Шхуна

Шху́на (нидерл. Schoener) — тип парусного судна, имеющего не менее двух мачт и косые паруса на всех мачтах. По типу парусного снаряжения шхуны делятся на гафельные, бермудские, стаксельные, марсельные и брамсельные. Брамсельная шхуна отличается от марсельной наличием брам-стеньги и ещё одним дополнительным прямым парусом — брамселем. При этом в ряде случаев марсельную и брамсельную двухмачтовые шхуны (особенно с брифоком) можно спутать с бригантиной. Независимо от типа косых парусов (гафельных или бермудских) шхуна может быть и марсельной (брамсельной). Шхуны имели небольшую осадку, что позволяло ходить даже на мелководье.

Главное отличие двухмачтовой шхуны от других типов парусного вооружения — расположение грот-мачты — самой высокой мачты судна. В случае парусного вооружения этого типа, грот-мачта располагается ближе к корме, для того, чтобы, особенно в случае с гафелным вооружением, карнаги штаг, соединяющий фок и грот-мачту, шел немного вверх и не мешал гафелю фок-мачты.

Шхуна очень хорошо ходит при боковом ветре и под острым углом к ветру, у неё намного меньше снастей в бегучем такелаже, чем у судна с прямым парусным вооружением, проще устройство оснастки, что позволяло существенно уменьшить команду. Все работы с парусами производились с палубы, в то время, как на судне с прямыми парусами для их подъёма и спуска большому числу людей необходимо взбираться на мачты. Однако при попутном ветре шхуна существенно уступает судам с прямыми парусами и становится рыскливой. Тем не менее, в последнее столетие массового использования парусников преимущества шхуны в отношении снижения числа и умения экипажа оказались более чувствительными из-за стремления судовладельцев снизить стоимость перевозки грузов в условиях конкуренции с пароходами, поэтому конец XIX и начало XX веков стали периодом расцвета шхуны, именно тогда были построены гигантские суда с этим типом парусного вооружения, вроде «Томас У. Лоусон» (1902 год, см. ниже).

Первые суда с шхунным такелажем появились ещё в XVII веке в Голландии и Англии, но широкое применение шхуны получили в Америке. Они имели две мачты с гафельными парусами и использовались для каботажных перевозок. В XVII — XVIII веках были основными кораблями пиратов в Карибском море. В период расцвета только на Великих озёрах между США и Канадой курсировало до двух тысяч шхун.

В конце XIX века конкуренция пароходов привела к необходимости сокращения команд судов. Благодаря простоте парусного вооружения и легкости управления именно шхуны смогли выстоять в этой борьбе. В основном строились двух- и трёхмачтовые шхуны, реже четырёх-, пяти- и шестимачтовые. А в 1902 году в городе Куинси, Массачусетс (США) на воду спустили единственную в мире семимачтовую шхуну «Томас У. Лоусон». «Томас У. Лоусон» предназначался для перевозки угля. Каждая из семи стальных мачт высотой по 35 м весила 20 т. Их продолжением служили деревянные 17-метровые стеньги. Работу моряков облегчали различные механизмы, благодаря чему огромным парусником управляли всего 16 человек. Шхуна, не имевшая двигателя, была оснащена паровой рулевой машиной, паровыми лебёдками, электрической системой и даже телефонной сетью.

После Первой мировой войны, когда не хватало торговых судов, американцы, обладая превосходными лесами, построили много деревянных шхун самых разных размеров, имеющих от трёх до пяти мачт.

Литература

• Ловягин Р. М.,. Шхуна // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• Шхуна — статья из Большой советской энциклопедии.

Отрывок, характеризующий Шхуна

– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.


В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.