших культур Востока). — ISBN 5-02-016601-4.
• Leick G. [books.google.ru/books/about/Babylonian_Topographical_Texts.html?id=Zw0TQ1MrhOkC&redir_esc=y A dictionary of Ancient Near Eastern mythology]. — New York: Taylor & Francis, 2003. — 241 p. — ISBN 0-203-02852-X.

Отрывок, характеризующий Шумеро-аккадская мифология

– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.


В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
– Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche. [Оставьте Катю делать, что она знает.] Вы знаете, как граф ее любит.
– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.