Шу (царство)

Шу (кит. трад. 蜀漢, упр. 蜀汉, пиньинь: Shǔ Hàn, палл.: Шу Хань) — одно из трех царств Эпохи Троецарствия Китая, существовавшее в 221 г. — 263 г.

Основание Шу

Основателем царства Шу был Лю Бэй (劉備), считавший себя продолжателем династии Хань, который выдвинулся благодаря удачным действиям против мятежников во время восстания «желтых повязок». После их разгрома он не распустил своих воинских формирований, а решил вступить в борьбу с другими военачальниками за господство над Китаем.

Долгое время Лю Бэю не удавалось овладеть определенной территорией, и он примыкал то к Цао Цао (основателю царства Вэй), то к Юань Шао, то к Лю Бяо. Только в 208 г., после того как армия Лю Бэя (в союзе с армией Сунь Цюаня, основателя царства У) одержала у Чиби важную победу над войсками Цао Цао, Лю Бэй смог занять северную часть Цзинчжоу. Отправившись оттуда на юг, он также овладел городами Улин и Чанша (в провинции Хунань), а затем расширил свои владения вверх по реке Янцзы.

В 214 г. Лю Бэй завоевал Инчжоу (см. Завоевание Лю Бэем провинции Ичжоу). В 215 г. он сражался против Сунь Цюаня, но потом решил поделить с ним район Цзиньчжоу. В 219 г. Лю Бэй смог отнять у Цао Цао Ханьчжун. Таким образом под властью царства Шу оказалась значительная часть бывшей ханьской империи, распавшейся в те годы на три самостоятельные царства.

В 221 г. Лю Бэй решил провозгласить себя императором и принял тронное имя Чжаоле (昭烈). Он также назвал своё государство Хань (хотя в истории его царство закрепилось под названием Шу). Столицей Шу стал Чэнду в верховьях Янцзы. В том же году новый император собрал огромное войско и открыл военные действия против своего старого противника Сунь Цюаня (правителя У). Однако в сражении армия Шу была разбита, и Сянь-чжу пришлось отступить ни с чем. В 223 г. он умер, а на престол Шу вступил его сын Лю Шань (劉禪) под именем Сяо Хуай-ди (孝懷), известный в источниках как Хоу-чжу (後主 — «последний правитель»).

Правление Лю Шаня и реформы Чжугэ Ляна

В правление императора Лю Шаня фактическим правителем царства Шу стал политик и полководец Лю Бэя — Чжугэ Лян, занимавший пост чэнсяна. С царством У были установлены дружественные отношения. В то же время Чжугэ Лян расширил территорию Шу в юго-западном направлении, — он покорил разные племена, обитавшие на высокогорном плато в провинциях Юньнань, Гуйчжоу и на границах Сычуани и Сикана. Таким образом, Чжугэ Лян укрепил тылы и значительно увеличил людские и материальные ресурсы Шу. В его пределы также стали входить нынешняя провинция Сычуань, южная окраина Шэньси и южный угол Ганьсу. По инициативе Чжугэ Ляна в Шу, как и в царстве Вэй, много внимания уделялось организации и развитию сельского хозяйства. Чжугэ Лян не мог не понимать, что без мощной материальной базы Шу вряд ли сможет победить более сильное и богатое царство Вэй и тогда, в конечном итоге, будет им завоевано, и поэтому старался сделать все возможное для подъёма страны.

Однако после смерти Чжугэ Ляна ему не нашлось достойного преемника, а не способный к правлению Лю Шань довел государство до того, что страна фактически распалась на две части — северную (граничащую с царством Вэй) и относительно безопасную южную, связанных между собой лишь формальной властью Лю Шаня. Власть над югом страны полностью перешла в руки дворцовых евнухов и придворных карьеристов, в то время как на севере страной управлял ученик Чжугэ Ляна Цзян Вэй. Постоянные распри в правящих кругах сильно ослабили Шу и свели на нет все начинания первого чэнсяна. В то время как юг страны богател, север все больше и больше впадал в разруху. Придворная элита, боясь усиления позиций полководца Цзян Вэя, всеми силами препятствовала его попыткам продолжать дело своего учителя, а результатом подобной политики стали провалы всех военных кампаний против царства Вэй. В 263 году в Шу вторглись войска Вэй под началом полководцев Дэн Ая и Чжун Хуэя. Истощенный беспрерывными войнами, север не имел никакой возможности сдержать неприятеля, а богатый юг даже не позаботился о своей защите — когда Дэн Ай и Чжун Хуэй вошли в Сычуань, перед ними открылась богатейшая и процветающая страна, но на свою защиту ей удалось выставить всего несколько тысяч ополченцев из столицы. Император Лю Шань был взят ими в плен и с почестями препровождён в Лоян, где ему пожаловали титул Аньлэ-гун (安樂公 Ānlègōng — «князь мира и радости») и позволили удалиться на покой. На этом царство Шу прекратило своё существование.

Императоры Шу Хань

Посмертное имя	Личное имя	Период правления	Девиз правления и годы девиза
Исторически используется личное имя
Чжао Ле-ди 昭烈帝 Zhāolièdì	Лю Бэй 劉備 Liú Bèi	221—223	Чжанъу (章武 Zhāngwǔ) 221—223
Хоу Чжу 後主 Hòu Zhǔ или Сяо Хуай-ди 孝懷帝 Xiàohuáidì	Лю Шань 劉禪 Liú Shán	223—263	Цзяньсин (建興 Jiànxīng) 223—237 Яньси (延熙 Yánxī) 238—257 Цзинъяо (景耀 Jǐngyào) 258—263 Яньсин (炎興 Yánxīng) 263

См. также

• Троецарствие (роман)

Источники

• Ло Гуань-Чжун. Троецарствие. В 2 т., М.:Художественная литература, 1954 г.

Отрывок, характеризующий Шу (царство)

– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.