Щепин, Павел Мардарьевич
Поделись знанием:
Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с ними о делах, не касающихся сражения.
В середине разговора, который начинал занимать Наполеона, глаза Бертье обратились на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к кургану. Это был Бельяр. Он, слезши с лошади, быстрыми шагами подошел к императору и смело, громким голосом стал доказывать необходимость подкреплений. Он клялся честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию.
Наполеон вздернул плечами и, ничего не ответив, продолжал свою прогулку. Бельяр громко и оживленно стал говорить с генералами свиты, окружившими его.
– Вы очень пылки, Бельяр, – сказал Наполеон, опять подходя к подъехавшему генералу. – Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.
Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал новый посланный с поля сражения.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – сказал Наполеон тоном человека, раздраженного беспрестанными помехами.
– Sire, le prince… [Государь, герцог…] – начал адъютант.
– Просит подкрепления? – с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. – Надо дать резервы, – сказал он, слегка разводя руками. – Кого послать туда, как вы думаете? – обратился он к Бертье, к этому oison que j'ai fait aigle [гусенку, которого я сделал орлом], как он впоследствии называл его.
– Государь, послать дивизию Клапареда? – сказал Бертье, помнивший наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча смотрел по этому направлению.
– Нет, – обратился он вдруг к Бертье, – я не могу послать Клапареда. Пошлите дивизию Фриана, – сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда посылать дивизию Фриана, и даже было очевидное неудобство и замедление в том, чтобы остановить теперь Клапареда и посылать Фриана, но приказание было с точностью исполнено. Наполеон не видел того, что он в отношении своих войск играл роль доктора, который мешает своими лекарствами, – роль, которую он так верно понимал и осуждал.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d'enfer [адский огонь], от которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m r de Beausset, любивший путешествовать, подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
– Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой, – сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.
Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
| Павел Мардарьевич Щепин | |
| Имя при рождении: |
Павел Мардарьевич Щепин |
|---|---|
| Профессия: |
актёр, режиссёр, оперный певец |
| Гражданство: |
Российская империя |
| Театр: |
Московская труппа императорского театра |
Павел Мардарьевич Щепин — артист московской труппы императорских театров; драматический актёр, оперный певец (тенор и баритон), режиссёр, драматург, композитор.
Содержание
Сохранившаяся информации из биографии
Учился в Московской театральной школе. Пружанский А. М. пишет, что П.Щепин в 1828—1849 гг. выступал на сцене московского Большого театра[1]. Однако есть данные, что Павел Щепин был зачислен артистом Малого театра с 23 января 1827 г[2]. А в то время Малый и Большой театр представляли собой единую московскую труппу императорских театров, и представления давались одной труппой на обеих сценах, ещё не разделяясь на драматическую и музыкальную части.
Разностороннее дарование Павла Мардарьевича Щепина проявилось рано. Ещё будучи учеником, он со своим одноклассником, тоже воспитанником московской театральной школы Н. И. Куликовым, сочинили одноактную оперу-водевиль «Прогулки калифа», поставленную через некоторое время на сцене Большого театра 27 июня 1830 в бенефис артиста Виноградова[3].
В дальнейшем, поступив в Московскую императорскую труппу, он служил и драматическим актёром, и певцом — причем во многих постановках был самым первым исполнителем, — и режиссёром; сочинил два оперных либретто совместно с Н.Куликовым[1], а кроме того, написал музыку к некоторым спектаклям[3]. Как оперный исполнитель обладал обширным диапазоном голоса и выступал и в теноровых партиях, и в баритоновых.
И тем не менее про этого артиста история сохранила очень мало сведений. Даже неизвестны даты его жизни, из какого сословия происходил, никакие факты биографии или ещё какие-либо иные сведения[1]. Известно, что там же музыкантом-скрипачом служил его брат, Щепин Артемий Мардарьевич[4]. Информация об этом сохранена в письмах А. С. Пушкина, который участвовал в его судьбе и обращался по этому поводу к управляющему конторой московских театров М. Н. Загоскину 14 июля 1830 г., будучи в Москве[5][6], одновременно упоминая роль Павла Щепина — австрийского императора в балете «Венгерская хижина»[2].
Всё творчество Павла Мардарьевича Щепина было неразрывно связано с московской театральной труппой, там он имел несколько бенефисов, в том числе 24 апреля 1833, разделенный совместно с выдающимся артистом московской труппы В. И. Живокини[3].
Пел п/у И. И. Иоганниса, И. Фельцмана, Ф. Е. Шольца[1].
Список драматических ролей П.Щепина выяснитьить не удалось. Благодаря записке А. С. Пушкина стала известна одна из ролей — император в балете «Венгерская хижина», а список работ в оперной части труппы (роли и постановки) установлен благодаря А. М. Пружанскому.
Творчество
Роли в театре
- 1828 — «Русалка» С. И. Давыдова или К. Кавоса — Тарабар (впервые в Большом театре)
- 1828 — «Алина, королева Голкондская» Ф. Буальдьё — Узбек (впервые в Большом театре)
- 1830 — «Иван-царевич» А. П. Полякова — Морской чудо-молодец (первый исполнитель; роль Бабы-Яги исполнял М. С. Щепкин[7])
- 13 июля 1830 — «Венгерская хижина», балетмейстер А.Глушковский — австрийский император Леопольд (на сцене московского Нескучного сада, на представлении были А. С. Пушкин и М. Н. Загоскин[2])
- 1831 — «Фра-Дьяволо, или Гостиница в Террачине» Д. Обера — Джакомо (впервые в Большом театре)
- 1831 — «Две ночи» Ф. Буальдьё — Лорд Фингар
- 1831 — «Осада Коринфа» Дж. Россини — Омар (впервые в Большом театре)
- 1832 — «Лодоиска, или Благодетельный татарин» Л. Керубини — Фарбель (впервые в Большом театре)
- 14 октября 1832 — «Рославлев», пьеса А. А. Шаховского (по роману М. Н. Загоскина «Рославлев, или Русские в 1812 году», музыка А. Верстовского и А. Варламова — Зарецкий (впервые в Большом театре; в бенефис Н. В. Репиной).
- 1832 — «Сильвана» К. М. Вебера — Альберт
- 1832 — «Падение Мекки» П. Винтера — Фанор
- 1832 — «Вадим, или Пробуждение двенадцати спящих дев» А. Верстовского — Боян (первый исполнитель)
- 1833 — «Русский ямщик, или Сокол с места, а ворона на место», интермедия-дивертисмент — Алексей Патокин (первый исполнитель)
- 1833 — «Цампа, морской разбойник, или Мраморная невеста» Л. Герольда — Даниель Капуцциа
- 1834 — «Сорока-воровка, или Опасность судить по наружности» Дж. Россини — Готтардо (впервые в Большом театре)
- 1834 — «Лейчестер и Елизавета, или Замок Кенильворт» Д. Обера — Робар (впервые в Большом театре)
- 1834 — «Ивановщина, или Именины пращура», шутка-дивертисмент — Днестров (первый исполнитель)
- 1834 — «Эмма, или Безрассудные обещания» Д. Обера — Фриллер
- 1834 — «Тайный брак, или Поединок в Пре о’Клер» Л. Герольда — Жирод
- 1835 — «Леокадия» Д. Обера — Дон Фернанд
- 1835 — «Мельница в горах, или Союзные войска во Франции 1814 года» К. Рейсигера — Этьен
- 1835 — «Аскольдова могила» А. Верстовского — Всеслав (первый исполнитель)
- 1836 — «Ещё чудные встречи, или Суматоха в Сокольниках», музыка Николо Изуара — Андрей (первый исполнитель)
- 1836 — «Орлиное гнездо в Богемских горах» Ф. Глэзера — Реннер
- 1836 — «Клятва, или Делатели фальшивых монет» Д. Обера — Андиоль
- 1837 — «Сара, шотландская сирота» А. Гризара — Дугаль
- 1837 — «Элиза и Клавдио» Д. Меркаданте — Маркиз Трикотацио (впервые в Большом театре)
- 1838 — «Ганс Гейлинг, или Царь земных духов» Г. Маршнера — Стефан
- 1838 — «Эдинбургская темница» М. Э. Карафы — Том (впервые в Большом театре)
- 1838 — «Чёрное домино, или Таинственная маска» Д. Обера — Жиль-Перец
- 1839 — «Почтальон из Лонжюмо» А. Адана — Бижу
- 1839 — «Престонский пивовар» А. Адана — Оливье Женкинс
- 1840 — «Велизарий» Г. Доницетти — Юстиниан (впервые в Большом театре)
- 16 сентября 1841 — «Немой поневоле», опера-водевиль, музыка Штуцмана — Рибулар (первый исполнитель[1], в бенефис балетмейстера Т. Герино[3])
- 30 января 1842 — «Вот так пилюли! Что в рот, то спасибо», опера-водевиль Д. Т. Ленского, авторская переделка французского водевиля Ф. Лалу, О. Анисе-Буржуа и Лорана «Les pilules du diable»; музыка Штуцмана — Альберт (первый исполнитель; в бенефис машиниста Л.-П. Пино)[3]
- 1846 — «Вильгельм Телль» Дж. Россини — Карл Смелый (впервые в Большом театре)
Партнёры: А. О. Бантышев, Пётр А. Булахов, В. И. Живокини, Н. В. Лавров, М. К. Леонова, И. А. Максин, Н. В. Репина, А. Сабурова, В. М. Самойлов, Е. Сандунова, М. С. Щепкин.
Постановки в театре
- 1841 — «Фаворитка» Г. Доницетти
- 1841 — «Две ночи» Ф. Буальдьё
- 1842 — «Вот так пилюли! Что в рот, то спасибо» С. И. Штуцмана (первая постановка оперы)
- 7 сентября 1842 — «Жизнь за царя» М. И. Глинки (первая постановка в Большом театре)
- 1842 — «Любовный напиток» Г. Доницетти (первая постановка в Большом театре)
- 1843 — «Лючия ди Ламмермур» Г. Доницетти (первая постановка в Большом театре)
- 1843 — «Бронзовый конь» Д. Обера (первая постановка в Большом театре)
- 1844 — «Норма» В. Беллини
- 1844 — «Принц-маляр, или Козимо» Э. П. Прево
- 1844 — «Сон наяву, или Чурова долина» А. Н. Верстовского (первая постановка оперы)
- 1845 — «Ольга, дочь изгнанника» М. Бернарда (первая постановка в Большом театре)
- 1845 — «Илья-богатырь» К. Кавоса
- 1845 — «Тайный брак, или Поединок в Пре о’Клер» Л. Герольда
- 1845 — «Чёрное домино, или Таинственная маска» Д. Обера
- 1845 — «Русалка» С. И. Давыдова
- 1846 — «Русалка» Ф. Кауэра
- 1846 — «Фра-Дьяволо, или Гостиница в Террачине» Д. Обера
- 1846 — «Водовоз, или Двухдневное приключение» Л. Керубини
- 1846 — «Велизарий» Г. Доницетти
- 1846 — «Швейцарская хижина» А. Адана
- 1846 — «Руслан и Людмила» М. Глинки (первая постановка в Большом театре)
- 1846 — «Вильгельм Телль» Дж. Россини (первая постановка в Большом театре)
- 1846 — «Роберт д’Эвере, или граф Эссекский» Г. Доницетти (первая постановка в Большом театре)
- 1847 — «Казак-стихотворец» К. Кавоса (первая постановка в Большом театре)
- 1847 — «Дочь полка» Г. Доницетти (первая постановка в Большом театре)
- 1847 — «Чертенок розового цвета в отпуску» Пьера Гаво (первая постановка в Большом театре)
- 1847 — «Эсмеральда» А. Даргомыжского (первая постановка оперы)
- 1847 — «Князь-невидимка, или Личарда-волшебник» К. Кавоса
- 1847 — «Вольный стрелок» К. М. Вебера
- 1847 — «Лукреция Борджиа» Г. Доницетти
- 1848 — «Мушкетеры королевы» Ж. Ф. Галеви
- 1848 — «Таинственные духи, или Проклятое место» В. Мюллера
- 1849 — «Красавица с золотыми волосами», музыка из произведений Д. Ф. Обера, Л. Герольда, Ф. Галеви, К. М. Вебера, Г. Спонтини, Адольфа Шарля Адана, А. Варламова (первая постановка оперы)
- 1849 — «Варвара, ярославская кружевница» А. Львова (первая постановка в Большом театре)
- 1849 — «Фенелла, или Немая из Портичи» Д. Обера (впервые в Москве, впервые в Большом театре; на итальянском языке[8])
- 1849 — «Алессандро Страделла» Ф. Флотова
- 1849 — «Ломбардцы в первом крестовом походе» Дж. Верди
- 1849 — «Агнесса» («Отец и дочь») Ф. Паэра
- 1849 и 1854 — «Аскольдова могила» А. Верстовского
- 1850 — «Вадим, или Пробуждение двенадцати спящих дев» А. Верстовского
- 1850 — «Иосиф в Египте» Э. Мегюля
- 1850 — «Сирена» Д. Обера
- 1850 — «Дон Паскуале» Г. Доницетти
- 1851 — «Дина-цыганка» Ю. Бенедикта
- 1851 — «Сватанье на Гончаровке», музыка разных авторов (первая постановка оперы)
- 1851 — «Казачка, или Возвращение из похода» В. М. Кажиньского (первая постановка в Большом театре)
- 1851 — «Москаль-чаровник» («Солдат-колдун»), музыка в аранжировке А. С. Гурьянова
- 1851 — «Пан Твардовский» А. Верстовского
- 1852 — «Весталка» Г. Спонтини
- 1852 — «Царица роз» Ж. Ф. Галеви
- 1853 — «Клятва, или Делатели фальшивых монет» Д. Обера
- 1853 — «Невеста» Д. Обера
- 1853 — «Сомнамбула» В. Беллини
- 1854 — «Староста Борис, или Русский мужичок и французские мародеры» А. Львова
- 1855 — «Мельник — колдун, обманщик и сват» М. Соколовского
Драматургическая деятельность
Автор либретто:
- 1830 — «Прогулки калифа», опера-водевиль (совместно с Н. И. Куликовым)
- 1836 — «Скряги в тисках», опера-водевиль (совместно с Н. И. Куликовым)
Композиторская деятельность
Автор музыки к спектаклям:
- «Скряги в тисках». Опера-водевиль в 1 д. Пер. с фр. Д. Т. Ленского (премьера прошла 17 января 1836 в Большом театре в бенефис артиста оперной труппы Н. В. Лаврова)[3]
- «Барышня-крестьянка». Водевиль в 2 д. Н. А. Коровкина по повести А. С. Пушкина (премьера прошла в Большом театре 27 октября 1839 в бенефис Н. В. Репиной)[3]
Напишите отзыв о статье "Щепин, Павел Мардарьевич"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 Щепин Павел Мардарьевич // Отечественные певцы. 1750—1917: Словарь / Пружанский А. М. — Изд. 2-е испр. и доп. — М., 2008.
- ↑ 1 2 3 [feb-web.ru/feb/pushkin/serial/v75/v75-0802.htm Черейский. Комментарий к письму Пушкина]
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 [www.maly.ru/fwd2.php?var=/!_work/history/repertuar.html Сайт Малого театра]
- ↑ [www.rvb.ru/pushkin/04index/nameindex.htm?start=24&length=1 РВБ: А. С. Пушкин. Собрание сочинений в 10 томах // УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН]
- ↑ [www.rvb.ru/pushkin/01text/10letters/1815_30/01text/1830/1525_342.htm РВБ: А. С. Пушкин. Собрание сочинений в 10 томах // М. Н. ЗАГОСКИНУ]
- ↑ [www.rvb.ru/pushkin/02comm/1525_342.htm#c1 РВБ: А. С. Пушкин. Собрание сочинений в 10 томах // И. М. Семенко. Комментарий]
- ↑ Щепкин Михаил Семёнович // Отечественные певцы. 1750—1917: Словарь / Пружанский А. М. — Изд. 2-е испр. и доп. — М., 2008.
- ↑ [www.belcanto.ru/portici.html Опера Д. Ф. Обера «Немая из Портичи», или «Фенелла» (La Muette de Portici)]
Отрывок, характеризующий Щепин, Павел Мардарьевич
Красивый мальчик адъютанта с длинными волосами, не отпуская руки от шляпы, тяжело вздохнув, поскакал опять туда, где убивали людей.Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с ними о делах, не касающихся сражения.
В середине разговора, который начинал занимать Наполеона, глаза Бертье обратились на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к кургану. Это был Бельяр. Он, слезши с лошади, быстрыми шагами подошел к императору и смело, громким голосом стал доказывать необходимость подкреплений. Он клялся честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию.
Наполеон вздернул плечами и, ничего не ответив, продолжал свою прогулку. Бельяр громко и оживленно стал говорить с генералами свиты, окружившими его.
– Вы очень пылки, Бельяр, – сказал Наполеон, опять подходя к подъехавшему генералу. – Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.
Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал новый посланный с поля сражения.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – сказал Наполеон тоном человека, раздраженного беспрестанными помехами.
– Sire, le prince… [Государь, герцог…] – начал адъютант.
– Просит подкрепления? – с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. – Надо дать резервы, – сказал он, слегка разводя руками. – Кого послать туда, как вы думаете? – обратился он к Бертье, к этому oison que j'ai fait aigle [гусенку, которого я сделал орлом], как он впоследствии называл его.
– Государь, послать дивизию Клапареда? – сказал Бертье, помнивший наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча смотрел по этому направлению.
– Нет, – обратился он вдруг к Бертье, – я не могу послать Клапареда. Пошлите дивизию Фриана, – сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда посылать дивизию Фриана, и даже было очевидное неудобство и замедление в том, чтобы остановить теперь Клапареда и посылать Фриана, но приказание было с точностью исполнено. Наполеон не видел того, что он в отношении своих войск играл роль доктора, который мешает своими лекарствами, – роль, которую он так верно понимал и осуждал.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d'enfer [адский огонь], от которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m r de Beausset, любивший путешествовать, подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
– Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой, – сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.
Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
