Щипёрский, Адам

Адам Щипёрский
польск. Adam Szczypiorski
Псевдонимы:	Orwicz
Дата рождения:	10 октября 1895(1895-10-10)
Место рождения:	Радомщанский повят
Дата смерти:	3 августа 1979(1979-08-03) (83 года)
Место смерти:	Гостынин (гмина)
Гражданство:	Польша Польша
Партия:	Польская социалистическая партия, Польская социалистическая партия — Прежняя революционная фракция
Основные идеи:	социализм, пилусудчина
Род деятельности:	профсоюзный активист, партийный функционер, подпольщик, историк, демограф, диссидент
Дети:	Анджей Щипёрский

Адам Щипёрский (польск. Adam Szczypiorski; 10 октября 1895, Радомщанский повят — 3 августа 1979, Гостынин (гмина)) — польский социалист, политик и профсоюзный деятель Второй Речи Посполитой. Активный сторонник Юзефа Пилсудского. Участник антинацистского Сопротивления в годы Второй мировой войны. В 1945—1955 — политический эмигрант. В ПНР — диссидент, противник режима ПОРП. Соучредитель Комитета защиты рабочих. Известный историк и демограф.

Верный пилсудчик

В 18-летнем возрасте вступил в Польскую социалистическую партию. С 1919 был членом Варшавского комитета партии. В 1920 добровольцем вступил в армию, участвовал в польско-советской войне. Был депутатом городского совета Варшавы.

Адам Щипёрский являлся преданным сторонником Юзефа Пилсудского. Он решительно поддержал Майский переворот 1926 и режим Санации. При конфликте соцпартии с Пилсудским поддержал внутрипартийную группу Раймунда Яворовского — Енджея Морачевского, взявшую сторону маршала. Вступил в Польскую социалистическую партию — Прежнюю революционную фракцию. С 1928 — депутат сейма от социалистов Беспартийного блока.

Активно занимался социальной политикой. Щипёрский был одним из создателей системы медицинского страхования в Польше. Состоял в руководстве Института социального государства. При этом работал школьным учителем.

В 1931—1939 Адам Щипёрский — генеральный секретарь ППС—Прежней революционной фракции и Центрального объединения классовых профсоюзов.

Участник Сопротивления

В начале Второй мировой войны Адам Щипёрский участвовал в обороне Варшавы. В годы нацистской оккупации состоял в PPS-WRN. Участвовал в спасении евреев. Носил подпольный псевдоним Orwicz.

Во время Варшавского восстания был Адам Щипёрский схвачен немцами и отправлен в концлагерь Заксенхаузен.

Историк-диссидент

В 1945 Щипёрский эмигрировал в Швецию, затем в Великобританию. Состоял в эмигрантской ППС. Занимался развитием польской образовательной системы, был соучредителем Польского зарубежного университета. Преподавал в Лондонской школе политических наук. Организовывал контакты польских социалистов с французскими.

Поддавшись уговорам сына Анджея (существует предположение о связях Анджея Щипёрского-младшего с госбезопасностью ПНР), Адам Щипёрский вернулся в Польшу. Работал в Институте истории материальной культуры Польской академии наук. Занимался исторической демографией.

Адам Щипёрский был противником режима ПОРП. В сентябре 1976 года он принял участие в учреждении Комитета защиты рабочих. Публиковал в нелегальном журнале Robotnik статьи об опыте профсоюзного движения и борьбы с большевизмом. Репрессиям не подвергся, но был уволен из Демографической комиссии ПАН.

Скончался в 1979 году в возрасте 83 лет.

См. также

• Зигмунт Гардецкий
• Антоний Пайдак

Отрывок, характеризующий Щипёрский, Адам

– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…