Щепин-Ростовский, Дмитрий Александрович

Эта статья о декабристе; о родоначальнике Щепиных-Ростовских см.: Дмитрий Александрович Щепа.

Дмитрий Александрович Щепин-Ростовский
Портрет работы Н. А. Бестужева, 1839 год.
Дата рождения	1798(1798)
Дата смерти	22 октября (3 ноября) 1859(1859-11-03)
Место смерти	Шуя, Шуйский уезд, Владимирская губерния, Российская империя
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Годы службы	1813—1825
Звание	штабс-капитан
Часть	лейб-гвардии Московский полк
Командовал	6 фузилерная рота

Князь Дмитрий Александрович Щепин-Ростовский (1798 — 22 октября (3 ноября) 1859, Шуя, Владимирская губерния) — декабрист.

Юность и восстание

Родился в 1798 году, происходил из древнего княжеского рода Щепиных-Ростовских. Отец — капитан Александр Иванович Щепин-Ростовский (22 октября 1768 — октябрь 1825); мать — Ольга Мироновна, урождённая Варенцова-Тарховская (1779 — 9 января 1851).

Образование получил в Морском кадетском корпусе, куда поступил 5 марта 1810, гардемарин — 9 сентября 1813, мичман — 18 февраля 1816, в 1817 и 1818 в плавании от Кронштадта до Кадиса на корабле «Нептунус» и обратно на испанском транспорте, переведён в Гвардии экипаж — 16 октября 1819, лейтенант — 22 апреля 1821, уволен от службы капитан-лейтенантом — 29 ноября 1822, вновь определён на службу в лейб-гвардии Московский полк поручиком — 1 декабря 1823, штабс-капитан — 12 декабря 1824, командир 6 фузилерной роты (1825).

В 1826 году имел 114 душ, «из коих 35 душ в 24-летнем банке и уже описаны к продаже», и сенокосные и лесные дачи.

Не будучи формально членом тайного общества, присутствовал на совещаниях у К. Ф. Рылеева и Е. П. Оболенского, где обсуждались планы восстания. 14 декабря 1825 года во время восстания декабристов вместе с А. А. и М. А. Бестужевыми вывел солдат Московского полка на Сенатскую площадь, причём ранил пять человек, пытавшихся остановить полк, в том числе двух генералов — В. Н. Шеншина и П. А. Фредерикса, полковника Хвощинского, двух гренадер, захватив при этом полковое знамя). В своих воспоминаниях В. И. Штейнгель отмечал, что «участие князя Щепина-Ростовского в предварительных совещаниях ничем не доказано. Он твёрдо стоял в том, что защищал присягу {Константину Павловичу} по долгу».

Арестован в доме Кусовниковой на Сенатской площади, привезён на главную гауптвахту, затем в 10 часов вечера в Петропавловскую крепость в № 6 Алексеевского равелина, 17 декабря повелено заковать в ручные железа, раскован — 30 апреля 1826.

Ссылка

Вслед за тем Щепин-Ростовский, в числе прочих декабристов, был судим Верховным уголовным судом, по важности предъявленных к нему обвинений отнесён к первому разряду государственных преступников и приговорён к смертной казни отсечением головы. 10 июля 1826 года ему Всемилостивейше была дарована жизнь и, по лишении чинов и дворянства, он определён был к ссылке на вечные каторжные работы. 8 августа 1826 года отправлен в Свартгольм, а 22 августа того же года последовала ещё новая милость: срок каторги был сокращён ему до 20 лет. Доставлен в Читинский острог 25 августа 1827 года, переведён в Петровский Завод в сентябре 1830 года. Участник казематского хора декабристов.

Ещё до истечения срока, в 1839 году, Щепин-Ростовский был освобождён от каторжных работ и водворён на поселение сперва в селе Тасевском Канского округа Енисейской губернии (ныне Тасеево Красноярского края).

9 апреля 1842 года по ходатайству матери разрешен перевод в город Курган Курганского округа Тобольской губернии, выехал из Иркутска 10 сентября 1842 года, по прибытии в Тобольск (28 сентября) разрешено остаться там до первого зимнего пути, отправлен в Курган 9 октября, прибыл туда 15 октября 1842 года. Здесь он прожил 14 лет, ничем определённым не занимаясь; материальное же его положение было обеспечено теми денежными средствами, которые он получал от своей матери, проживавшей в своём имении в Ярославской губернии.

Праздная жизнь, какую вёл Щепин-Ростовский в Кургане, подавала повод местной полиции аттестовать его как лицо «ничем особенно не занимающееся» или (в 1850 г.) «занимающееся чтением книг», а неровный, частью вспыльчивый и несдержанный характер поднадзорного нередко бывал причиной столкновений его с чинами Тобольской администрации. Со стороны недоброжелателей последовал целый ряд доносов, обвинявших его в противоправительственном образе мыслей, результатом чего в 1849 г. было установление за ним особенно строгого надзора; последний поручен был курганскому городничему Родиону Мартыновичу Тарасевичу, который некоторыми полицейскими мерами настолько стеснил свободу Щепина-Ростовского, что тот вынужден был обратиться с жалобой к Тобольскому губернатору. 14 декабря 1850 года произошло столкновение с курганским городничим Тарасовичем, по поводу которого производилось расследование специально командированным чиновником. Назначенное губернатором следствие установило основательность этой жалобы, городничему было сделано замечание за превышение данной ему власти, и с 1851 года доносы на Щепина-Ростовского и неодобрительные отзывы о нём прекратились. Сперва, правда, его аттестовали ещё лицом «не совсем спокойного характера», затем в ведомости было занесено, что в поведении его «ничего предосудительного не замечено», а в последние два года его пребывания в Сибири аттестация администрации о нём была даже хорошая.

По Всемилостивейшему манифесту 26 августа 1856 года ему и законным детям, рождённым после приговора, были возвращены права потомственного дворянства, но без княжеского титула, было разрешено вернуться из Сибири. В декабре 1856 года он выехал на родину, поселился в родовом имении своём Иваньково Ростовского уезда Ярославской губернии, получал выплаты от государства в связи с материальными трудностями. В 1859 году умер в Киселёвской больнице в городе Шуе Владимирской губернии от паралича.

Причащал и исповедовал князя Дмитрия протоирей Андрей Архангельский. Он и дьяк Иван Воскрасенский, а также пономарь Василий Прозоровский совершил погребение (очень скромное, по просьбе умирающего) на кладбище Храма Василия Парийского при Киселёвской больнице в Шуе. Появляющаяеся в последнее время информация о якобы имеющихся у декабриста внебрачных детях и жене-сибирячке, надумана и не соответствует действительности (источник: ГАРФ, Москва).

Источники

• А. Г.,. Щепин-Ростовский, Дмитрий Александрович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=138775 Биографическая энциклопедия]

Литература

• Дмитриев-Мамонов А. И., Декабристы в Западной Сибири. М., 1895 г., гл. XXVIII, стр. 159—161.
• Котляревский Н., Декабристы. СПб., 1907 г., прил. II, стр. 414—415.
• Щеголев П., Записки декабриста бар. А. Е. Розена. СПб., 1907, стр. 62, 64, 65, 104, 109, 155, 279, 358.
• Декабристы и тайные общества в России, изд. В. М. Саблина. M., 1906 г., стр. 63, 85, 112.
• Декабристы. 86 портретов, изд. М. М. Зензинова. M., 1906 г., стр. 270—271.

Ссылки

• [www.orbis.spb.ru/decabrist/lic/all/286.htm На сайте «Памятные места декабристов в Петербурге»]

Отрывок, характеризующий Щепин-Ростовский, Дмитрий Александрович

– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.