Щербатов, Николай Александрович

Николай Александрович Щербатов
Дата рождения	23 марта 1800(1800-03-23)
Место рождения	Москва
Дата смерти	5 февраля 1863(1863-02-05) (62 года)
Место смерти	Москва
Принадлежность	Россия Россия
Род войск	кавалерия
Звание	полковник
Сражения/войны	Польская кампания 1831 года
Награды и премии	Орден Святого Владимира 4-й ст. (1831), Орден Святого Георгия 4-й ст. (1846)
В отставке	тайный советник, Московский гражданский губернатор

Князь Николай Александрович Щербатов (1800—1863) — русский чиновник из рода Щербатовых, тайный советник, московский гражданский губернатор (1857-59).

Биография

Родился 23 марта 1800 года в Москве, сын статского советника князя Александра Александровича Щербатова (1766—1834) и его первой жены Марии Петровны Булгаковой (1770—1800).

В военную службу вступил подпрапорщиком 19 января 1818 года в лейб-гвардии Семёновский полк, 24 декабря 1820 года переведён в Троицкий пехотный полк, 22 января 1821 года произведён в прапорщики и 21 июня 1821 года — в подпоручики.

16 декабря 1824 года переведён в в Северский конно-егерский полк и 13 апреля 1826 года получил чин поручика. 4 июня 1827 года назначен адъютантом Московского генерал-губернатора генерала от кавалерии князя Голицына и 13 января 1828 года переведён в лейб-гвардии Уланский полк с оставлением при прежней должности.

В начале 1831 года Щербатов был временно переведён адъютантом к графу Палену, состоя при котором принял участие в подавлении польского восстания. За отличие в сражении при Остроленке был награждён орденом св. Владимира 4-й степени с бантом.

По возвращении в Москву Щербатов вновь состоял при князе Голицыне и 25 июня 1831 года получил чин штабс-ротмистра. С 1841 года отчислен от полка с назначением состоять по кавалерии. 12 января 1846 года, будучи в чине полковника, Щербатов за беспорочную выслугу 25 лет в офицерских чинах был награждён орденом св. Георгия 4-й степени (№ 7421 по кавалерскому списку Григоровича — Степанова).

В 1850 году Щербатов вышел в отставку с чином полковника и был избран Московским уездным предводителем дворянства, в 1854 году он был переименован в действительные статские советники. С 1857 года Щербатов в чине тайного советника был Московским гражданским губернатором. По воспоминаниям современника, Щербатов был добрейшим и прекраснейшим человеком, он отличался благородством и безукоризненной честностью, а его дом, был одним из самых приятных и особенно любимых в Москве, где царила полная свобода и непринужденность.

В 1859 году вышел в отставку и скончался 5 февраля 1863 года, похоронен в Спасо-Андрониевом монастыре.

Семья

Был женат на княжне Зинаиде Павловне Голицыной (1813—1866), старшей дочери князя Павла Алексеевича Голицына (1782—1848) и Варвары Сергеевны Кагульской (1794—1875), незаконной дочери графа Сергея Петровича Румянцева (1755—1838) и Анастасии Николаевны Нелединской-Мелецкой (1764—1803). По отзыву современника, княгиня Зинаида Голицына была «дамой важной и казалась неприступной». В браке имели трёх дочерей:

• Варвара Николаевна (1834—1882), замужем за гвардии полковником графом Василием Васильевичем Гудовчем (1819—1886), их сын А. В. Гудович.
• Мария Николаевна, девица, отличалась редким умом и остроумием.
• Зинаида Николаевна

Источники

• Бобровский П. О. История лейб-гвардии Уланского Её Величества полка. Приложения ко II тому. — СПб., 1903.
• Российская родословная книга, издаваемая князем Петром Долгоруким. Часть первая. — СПб., 1854.
• Степанов В. С., Григорович П. И. В память столетнего юбилея императорского Военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия. (1769—1869). — СПб., 1869.

Отрывок, характеризующий Щербатов, Николай Александрович

Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.