Шумов, Пётр Иванович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Пётр Иванович Шумов
Род деятельности:

художник, фотограф

Отец:

Иван Андреевич Шумов

Мать:

Екатерина Максимовна Шумова (урожд. Котова)

Супруга:

Екатерина (Кейла) Шумова (урожд. Лапина)

Дети:

Мария Шумова,
Татьяна Гуревич
(урожд. Шумова),
Сергей Шумов
(Pierre Serge Choumoff)

Награды и премии:

Гран-при Лондонского салона фотографии (1922),
Бронзовая медаль Французского общества фотографии,
Золотая медаль Международной выставки современных декоративных и промышленных искусств
в Париже (1925),
Польской Республики

Внешние видеофайлы
[www.youtube.com/watch?v=1rco9pSAnCk Обратный отсчёт. Пётр Шумов: чёрно-белая судьба]. Фильм телеканала ОНТ

Пётр Ива́нович Шу́мов (фр. Pierre Choumoff; польск. Piotr Szumow; 1872—1936) — русско-французский фотохудожник, личный фотограф Огюста Родена.





Биография и творчество

Россия

Революционная деятельность

Родился 26 марта 1872 года в Гродно в семье надворного советника. В гимназические годы увлёкся революционными веяниями, участвовал в нелегальном кружке, в издании подпольной газеты. В 1891 году поступил в Санкт-Петербургский технологический институт. В 90-е годы примкнул к гродненскому революционному кружку Сергея Галюна, поддерживающему связи с польским Вторым Пролетариатом, нелегальными организациями Петербурга, Киева и других городов России[1].

Первый арест Шумова произошёл на студенческих каникулах, летом 1894 года, когда конспиративное собрание кружковцев выследили жандармы. Петру Ивановичу было предъявлено обвинение в хранении нелегальной литературы, на три года запрещён выезд из Гродно. Однако подпольная деятельность продолжалась — Шумов сотрудничал с Российской социал-демократической партией, руководил гродненской организацией Польской социалистической партии. Впоследствии он ещё семь раз был арестован, в общей сложности пришлось провести в тюрьме четыре года[1]. В борьбе за свержение самодержавия, права национальных меньшинств (белорусов, поляков, евреев) участвовала и жена Шумова Екатерина. После очередного ареста в 1906 году возникла перспектива каторги, и в 1907-м тридцатипятилетний Шумов с женой и трёхлетней дочерью Марией покинул Россию.

Франция

Освоение профессии

Семья эмигрантов обосновалась в Париже. Шумов отыскал бывшего соратника по революционной деятельности Яна Строжецкого, приехавшего в город несколькими годами ранее. Бывший активный революционер работал в ателье французского фотографа Феликса Боннэ[2] на авеню дё Клиши, 34 и предложил Шумову стать напарником. В отличие от Строжецкого, пристрастившегося к фотографии ещё в ссылке в Якутии в 1903—1904 годах[3][4], для Шумова фотоискусство было областью неизведанной — он признался, что никогда не держал в руках фотоаппарата.

Благодаря полученным в университете знаниям и поддержке коллеги механические и химические принципы фотографии удалось освоить довольно быстро, — но художественного образования не хватало. Для постижения искусства создания образов, композиции, сочетания света и тени Шумов отправился на левый берег Сены, в кофейни «Дом», «Ротонда», «Клозри де Лила», «Селект», «Куполь» — излюбленные места встреч живописцев, поэтов, писателей и своего рода центр культурной жизни Парижа начала XX века[1].

Ателье

Общение не прошло даром — в 1911-м Шумов открыл уже собственное фотоателье на Монпарнасе, рю дю Фобур Сен-Жак, 5 (XIV округ) и вскоре сделался популярным в Париже фотографом-портретистом[5]. Сын фотографа оставил описание творческой лаборатории:
Ателье Шумова, с высокими потолками, располагалось на самом верху здания, фасад которого был оснащён огромным застеклённым фонарём, пропускавшим максимальное количество света. В одном из углов находилась винтовая лестница, ведущая в мезонин, оборудованный под лабораторию. Именно здесь, среди нагромождения реактивов, Шумов занимался проявлением и ретушью негативов, в основном стеклянных пластинок большого формата (18х24)[6].

Известности ателье немало способствовало состоявшееся в том же году знакомство Шумова с Огюстом Роденом, быстро перешедшее в тесное сотрудничество, длившееся до смерти скульптора. В 1912—1917 годах Шумов создал фотолетопись последних лет жизни и творчества Родена (портреты мэтра, его работа в мастерской, свадьба c многолетней спутницей жизни Роз Бёре, состоявшаяся за две недели до её смерти, похороны мадам Огюст Роден, Роден на смертном одре и др.). После смерти скульптора Шумов стал первым фотографом Музея Родена, открывшегося в августе 1919 года в Париже[1][7].

Искусство художественной фотографии

Работам Шумова свойственна игра на контрасте света и тени. Главным в своём искусстве мастер считал «интуитивное усилие», направленное на проникновение в психологию личности модели. Фотограф работал с моделью по несколько часов, вникая в характер и подбирая наиболее выгодный ракурс — профиль или поворот на три четверти, обыгрывая свет и тень, в зависимости от психотипа личности предлагая устремить взгляд на зрителя или в отдалённую закадровую точку. Важную роль в создаваемых им фотопортретах нередко играла рука, служащая своего рода «цоколем» и вносящая пластический элемент в композицию. Порой оригинальность образа подчёркивали очки, игра отражения на стёклах использовалась художником для создания интриги.

Большое значение придавалось и технической стороне работы. Исследовательница фонда Шумова в Музее Родена В. Глютрон выделяет два типа ретуши. Первый, применявшийся чаще, выполнялся простым карандашом на стеклянных пластинках — Шумов без нажима наносил мельчайшие штрихи на участки негатива, которые хотел очистить от лишних, на взгляд мастера, деталей — при печати на месте карандашных штрихов получались высветленные участки, свободные от изъянов. Во втором случае на негатив наносилось особое вещество, затем фрагментарно соскабливаемое острым инструментом — на фотографии образовывались затемнённые участки[8]. Для получения особых художественных эффектов использовался бромойлевый процесс печатания[1][9].

Ретушь служила не созданию идеализированного образа модели, а акцентированию черт, составляющих её характер и оригинальность. В докладе о художественной фотографии в мае 1923 года Шумов отмечал:
При фокусировке мы отдаляемся от натуры, потому что глаз приближается при этом вплотную к объекту, тогда как реально мы наблюдаем его с некоторой дистанции. Помещая глаз так близко, мы обычно замечаем гораздо больше деталей <…>. Поэтому нужно добиться устранения некоторых несущественных, поскольку они невидимы для глаза, деталей. Это достигается либо с помощью ретуши, либо путём получения размытого изображения. Отсюда необходимость ретуши в случае [слишком] чёткого изображения[10].

Творческая деятельность и признание

В 1918 году Музеем Родена в Базеле и Берне были организованы посвящённые творчеству Родена выставки, представлявшие скульптуры, акварели и рисунки мэтра, а также 40 фотографий Шумова.

В 1921-м выставки фотопортретов Шумова прошли в помещениях «Русского книгоиздательства „Я. Поволоцкий и Ко“» и фабрики «Lumier». В 1922—1923 годах художник сотрудничал с Обществом «L’Art et science», Обществом русских инженеров, выступал с докладами и лекциями о художественной фотографии.

Европейскую известность фотографу принесли Гран-при Лондонского салона фотографии за «Портрет Графини Х» и ежегодный приз лондонского журнала «Photograms of the year» (1922), сопроводившего публикацию комментарием:

…переходим к изумительному «Портрету Графини Х» Пьера Шумова — французскому до мозга костей. Восхищает мастерство, превращающее шелковистую собаку в средоточие света, в лёгкой дымке серебристо-серых тонов. Фон замечательным образом сочетается с сюжетом, и абрис кресла эпохи Людовика XVI придаёт всей композиции законченный характер[11].

Шумов участвовал в Осенних салонах (1927, 1930), Салоне Тюильри (1932) и других выставках. За портреты был удостоен бронзовой медали Французского общества фотографии, золотой медали Всемирной выставки в Париже (1925)[12][13].

В 1920-х годах Шумовым создана галерея фотопортретов известных русских деятелей культуры — М. Алданов, Л. С. Бакст, К. Д. Бальмонт, М. Волошин, Н. С. Гончарова, Б. К. Зайцев,А. И. Куприн, М. Ф. Ларионов, В. В. Маяковский,С. С. Прокофьев, И. Ф. Стравинский, С. Н. Судьбинин, А. Н. Толстой, Н. Тэффи, М. И. Цветаева, В. Ф. Ходасевич, Саша Чёрный, М. З. Шагал, Л. Шестов, И. С. Шмелёв, В. И. Шухаев, И. Г. Эренбург и другие, серия портретов танцовщиков и балерин Русского балета С. П. Дягилева; портреты митрополита Евлогия, генерала А. И. Деникина, политиков А. Ф. Керенского, П. Н. Милюкова, П. Б. Струве, премьер-министра Великобритании Дж.-Р. Макдональда, А. Барбюса, Э. Верхарна, Айседоры Дункан, Ж. Кокто, Ф. Леже, К. Моне, А. Франса, А. Эйнштейна и многих других.

<center>
…Шумов — больше, чем просто фотограф, пусть даже искусный: это очень тонкий психолог, высокообразованный человек, которого любят и посещают поэты, художники, он сам — художник, мыслящая личность…
 — писала критика[14].

А. И. Куприн, направляя на рю дю Фобур Сен-Жак знакомых музыкантов, писал: «Дорогой Пётр Иванович, к Вам обратится квартет Кедровых, чтоб и Вы увековечили их своим художественным объективом. Будьте к ним так же любезны, как и ко мне, Вашему другу и покорному слуге. Ваш Александр Куприн». «Дорогой Петр Иванович. Карточки восхитительны, — писала М. И. Цветаева, приглашая фотографа на свой вечер в начале марта 1926 года. — Сделайте мне, пожалуйста, для начала по две». В открытке, посланной из Лондона 24 марта того же года, она сообщала: «Весь Лондон полон Вашей славой. Трублю её повсеместно, — не словом, а делом, то есть показывая Ваши (свои) карточки, которые здесь со мной. Лондонцы (особенно дамы!) наперебой берут Ваш адрес». «Я не забуду конечно Вас благодарить за Ваши присланные фотопортреты с меня, полные жизни и экспрессии! Спасибо», — писал М. Шагал в 1927-м[15]. Эти и многие другие письма благодарных посетителей ателье сохранились в архиве Шумова.

В 1929-м году художник пожертвовал свои фотоработы для благотворительной лотереи в пользу Комитета помощи русским писателям и учёным во Франции[16].

«Буашумов»

Шумову принадлежит изобретение оригинального метода художественного изображения, получившего название «Буашумов» (фр. Les Boischoumoff)[К 1] — инкрустация на дереве, выполняемая на основе фотографии. Используя фотопортрет как основу, мастер переносил на деревянную поверхность главные контуры и линии лица. Затем вырезал тончайшие лепестки из разных пород дерева и укладывал их вплотную друг к другу — так, чтобы тона и оттенки перетекали друг в друга, образуя инкрустированный портрет. Для этой работы художник заказывал экзотические породы дерева разных тонов[17].

В 1931 году французский поэт, критик и переводчик А. Мерсеро писал:

После долгих экспериментов Шумов изготавливает теперь портреты с деревянными инкрустациями под названием «Буашумов». При этом разнообразие тонов, получаемое за счёт использования различных видов натурального дерева — белого дерева всех оттенков, тёмного дерева, жёлто-серого, носит бесконечный характер. Ему нужно для этого подобрать зернистость, цвет, породу дерева, и тогда уже в дело вступают одновременно надёжность его интуиции и его искусство[18].

Польша

Оценка роли в революционной борьбе

Мировой экономический кризис 1929 года затронул и ателье на рю дю Фобур Сен-Жак, в июле 1933-го его пришлось закрыть[19]. Шумов с женой и сыном переезжает в Польшу, работает консультантом на крупном химическом заводе в Лодзи.

В июле 1934 года польское правительство награждает его Крестом Независимости — за заслуги в революционной борьбе.

25 июня 1936 года П. И. Шумов скончался от сердечной недостаточности. На его похоронах присутствовали видные польские деятели[20]. Похоронен на кладбище Евангелической реформистской церкви в Лодзи.

Семья

После смерти П. И. Шумова его жена Екатерина (урожд. Кейла Лапина; 1880—1941/42) вернулась в Гродно, в дом, доставшийся по наследству от родителей. В начале Второй мировой войны погибла в немецком концлагере.

Дочь Мария (1904—1917) умерла в Париже в детском возрасте.

Дочь Татьяна (в браке Гуревич; 1914/1915—1998) после войны жила в Ленинграде, работала в Музее А. С. Пушкина на Мойке, 12, сотрудничала в издательстве «Аврора», преподавала французский язык; в 1970-м вернулась в Париж[21].

Сын Сергей (1921—2012) в 1936 году, после смерти отца, вернулся в Париж, учился в лицеях Монтень и Луи-ле-Гран, на факультете наук Парижского университета, в Национальном институте науки и техники ядерных исследований. Получил диплом лиценциата математических наук. Во время войны участвовал в движении Сопротивления, арестован в 1942 году, отправлен в концентрационный лагерь Маутхаузен[22]. После освобождения работал инженером в Центре исследований в области физики (1954), с 1956-го руководител отделом ядерных исследований Французского отделения компании «Thompson-Hauston». С 1962-го — начальник лаборатории и главный инженер, член и президент административного совета Французского общества по изучению вакуума (1964—1965); в 1968—1990 годах — член исполнительного совета Международного Союза по науке и технике и использованию вакуума (UISTAV)[23]. Автор большого количества публикаций по физике вакуума и его применению, ряда работ о Маутхаузене. Вице-президент Международного комитета узников Маутхаузена. Кавалер ордена Почётного легиона и Военного креста. Награждён Воинской медалью, Крестом Добровольцев Сопротивления, Крестом Добровольцев, Медалью Интернированных за участие в Сопротивлении, почётным знаком «За заслуги перед Австрийской республикой»[24].

Наследие

Работы Петра Шумова хранятся в Музее Родена[25][26], агентстве «Роже-Виолле» («Roger-Viollet») (Париж)[27], Российском государственном архиве литературы и искусства (Москва)[28].

Значимой единицей фонда Шумова в Музее Родена является собственноручно составленная фотографом полная опись его работ, посвящённых Родену и его произведениям, — 149 оригинальных фотографий произведений мэтра и 58 портретов и снимков, иллюстрирующих творческую жизнь и быт скульптора, — фотодокументальное свидетельство последних лет жизни Родена[29].

В СССР фотографии Шумова часто использовались для иллюстрирования литературно-художественных изданий — без указания авторства, по сложившейся традиции или незнанию издателей, авторство не всегда указывается и изданиях постсоветской России XXI столетия[30].

Выставки

Напишите отзыв о статье "Шумов, Пётр Иванович"

Комментарии

  1. От фр. bois — дерево + фамилия художника.

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 Антонова А. [grodnonews.by/ru/0/16984/news Возвращение имён: Пётр Иванович Шумов] // Гродзенская праўда : газета. — 2013. — 15 августа.
  2. [www.reliephographie.com/galerie1/cad01.htm Félix Bonnet]
  3. Алексеев Э. Е. [eduard.alekseyev.org/pfl/referat.html Якутские песни в свете теории мелодических ладов : Автореф. дисс.] / сектор истории музыки народов СССР Ин-та истории искусств Министерства культуры СССР. — Москва, 18 июня 1970.
  4. Смирнов Д. В. [www.laurakim.ru/kuljtura/muzykaljno-etnograficheskaya-komissiya.-smirnov-d.v-html-2.html Музыкально-этнографическая комиссия] // Традиции русской художественной культуры : Межвуз. сб. науч. тр. — М. ; Волгоград. — Т. 3. — С. 213—232.
  5. Русский парижанин: Фотографии Петра Шумова: фотоальбом = Un parisien russe: Photographies de Pierre Choumoff / [на рус. и фр. яз. ; сост. С. Шумов, П. Гуревич, С. Некрасов и др]. — М.: Рус. путь, 2000. — С. 33. — 96 с. — 2000 экз. — ISBN 5-85887-082-1.
  6. Русский парижанин..., 2000, с. 19—20.
  7. Леонидов В. [www.nasledie-rus.ru/podshivka/5520.php Великий и почти забытый Пётр Шумов] // Наше наследие : журнал. — 2000. — № 55.
  8. Glutron V. Le fonds Choumoff / dir. de publ., réd. en chef H. Pinet. — 4 vol. — Paris, 1997. — 40+[14+58+74] p. См. также: Русский парижанин: Фотографии Петра Шумова: фотоальбом = Un parisien russe: Photographies de Pierre Choumoff / [на рус. и фр. яз. ; сост. С. Шумов, П. Гуревич, С. Некрасов и др]. — М.: Рус. путь, 2000. — С. 20—21, 34. — 96 с. — 2000 экз. — ISBN 5-85887-082-1.
  9. Русский парижанин..., 2000, с. 20—21, 34.
  10. Русский парижанин..., 2000, с. 23.
  11. Русский парижанин..., 2000, с. 7, 24.
  12. Русский парижанин..., 2000, с. 36.
  13. Волкова Г. В. [cyberleninka.ru/article/n/fotografiya-v-obschestvenno-politicheskoy-i-kulturnoy-zhizni-rossiyskogo-zarubezhya-1920-1930-e-gg#ixzz36zij5qOp Фотография в общественно-политической и культурной жизни Российского зарубежья (1920—1930-е гг.)] // Новый исторический вестник : журнал. — М., 2007. — Вып. 16. — С. 256.
  14. Русский парижанин..., 2000, с. 20.
  15. Русский парижанин..., 2000, с. 6, 7, 20.
  16. Волкова, 2007, с. 256.
  17. Русский парижанин..., 2000, с. 35.
  18. Русский парижанин..., 2000, с. 34.
  19. Русский парижанин..., 2000, с. 36—38.
  20. Русский парижанин..., 2000, с. 38.
  21. [www.tez-rus.net/ViewGood115055.html Шумова Татьяна Петровна] // Российское зарубежье во Франции. 1919—2000 : биогр. слов. : в 3 т. / под. общ. ред. Л. Мнухина, М. Авриль, В. Лосской. — М.: Наука : Дом-музей Марины Цветаевой, 2008—2010. — Т. 3. — С. 585. — 752 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-02-037382-2.
  22. [mauthausen.ouvaton.org/25669.html?lang=en Choumoff Pierre Serge] на сайте Mauthausen Monument; [www.unadif.fr/75-paris/pierre-serge-choumoff Pierre Serge Choumoff] на сайте L'Union Nationale des Associations de Déportés / La Fédération Nationale des Déportés et Internés de la Résistance.
  23. Российское зарубежье во Франции…, 2008—2010, Шумов Сергей Петрович, с. 584.
  24. [www.whoswho.fr/decede/biographie-serge-choumoff_13589 Biographie Serge Choumoff] на сайте Who is Who in France
  25. См.: [www.musee-rodin.fr/fr/rodin/chronologie-dauguste-rodin/les-dernieres-annees Les dernières années] на сайте Музея Родена.
  26. [musee-rodin.bibli.fr/opac/index.php?lvl=categ_see&id=1104 Musée Rodin — Bibliothèque]
  27. См.: [www.roger-viollet.fr/accueil.aspx Auguste Rodin].
  28. Русский парижанин..., 2000, с. 22.
  29. Русский парижанин..., 2000, с. 33.
  30. [www.artrz.ru/authors/1804649615/1805259840.html Шумов Пётр Иванович]. Искусство и архитектура Русского зарубежья (19 февраля 2013). — сост. Д. Я. Северюхин. Проверено 29 ноября 2014.
  31. [old.dommuseum.ru/index.php?m=dist Поволоцкий Яков Евгеньевич] // Российское зарубежье во Франции. 1919—2000 : биогр. словарь : в 3 т. / под. общ. ред. Л. Мнухина, М. Авриль, В. Лосской. — М.: Наука : Дом-музей Марины Цветаевой, 2008—2010. — Т. 2. — 683 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-02-036896-5..
  32. [www.art-of-the-day.info/e23164-un-photographe-russe-a-paris-pierre-choumoff-1872-1936.html Un photographe russe à Paris, Pierre Choumoff (1872—1936)]
  33. [ont.by/news/our_news/0074370 Ретроспектива французской фотографии из крупнейших собраний Парижа в Минске]

Литература

На русском языке

  • [www.tez-rus.net/ViewGood115048.html Шумов Пётр Иванович] // Российское зарубежье во Франции. 1919—2000 : биогр. слов. : в 3 т. / под. общ. ред. Л. Мнухина, М. Авриль, В. Лосской. — М.: Наука : Дом-музей Марины Цветаевой, 2008—2010. — Т. 3. — С. 584. — 752 с. — ISBN 978-5-93015-104-6.
  • Русское зарубежье: Хроника научной, культурной и общественной жизни. 1920—1940. Франция / под общ. ред. Л. А. Мнухина. — Т. 1—4. — М.; Paris: Эксмо ; YMCA-Press, 1995—1997. — Т. 1: 1920—1929. — С. по указателю. — 630 с.
  • Русский парижанин: Фотографии Петра Шумова: фотоальбом = Un parisien russe: Photographies de Pierre Choumoff / [на рус. и фр. яз. ; сост. С. Шумов, П. Гуревич, С. Некрасов и др]. — М.: Рус. путь, 2000. — 96 с. — 2000 экз. — ISBN 5-85887-082-1.
  • Урес А. В объективе русского художника // Невское время : газета. — 2000. — 10 июня. — № 104 (2227).
  • Леонидов В. [www.nasledie-rus.ru/podshivka/5520.php Великий и почти забытый Пётр Шумов] // Наше наследие : журнал. — 2000. — № 55.
  • Волкова Г. В. [cyberleninka.ru/article/n/fotografiya-v-obschestvenno-politicheskoy-i-kulturnoy-zhizni-rossiyskogo-zarubezhya-1920-1930-e-gg#ixzz36zij5qOp Фотография в общественно-политической и культурной жизни Российского зарубежья (1920—1930-е гг.)] // Новый исторический вестник : журнал. — М., 2007. — Вып. 16. — С. 251—264.
  • Антонова А. [grodnonews.by/ru/0/16984/news Возвращение имён: Пётр Иванович Шумов] // Гродзенская праўда : газета. — 2013. — 15 августа.

На французском языке

  • Glutron V. Le fonds Choumoff / dir. de publ., réd. en chef H. Pinet. — 4 vol. — Paris, 1997. — 40+[14+58+74] p.
  • Carette C. P. Choumoff : le dialogue de la photographie et de la sculpture : un moment d'équité / dir. de la recherche M. Poivert. — Paris, 2007. — 117 p.
  • Viéville D. (préf., etc.), Pinet, H., Garet, M. et al. Rodin et la photographie : [Exposition : Paris, Musée Rodin, 14 novembre 2007 — 2 mars 2008]. — Paris: Musée Rodin, 2007. — 223 p. — ISBN 978-2-07-011909-7.

Ссылки

  • [www.musee-rodin.fr/fr/rodin/chronologie-dauguste-rodin/les-dernieres-annees Работы П. Шумова] на сайте Музея Родена (Musée Rodin)
  • [www.roger-viollet.fr/accueil.aspx Работы П. Шумова] на сайте агентства «Роже-Виолле» («Roger-Viollet»)
  • [www.dommuseum.ru/index.php?m=dist&pid=16650 Шумов Пётр Иванович] на сайте Дома-музея Марины Цветаевой
  • [www.parisenimages.fr/en/collections-gallery?recherche=Choumoff&debut=&fin= Фотографии Петра Шумова на сайте Parisienne de Photographies]

Отрывок, характеризующий Шумов, Пётр Иванович

Ростов на пригорке остановил на минуту лошадь, чтобы рассмотреть то, что делалось; но как он ни напрягал внимание, он ничего не мог ни понять, ни разобрать из того, что делалось: двигались там в дыму какие то люди, двигались и спереди и сзади какие то холсты войск; но зачем? кто? куда? нельзя было понять. Вид этот и звуки эти не только не возбуждали в нем какого нибудь унылого или робкого чувства, но, напротив, придавали ему энергии и решительности.
«Ну, еще, еще наддай!» – обращался он мысленно к этим звукам и опять пускался скакать по линии, всё дальше и дальше проникая в область войск, уже вступивших в дело.
«Уж как это там будет, не знаю, а всё будет хорошо!» думал Ростов.
Проехав какие то австрийские войска, Ростов заметил, что следующая за тем часть линии (это была гвардия) уже вступила в дело.
«Тем лучше! посмотрю вблизи», подумал он.
Он поехал почти по передней линии. Несколько всадников скакали по направлению к нему. Это были наши лейб уланы, которые расстроенными рядами возвращались из атаки. Ростов миновал их, заметил невольно одного из них в крови и поскакал дальше.
«Мне до этого дела нет!» подумал он. Не успел он проехать нескольких сот шагов после этого, как влево от него, наперерез ему, показалась на всем протяжении поля огромная масса кавалеристов на вороных лошадях, в белых блестящих мундирах, которые рысью шли прямо на него. Ростов пустил лошадь во весь скок, для того чтоб уехать с дороги от этих кавалеристов, и он бы уехал от них, ежели бы они шли всё тем же аллюром, но они всё прибавляли хода, так что некоторые лошади уже скакали. Ростову всё слышнее и слышнее становился их топот и бряцание их оружия и виднее становились их лошади, фигуры и даже лица. Это были наши кавалергарды, шедшие в атаку на французскую кавалерию, подвигавшуюся им навстречу.
Кавалергарды скакали, но еще удерживая лошадей. Ростов уже видел их лица и услышал команду: «марш, марш!» произнесенную офицером, выпустившим во весь мах свою кровную лошадь. Ростов, опасаясь быть раздавленным или завлеченным в атаку на французов, скакал вдоль фронта, что было мочи у его лошади, и всё таки не успел миновать их.
Крайний кавалергард, огромный ростом рябой мужчина, злобно нахмурился, увидав перед собой Ростова, с которым он неминуемо должен был столкнуться. Этот кавалергард непременно сбил бы с ног Ростова с его Бедуином (Ростов сам себе казался таким маленьким и слабеньким в сравнении с этими громадными людьми и лошадьми), ежели бы он не догадался взмахнуть нагайкой в глаза кавалергардовой лошади. Вороная, тяжелая, пятивершковая лошадь шарахнулась, приложив уши; но рябой кавалергард всадил ей с размаху в бока огромные шпоры, и лошадь, взмахнув хвостом и вытянув шею, понеслась еще быстрее. Едва кавалергарды миновали Ростова, как он услыхал их крик: «Ура!» и оглянувшись увидал, что передние ряды их смешивались с чужими, вероятно французскими, кавалеристами в красных эполетах. Дальше нельзя было ничего видеть, потому что тотчас же после этого откуда то стали стрелять пушки, и всё застлалось дымом.
В ту минуту как кавалергарды, миновав его, скрылись в дыму, Ростов колебался, скакать ли ему за ними или ехать туда, куда ему нужно было. Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев людей, из всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей юношей, офицеров и юнкеров, проскакавших мимо его, после атаки осталось только осьмнадцать человек.
«Что мне завидовать, мое не уйдет, и я сейчас, может быть, увижу государя!» подумал Ростов и поскакал дальше.
Поровнявшись с гвардейской пехотой, он заметил, что чрез нее и около нее летали ядры, не столько потому, что он слышал звук ядер, сколько потому, что на лицах солдат он увидал беспокойство и на лицах офицеров – неестественную, воинственную торжественность.
Проезжая позади одной из линий пехотных гвардейских полков, он услыхал голос, назвавший его по имени.
– Ростов!
– Что? – откликнулся он, не узнавая Бориса.
– Каково? в первую линию попали! Наш полк в атаку ходил! – сказал Борис, улыбаясь той счастливой улыбкой, которая бывает у молодых людей, в первый раз побывавших в огне.
Ростов остановился.
– Вот как! – сказал он. – Ну что?
– Отбили! – оживленно сказал Борис, сделавшийся болтливым. – Ты можешь себе представить?
И Борис стал рассказывать, каким образом гвардия, ставши на место и увидав перед собой войска, приняла их за австрийцев и вдруг по ядрам, пущенным из этих войск, узнала, что она в первой линии, и неожиданно должна была вступить в дело. Ростов, не дослушав Бориса, тронул свою лошадь.
– Ты куда? – спросил Борис.
– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.
И он указал ему на великого князя, который в ста шагах от них, в каске и в кавалергардском колете, с своими поднятыми плечами и нахмуренными бровями, что то кричал австрийскому белому и бледному офицеру.
– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.


Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.