Шутова, Ливия Васильевна

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Ливия Шутова
Имя при рождении:

Ливия Васильевна Шутова

Дата рождения:

30 декабря 1925(1925-12-30) (98 лет)

Место рождения:

с. Жуковка,
Нижегородская губерния,
РСФСР, СССР ныне Нижегородская область

Профессия:

актриса

Гражданство:

СССР СССР
Россия Россия

Театр:

Саратовский АТД имени К. Маркса
Московский драматический театр на Малой Бронной

Награды:

Ли́вия Васи́льевна Шу́това (р. 1925) — советская театральная актриса. Народная артистка РСФСР (1965).





Биография

Ливия Шутова родилась 30 декабря 1925 года в селе Жуковка Нижегородской области. Её родители были из крестьян. Мать — Анна Федоровна Шутова, домохозяйка. Отец — Василий Иванович Шутов, механик, плавал по Волге на пароходах. В 1932 году семья переезжает в Саратов. Василий Иванович устраивается на работу в саратовский детский дом «Красный городок», обучая детей слесарному и токарному ремеслу. В этом же году Ливия Васильевна идёт в школу. А с 1934 года Василий Иванович назначается на должность директора детского дома «Красный городок». Жизнь семьи была тесно связана с жизнью детского дома. Детей обучали не только общеобразовательным предметам, но и развивали у них творческие способности.

После окончания средней школы Ливия Васильевна поступает в Саратовский педагогический институт на факультет иностранных языков, на английское отделение. Время было трудное, военное и необходимо было устроится на работу, чтобы получать продовольственную карточку. Ливия Васильевна устроилась на работу в Дом книги продавцом в художественный отдел. Она оказалась в мире русской и иностранной литературы. Работа ей очень нравилась, но мечта о театре не покидала её с тех пор, как она полюбила Саратовский драматический театр им. К. Маркса. Со спектаклями и актёрами этого театра она познакомилась, учась в школе. Старшеклассники были частыми зрителями спектаклей этого театра. Работа больших актёров — И. А. Слонова, С. М. Муратова, П. А. Карганова, В. К. Соболевой и др.- помогает ей увидеть своё будущее только на сцене.

В 1944 году Ливия Васильевна случайно узнала, что открылась драматическая студия при театре, и решила попытать счастья. Сдав экзамены на отлично, перешла учиться в студию на курс народного артиста РСФСР П. А. Карганова. Годы обучения в студии были успешными и плодотворными. В 1947 году окончила драматическую студию при Саратовском АДТ имени К. М. Маркса и стала ведущей актрисой этого театра.

Щедрое сценическое обаяние, красота, мягкость, изящество и своеобразие актрисы проявлялись в больших и малых ролях будущего обширного репертуара. Первый крупный сценический успех актрисы в театре связан с ролью Машеньки в одноимённой пьесе А. Н. Афиногенова. Машенька, сыгранная с такой огромной любовью и наивной простотой, приносит ей первый настоящий успех. Для саратовского зрителя открылась новая своеобразная актриса. А перед актрисой — настоящая дорога в большое искусство.

«Шутовой не пришлось потратить годы для того, чтобы найти свой театр, переходить из труппы в труппу в поисках художественных единомышленников. Её воспитатели стали затем и её коллегами по сцене. Театр, в который ступила Л. В. Шутова, был не просто коллективом устоявшихся традиций. Это был театр слоновских реалистических традиций, с добрым вкусом в выборе репертуара, высоким уровнем режиссуры и крепким актёрским ансамблем. Может быть, в этом — одна из основных причин закономерности её роста, того, что актриса сумела естественно и последовательно завоевать одну за другой вершины мастерства. От учителей и старших коллег Шутова унаследовала постоянное стремление к естественности, к точному и выразительному рисунку образа. Л. В. Шутова с большой полнотой сумела раскрыть убежденность и идейную целенаправленность своих героинь в драматических полотнах широкого социального плана.»
- Я. Явчуновский, журнал «На просторах Волги», 1960 год.
«Любая актриса позавидует той популярности и любви зрителей, которую имела, пожалуй, на протяжении всех 20 лет работы в Саратовском драматическом театре Л. В. Шутова. На Шутову ходили. И многие театралы помнят великолепную актрису».
Журнал «Сфера», 30 марта 1991 года.

За время работы в Саратовском театре Ливия Шутова сыграла более 60-ти ролей. В 1967 году, приняв приглашение главного режиссёра Кишиневского РДТ имени А. П. Чехова. С. Петровского, Ливия Васильевна перешла на работу в этот театр. Первое знакомство молдавских зрителей с актрисой состоялось в этом же году. Это была роль Гелены в пьесе Л. Г. Зорина «Варшавская мелодия». Этот спектакль стал настоящим событием в театральной жизни Молдавии. После «Варшавской мелодии» Ливия Шутова создала на сцене этого театра ряд ярких сценических образов. С 1975 по 1989 годы Ливия Васильевна служила в Московском театре на Малой Бронной. Первой успешной работой в этом театре бала роль Норы в спектакле О`Нила «Душа поэта» в постановке Народного артиста РСФСР Михаила Козакова.

Театральные работы

Саратовский драматический театр им. Карла Маркса

Кишиневский драматический театр им. А. П. Чехова

Театр на Малой Бронной

Признание и награды

Напишите отзыв о статье "Шутова, Ливия Васильевна"

Примечания

  1. [mir-interesnogo.ru/dram/salynsky.htm Афанасий Дмитриевич Салынский]
  2. [www.rurik.se/index.php?id=709 Казимировский Соломон, ветеран Великой Отечественной войны, режиссёр]

Ссылки

  • [www.saratov-kultura.ru/actor/schutova_l_v.html Ливия Шутова на сайте «Культура Саратова»]
  • [www.rudata.ru/wiki/%D0%A8%D1%83%D1%82%D0%BE%D0%B2%D0%B0%2C_%D0%9B%D0%B8%D0%B2%D0%B8%D1%8F_%D0%92%D0%B0%D1%81%D0%B8%D0%BB%D1%8C%D0%B5%D0%B2%D0%BD%D0%B0 Ливия Шутова на сайте Rudata.ru]

Отрывок, характеризующий Шутова, Ливия Васильевна

– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.