Щербатов, Алексей Григорьевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Алексей Григорьевич Щербатов 1-й

Портрет А.Г.Щербатова
мастерской[1] Джорджа Доу. Военная галерея Зимнего Дворца, Государственный Эрмитаж (Санкт-Петербург)
Дата рождения

23 февраля 1776(1776-02-23)

Дата смерти

18 декабря 1848(1848-12-18) (72 года)

Место смерти

Москва

Принадлежность

Россия Россия

Род войск

Пехота

Годы службы

1792 — 1848 (с перерывами)

Звание

генерал от инфантерии,
генерал-адъютант

Князь Алексе́й Григо́рьевич Щерба́тов (1776—1848) — генерал от инфантерии, генерал-адъютант из московских князей Щербатовых. В июне 1843 года сменил Д. В. Голицына в качестве московского градоначальника («военного генерал-губернатора») и занимал эту должность до своей кончины 5 лет спустя.



Биография

Сын верейского уездного предводителя дворянства князя Григория Алексеевича Щербатова и его второй жены Настасьи Николаевны, урождённой княжны Долгорукой. Правнук сенаторов А. Г. Долгорукова и Г. А. Урусова, старший брат генерал-майора Николая Щербатова.

10 апреля 1782 был зачислен фурьером в лейб-гвардии Семеновский полк, 1 января 1792 года произведен в прапорщики этого полка, 5 апреля 1799 года повышен до чина полковника, 27 октября 1800 года — до генерал-майора, получив также назначение на должность шефа Тенгинского мушкетёрского полка; 23 сентября 1804 вышел в отставку по семейным обстоятельствам.

4 сентября 1805 года вернулся на военную службу, с назначением шефом Костромского мушкетёрского полка. Участвовал в войне четвёртой коалиции в 1806—1807 годах; проявил храбрость в битве при Голымине (26 декабря 1806 года) и при Прейсиш-Эйлау 8 февраля 1807 года; 29 января 1807 года был награждён за отличие в боях орденом Св. Георгия 4-го класса № 707

В воздаяние отличного мужества и храбрости, оказанных в сражении 14 декабря при м. Голомине, где, командуя полком и 2 баталионами Таврического Гренадерского полка, во все время сражался с величайшим мужеством, но когда усилившийся неприятель в нескольких колоннах бывший вытеснил из леса, открыл сильный ружейный и пушечный огонь и, смешав людей, принудил отступить в беспорядке, тогда, взяв знамя вверенного ему полка, бросился вперед, приказав подчиненным следовать за ним, которые, быв ободрены его примером, последовали за ним и потом, воспользовавшись сим ободрением, остановил людей, построил в боевой порядок и, произведя сильный и удачный огонь по неприятелю, принудил онаго отступить, чем и удержал наш левый фланг.

В марте 1807 года Щербатов вместе с находившейся под его командованием резервной бригадой прибыл на помощь русским войскам в Данциг и принимал активное участие в обороне города, осаждаемого французскими войсками под командованием маршала Лефевра. Наполеон предложил русским войскам почётную капитуляцию, но Щербатов отказался, заявив, что будет сражаться против французских войск ещё хоть целый год. 24 мая 1807 года он был взят в плен. После подписания Тильзитского мира 7 июля 1807 года вернулся в Россию. С 1808 по 1810 год в составе Дунайской армии воевал против войск Османской империи и получил тяжёлое ранение в грудь во время осады крепости Шумлы.

Когда его рана зажила, Щербатов вернулся к военной слжубе. В 1812 году он возглавил 18-ю пехотную дивизию 3-й Резервной Обсервационной армии, находившейся под командованием Тормасова (18 сентября 1812 года она после объединения её с Дунайской армией была переименована в 3-ю Западную). С этого времени участвовал в различных сражениях: 25 июля 1812 года Щербатов во главе русских войск разбил под Брест-Литовском французскую кавалерию, вынудив солдат Великой армии оставить город; 27 июля 1812 года в бою под Кобрином, одержал, как считается, первую заметную победу русских войск в этой кампании.

Сражался под командованием генерала Тормасова при Городечной против войск под командованием генерала Ренье. Из-за разногласий с Тормасовым генерал Каменский перевёл Щербатова командовать 3-м корпусом Западной армии, возглавляя который он участвовал в боях в окрестностях Борисова. Впоследствии в составе русских войск, находившихся под командованием маршала Петра Витгенштейна, сражался против французских войск на высоте Студенка. 22 ноября 1812 года получил орден Св. Георгия 3-го кл. № 254

В ознаменование отличнаго мужества и храбрости, оказанных в сражении против французских войск 15-го июля при Кобрине.
Кроме того, за Второе сражение под Полоцком (18—20 октября 1820 года) он был награждён орденом Святого Владимира 3-й степени.

23 мая 1813 года произведен в генерал-лейтенанты. В период с января по апрель 1813 года вместе с русскими и прусскими войсками под командованием адмирала Павла Чичагова участвовал в осаде французского гарнизона в Торне. Во второй половине 1813 года возглавил 6-й пехотный корпус. 5 июля 1813 года в битве под Кенигсвартой он, командуя 6-м пехотным корпусом, одержал победу над итальянским корпусом и захватил в плен 750 человек, включая нескольких генералов. Во время битвы под Бауценом был тяжело ранен. В последние шесть месяцев 1813 года возглавлял 6-й пехотный корпус, находившийся тогда в Силезской армии. Участвовал в так называемой Битве народов под Лейпцигом и в сражении на реке Кацбах. После битвы под Лейпцигом был награждён золотой шпагой с алмазами. Под Левенбергом он разбил войска генерала Пюто (29 августа 1813 года). За этот успех был награждён орденом Св. Александра Невского. 29 января 1814 года в битве под Бриенном, по-прежнему командуя 6-м пехотным корпусом, отличился захватом 28 орудий противника и 3000 пленных. 17 января 1814 года получил за этот успех орден Св. Георгия 2-го класса № 62.

Во время Французской кампании проявил себя при взятии Суассона и Парижа. После окончания войны с Наполеоном возглавлял 18-ю пехотную дивизию, 9 апреля 1816 года назначен командиром 6-го пехотного корпуса. 30 августа 1816 года назначен генерал-адъютантом. 12 декабря 1823 года произведен в генералы от инфантерии. 25 ноября 1824 года возглавил 4-й пехотный корпус, 16 сентября 1826 года ему было поручено командование 2-м пехотным корпусом. 6 октября 1831 года сделан шефом Костромского пехотного полка, 11 июня 1832 года — председателем генерал-аудиториата, 2 апреля 1833 года — вновь шефом Костромского егерского полка.

В 1831 году Щербатов участвовал в сражениях против польских повстанцев. В сентябре 1831 года принимал участие в захвате Варшавы русскими войсками. За Польскую кампанию был награждён золотой шпагой, усыпанной алмазами, и лаврами. 13 декабря 1835 вышел в отставку по болезни, с мундиром и назначением полной пенсии.

24 апреля 1839 года Щербатов вернулся на военную службу, с назначением шефом Костромского егерского полка. 18 апреля 1844 года назначен членом Государственного совета. С 6 июня 1843 временно исполнял должность московского военного генерал-губернатора.

Вступив в должность генерал-губернатора (14 апреля 1844 года), Алексей Григорьевич Щербатов начал бороться с загрязнением города и детским трудом в ночное время. По его предложению была создана Комиссия, имевшая целью провести исследования уровня загрязнения, причиняемого прибрежными заводами рекам, протекающим в Москве. Он также известен прошением, которое подал на имя императора Николая I. В этом прошении Щербатов осудил явление детского труда в ночное время. Император поддержал подход Щербатова. В 1845 году монарх по представлению Комитета Министров издал указ, предписывающий владельцам фабрик, «на коих производятся работы по ночам, чтобы они малолетних рабочих 12 лет и моложе не назначали в смену с полуночи до 6 часов утра».

Во время своего пребывания на посту генерал-губернатора Москвы заботился о реализации архитектурно-градостроительного плана, созданного его предшественником. В 1843—1844 годах рассматривался вопрос о перспективе создания парка в Сокольничьей и Оленьей рощах.

10 октября 1843 года был удостоен высшей награды Российской империи, ордена Св. Андрея Первозванного, за «постоянно ревностную, отличную и долговременную службу, усердие и готовность к исполнению временной должности по главному управлению Москвы».

6 мая 1848 года подал в отставку с губернаторской должности по болезни. Умер вскоре после этого. Похоронен в Голицынской усыпальнице Донского монастыря рядом со своим предшественником Д. В. Голицыным и другими родственниками второй жены.

Награды

Семья

Был женат дважды, от второго брака имел 4 сыновей и 2 дочерей:

  1. жена с 1809 года княжна Екатерина Андреевна Вяземская (1789—1810), дочь генерал-поручика А. И. Вяземского, сестра поэта П. А. Вяземского и второй жены историка Н. М. Карамзина. Умерла неожиданно, будучи беременной, имея от роду всего 20 лет. Сам князь Щербатов писал об этой трагедии: «Накануне нового года, она занемогла зубной болью. Казалась безделица — как вдруг открылась жестокая нервная горячка, — все употребленные средства были тщетны. 3 января её уже не было. Никакие слова не могут выразить моего отчаяния»[2].
  2. жена с 1817 года Софья Степановна Апраксина (1798—1885), статс-дама, внучка фельдмаршала С. Ф. Апраксина и известной «Пиковой дамы» княгини Н. П. Голицыной. Учредительница «Дамского попечительства о бедных», основала Комиссаровское техническое училище, участвовала в деятельности Тюремных комитетов.
    • Екатерина Алексеевна (1818—1869), была замужем за Илларион Илларионовичем Васильчиковым (1805—1862), генерал-адъютант, киевский, волынский и подольский генерал губернатор, член Государственного Совета.
    • Григорий Алексеевич (1819—1881), выпускник С.—Петербургского университета, возглавлял Цензурный комитет, был председателем Агрономического общества; в составе ополчения участвовал в обороне Севастополя. Был женат на Софье Александровне Паниной (1825—1905), внучке графа Н. П. Панина.
    • Ольга Алексеевна (1823—1879), фрейлина императрицы Александры Фёдоровны, с 1847 года замужем за князем С. Ф. Голицыным (1812—1849), отставной ротмистр, трагически погиб на охоте у В. В. Апраксина в селе Брасово Орловской губернии.
    • Борис Алексеевич (28.05.1824—6.06.1826).
    • Владимир Алексеевич (1826—1888), секретарь русской миссии в Штутгарте, действительный статский советник, саратовский губернский предводитель дворянства. Был женат с 1851 года на Марии Афанасьевне Столыпиной (1832—1901).
    • Александр Алексеевич (1829—1902), окончил юридический факультет Московского университета, служил в кирасирском полку, московский городской голова. Был женат с 1855 года на Марии Павловне Мухановой (1836—1892), дочери историка и археографа П. А. Муханова.

Напишите отзыв о статье "Щербатов, Алексей Григорьевич"

Примечания

  1. Государственный Эрмитаж. Западноевропейская живопись. Каталог / под ред. В. Ф. Левинсона-Лессинга; ред. А. Е. Кроль, К. М. Семенова. — 2-е издание, переработанное и дополненное. — Л.: Искусство, 1981. — Т. 2. — С. 261, кат.№ 7854. — 360 с.
  2. О. И. Киянская. Генерал А. Г. Щербатов и его записки.

Ссылки

  • [www.museum.ru/museum/1812/Persons/slovar/sl_sch02.html Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812—1815 гг.] // Российский архив : Сб. — М., студия «ТРИТЭ» Н. Михалкова, 1996. — Т. VII. — С. 623-624.
  • [www.mos.ru/about/history/heads/index.php?id_4=110 Князь ЩЕРБАТОВ Алексей Григорьевич — Московский военный генерал-губернатор]
  • Н. Сербов.,. Щербатов, Алексей Григорьевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.М., 1896—1918.
  • [themuscovite.ru/node/28 Некролог — Москвитянин, 1849 год, № 1]

Отрывок, характеризующий Щербатов, Алексей Григорьевич

Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.