Шу (царство, период Чжоу)

Шу
(кит. 蜀, пиньинь: Shǔ)
← ок. XI века — 316 год до н. э. →
Столица	Чэнду
Язык(и)	неизвестен
Религия	неизвестна
Форма правления	монархия

К:Исчезли в 316 году до н. э.

Шу (кит. 蜀, пиньинь: Shǔ) — древнее царство периодов Весны и Осени и Сражающихся царств, существовавшее примерно с XI века до н. э. по 316 год до н. э, когда оно было уничтожено царством Цинь. Располагалось на западе Сычуаньской котловины. Его столицей был город Чэнду. В 221—263 гг. н. э. в Сычуани существовало ещё одно государство под названием Шу, но оно уже принадлежало к совершенно иной (китайской) культуре.

Независимая история

Царство Шу занимало большую часть Сычуаньской котловины, окруженной со всех сторон горами. На востоке оно граничило с «царством» Ба, представлявшей собой конфедерацию племён.

Из-за особенностей своего географического положения царство Шу, существовало в значительной изоляции от северокитайских царств, от которых оно было отрезано горами, поэтому оно редко упоминается в китайских источниках того времени. Первое его упоминание относится к 1046 году до н. э., когда шусцы участвовали в решающей битве между Шан и Чжоу при Муе, на стороне последних. Впоследствии в гадальных костях государства Шан слово «Шу» упоминается, но не совсем ясно, относится ли оно к этому царству. Некоторые упоминания относятся к раннему Чжоу, но после 771 года до н. э. упоминаний мало, что говорит об изоляции царства Шу. Сведения о собственной истории царства Шу легендарны и ненадёжны. В поздних китайских мифах упоминается княжество Шу и его первый правитель Цаньцун(蠶叢), по преданию, основатель шёлкопрядения и одновременно основатель самого шуского государства. Согласно китайской хронике Huayang, правитель Цаньцун имел выпученные глаза. Легенды упоминают и ряд других полумифических правителей Шу, например, Дую (杜宇, «Кукушка»), который якобы научил людей земледелию, а после смерти превратился в кукушку.

Другое предание гласит, что в 666 году до н. э. выходец из Чу по имени Бе-лин (鱉靈, что означает «дух черепахи») основал династию Каймин (開明), которая правила царством Шу в течение 12 поколений вплоть до циньского завоевания. Легенда гласит, что когда Бе-лин умер в царстве Чу, его тело поплыло вверх по течению в Шу, где он воскрес. Он смог обуздать наводнения, после чего Дую отрекся от престола в его пользу.

Более поздние хроники сообщают, что цари династии Каймин сначала укрепились на крайнем юге Шу, а затем предприняли военный поход вверх по реке Мин, в ходе которого одержали победу над Дую.

Достоверные сведения о царстве Шу появляются лишь в связи с контактами и столкновениями с древнекитайскими государствами. В 474 г. до н. э. послы Шу представили дипломатические подарки в дворец правителя Цинь, в результате чего в китайских хрониках был зафиксирован первый контакт между этими двумя царствами. Позднее войска Шу перешли горы Циньлин и подошли к циньской столице Yong, а в 387 г. до н. э. войска Шу и Цинь сошлись в битве около Ханьчжуна в верхнем течении реки Хань.

Об этнической принадлежности населения Шу нет надежных сведений, однако известно, что оно не было китайским. Предполагается, что это были тибето-бирманские племена, родственные современным туцзя или цянам.

Столица царства Шу, как предполагают, находилась в открытом в 1986 году археологическом районе Саньсиндуй. Этот существовавшее около 2050—1250 до н. э. поселение в 40 км к северу от Чэнду, как считают, был политическим центром довольно обширного царства. Поселение было расположено на берегу реки Янцзы и огорожено рвами и земляными валами. По данным археологических раскопок, укрепления в поселении Саньсиндуй были построены около 1300 г. до н. э. Предполагается, что около 1000 года до н. э. столица Шу переместилась в Цзиньша. Время существования Саньсиндуй датируют 2800—800 годами до н. э., а Цзиньша — с 1200 по 50 годы до н. э. Найденные в Саньсиндуй предметы изготовлены в стиле, весьма отличном от тех, что находят в северокитайских царствах. Эта культура, по мнению китайских археологов, соответствует древнему царству Шу.

Культура Шу-Ба

Под давлением экспансии царства Чу в направлении долин рек Янцзы и Хань население царства Ба уходило на запад, в сторону Шу. Переселение племён Ба имело такой масштаб, что для V—IV веков до н. э. археологи говорят о существовании в Сычуани смешанной культуры Шу-Ба, хотя при всем том эти два народа оставались разными. Но влияние царства Чу сказывалось также и на правителей Шу.

Система письма культуры Ба-Шу существовала отдельно от китайских иероглифов. Надписи на бронзовых сосудах до сих пор не расшифрованы. На оружии, застёжках и бронзовых сосудах в могильниках восточной Сычуани были надписи одним пиктографическим шрифтом. Ещё один шрифт найден в западной и восточной Сычуани. Предполагается, что знаки были фонетическими, выделено сходство некоторых символов со знаками более позднего письма И языка носу. Третий шрифт, возможно, также фонетический, известен только по надписям на сосудах в могильнике Байхутань, в Чэнду.

Шу под властью Цинь

Циньское завоевание

В результате легистских реформ Шан Яна в 356—338 до н. э. царство Цинь превратилось в мощную военную державу и стало вести крайне агрессивную политику по отношению ко всем соседним государствам. В 337 году до н. э. послы Шу поздравили циньского правителя Ин Сы(嬴駟), будущего Хуэйвэнь-вана, с восшествием на престол. Но именно он оказался тем правителем, который покончил с независимым существованием Шу. Примерно в это же время была закончена строившаяся по приказу циньского правителя много лет дорога Каменных Быков (кит. 石牛道, пиньинь: Shíniú Dào, палл.: шинюдао) через цепь гор Циньлин, отделяющую Сычуаньскую котловину от Цинь.

Предлог для вторжения в Шу возник в 316 году до н. э., когда правитель небольшого княжества Цзюй (Цзу), находившегося в вассальной зависимости от царства Ба, владевший частью этой дороги, вступил в конфликт со своим братом, двенадцатым правителем династии Каймин. Потерпев поражение в междоусобной борьбе, он бежал в Ба, а затем в Цинь. Там беглец попросил циньского правителя вторгнуться и помочь ему вернуть власть.

При обсуждении этого предложения в циньском государственном совете возникли разногласия. Первый министр Чжан И рекомендовал «не обращать внимания на варваров» и сосредоточиться на продолжении экспансии на восток на Великой китайской равнине.

Но другой советник, генерал Сыма Цо, предложил совершенно другой стратегический план. Он состоял в том, чтобы на первом этапе захватить огромную плодородную страну на юге и использовать её ресурсы для усиления Цинь на втором этапе при наступлении на другие китайские царства. Сыма Цо указал, что циньской армии будет намного легче захватить Шу с её слабой армией, чем бороться с мощными военными силами центральных китайских царств. Ввиду этого он настаивал, что предложенное им завоевание на юге будет иметь быстрый и гарантированный успех, в отличие от военных действий на восточном фронте, где победа над сильной коалицией царств будет весьма сомнительна.

Циньский правитель принял предложение Сыма Цо и приказал ему вместе с Чжан И захватить царство Шу.

В 316 году до н. э. сильная союзная армия Цинь, Ба и Цзюй сначала нанесла поражение брату правителя Цзюй, а потом вторглась в Шу. Две армии встретились у Jaimeng на реке Jialing на территории царства Ба. В ходе нескольких сражений шуское войско было разбито, а шуский правитель Цзу Каймин в конце концов был настигнут и убит. После этого циньцы повернули оружие против бывшего своего союзника Ба, взяв его правителя в плен, и также аннексировали его территорию.

В 314 году до н. э. сын покойного правителя Яотун был назначен правителем Шу, но правил он совместно с циньским губернатором. Таким образом, царство Шу было превращено в вассальное княжество, которым правили потомки бывшей царской династии. Их статус при этом был понижен с вана (царь) до хоу — титул, который традиционно переводится как «маркиз» или «граф». При этом над Шу циньцами был установлен жесткий военный контроль, который со временем только усиливался, поскольку Цинь сразу же начала создавать свои гарнизоны и стала активно заселять шускую территорию китайскими крестьянами.

В 311 году до н. э. шуский чиновник Чэнь Чжуан поднял мятеж и убил Яотуна. Тогда циньские генералы Сыма Цо и Чжан И снова пошли поход в Шу, захватили и казнили мятежника. Правителем был назначен другой представитель династии Каймин по имени Хуэй-хоу, который в 301 году до н. э. запутался в сложных политических интригах и в страхе под угрозой нового вторжения циньской армии покончил с собой. Его сын Вань-хоу правил областью до 285 году до н. э. до н. э., пока тоже не был казнён циньскими властями. Назначенный циньцами его преемник также восстал против захватчиков, после чего циньцы окончательно лишили династию Каймин власти и ввели в Шу прямое правление через китайскую администрацию.

Согласно вьетнамским источникам, после этих событий часть шусцев, не желая больше терпеть иноземное иго, покинула свою родину. Как сообщают Полное собрание исторических записок Дайвьета и Одобренное высочайшим повелением всеобщее зерцало вьетской истории, основа и частности, правивший с 258 по 208 год до н. э. король аувьетов Ан Зыонг-выонг(Тхук Фан) был принцем правящей династии царства Тхук ( Тхук - вьетнамское произношение названия царства Шу ) (Thục, кит. 蜀, пиньинь: Shǔ, палл.: Шу), который после завоевания его страны китайцами увел своих подданных на юго-восток, на территорию современного северного Вьетнама, и основал там государство Аулак.

Китайская колонизация и ассимиляция

После завоевания земель Шу и Ба территория Цинь сразу увеличилась более чем вдвое, почти сравнявшись по размерам с царством Чу.

Циньцы стали реализовывать амбициозный и долгосрочный план освоения Сычуани, создав там военный округ, укрепив Чэнду мощной стеной, введя новую систему администрации. Чтобы эффективно использовать земли и рудные богатства завоеванного царства Шу, циньские правители предприняли массированную колонизацию её территории, для чего переселили в земли Шу десятки тысяч китайских крестьян. Среди них были как простые безземельные крестьяне, так и множество помилованных бывших преступников, которым наказание было заменено ссылкой в новозавоеванную страну, а также немало беженцев из районов военных действий на севере Китая.

Переселенцам для обживания были нарезаны прямоугольные участки земли, после чего те приступили к их интенсивному освоению. Под руководством циньского губернатора Ли Бина всего за четыре года к 256 г. до н. э. была создана великая ирригационная система Дуцзянъянь, использующая отведенные с равнины Чэнду воды реки Миньцзян. Введение в действие этой системы положило конец ежегодным разливам реки и создало исключительно благоприятные условия для развития рисоводства. В результате новое циньское владение стало источником большого количества сельскохозяйственной продукции и базой для снабжения циньских войск при их наступлении на царство Чу.

Что же касается расположенного на востоке Сычуани царства Ба, циньцы не стали его заселять, сохранив ему некоторую автономию во главе с местной аристократией. Предположительно, это объясняется тем, что цинские правители желали использовать воинственных Ба в качестве барьера против экспансии Чу на запад, в направлении Сычуани.

В конечном счете циньская политика заселения и ассимиляции оказалась очень успешной, древняя самобытная цивилизация Шу была буквально стерта с лица земли. По данным раскопок, прежняя археологическая культура в Сычуани с этого периода резко меняется, найденные предметы становятся практически идентичными тем, что находят в Северном Китае. Впоследствии, уже в эпоху Хань, население Шу было в основном китайским и со временем бывшее царство Шу превратилось в рядовую китайскую провинцию Сычуань.

Культура

Во время археологических раскопок в Саньсиндуй на территории уезда Гуанъхань провинции Сычуань в 1970-х было обнаружено множество артефактов, которые специалисты относят к культуре царства Шу — предметы из слоновой кости, нефрита, бронзы, золота, резьба по камню, которые свидетельствуют об уникальной цивилизации, существовавшей в этих краях до циньского завоевания. В 1986 году китайские археологи раскопали две большие ямы для жертвоприношений, в которых обнаружены более тысячи уникальных изделий шуских мастеров.

Среди находок имеется большое количество бронзовых предметов, что свидетельствует о высокоразвитом искусстве цветного литья в Шу. Китайские исследователи обратили особое внимание на бронзовые маски с густыми бровями и большими глазами, правильным носом, приплюснутыми губами и без подбородка. Они сильно отличаются чертами лица от этнического типа современного местного китайского населения Сычуани и больше напоминает антропологический тип людей ближневосточных цивилизаций. Возможно, это свидетельствует в пользу гипотезы Старостина о сино-кавказской семье языков и о связях носителей китайских и тибетских языков с древними земледельцами средиземноморского региона.

Особое внимание привлекает обнаруженная в ходе раскопок в Саньсиндуй бронзовая статуя высокого худого человека, названная китайскими археологами «королём бронзовых статуй». Это самая высокая статуя из археологических находок в Китае, 170 см в высоту, а черты её лица напоминают бронзовую маску. Как полагают археологи, она изображает или мага, или «святого», то есть небожителя, достигшего бессмертия. . Похожие археологические находки были сделаны в Цзиньша в в 50 км от Саньсиндуй. Культуру Цзиньша (1200—650 до н. э.) считают заключительным этапом Саньсиндуйской культуры, куда переместился политический центр Шу. Среди находок выделяется драгоценный золотой диск Птицы Золотого Солнца, который относят к поздней династии Шан.

Наследие

В 2011 году диск «Птицы Золотого Солнца» был объявлен эмблемой города Чэнду, теперь её можно встретить на многих улицах города.

Шу в астрономии

В астрономии царству Шу соответствует звезда Альфа Змеи (правая стена), китайская группа звёзд Небесный Базар, вместе с Лямбда Змеи.

См. также

• Период Чжаньго
• Период Чуньцю
• Саньсиндуй
• Цзиньша
• Ба (царство)

Литература

• Мифы древнего Китая, Ю. Кэ, Рипол Классик, 2013
• Steven F. Sage. Ancient Sichuan and the Unification of China, 1992.
• John Keay, China - A History,2009, Harper Collins,ISBN 978-0-00-722178-3
• Stephen F. Sage, Ancient Sichuan and the Unification of China,1992

Отрывок, характеризующий Шу (царство, период Чжоу)

«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.