Щукарев, Сергей Александрович

Сергей Александрович Щукарев
Место смерти:	Ленинград
Научная сфера:	химия

Сергей Александрович Щукарев (27 июля 1893, Санкт-Петербург — 31 марта 1984, Ленинград) — русский, советский химик, гидролог, педагог, историк методологии науки. Основное место в трудах занимает развитие и разработка фундаментальных научных проблем, связанных с периодическим законом Д. И. Менделеева, в исследование наследия которого учёный также внёс ощутимый вклад. Ему принадлежит заслуга формирования нового оригинального научного направления, синтеза двух важнейших линий развития химии — периодического закона и химической термодинамики.

Биография

Учителями и научными руководителями Сергея Александровича Щукарева были выдающиеся русские учёные Е. В. Бирон, Л. А. Чугаев и А. Е. Фаворский. «По представлении дипломной работы, выполненной под руководством профессора М. С. Вревского, был оставлен при Университете на 4 года для приготовления к профессорской деятельности». Учёный вспоминает о лекциях последнего наставника, оказавшего наибольшее влияние на его научное мировоззрения:

Я слушал этот курс и помню, что для нас, студентов, воспитанных на немецких учебниках химии, по-новому звучали эти лекции, в которых почти совсем не было места теории разбавленных растворов и электролитической диссоциации, а вместо этого речь шла об общей термодинамической теории растворов всех концентраций, о правиле фаз, лекции, в которых ни разу не были упомянуты Оствальд и Аррениус, но зато очень часто речь шла о Менделееве, Коновалове, Бертело, Дюгеме и Гиббсе.

• 1916 — окончил Химическое Отделение Физико-Математического факультета Петроградского университета.
• 1920—1925 — ассистент профессора М. С. Вревского на кафедре Физической химии Петроградского (Ленинградского) университета.
• 1924 — С. А. Щукарев первым выразил представление о том, что «периодичность есть свойство, заложенное в самом ядре».
• 1925—1935 — провёл экспедиции по исследованию природных вод, теория метаморфизации которых объясняла генезис содо- и сульфатообразования.
• 1926—1930 — доцент ЛГУ; читает лекции по общему курсу химии «для студентов специализирующихся по физике, геологии, биологии и географическим наукам».
• 1931 — профессор ЛГУ.
• 1930—1960 — возглавлял кафедру химии со дня её основания в составе факультета точной механики ЛИТМО; на инженерно-физическом факультете (с 1946-го — до его закрытия 1952-м году).
• В 1930-е годы — С. А. Щукарев заведовал лабораторией Ленинградского электрофизического института.
• 1939—1970 — заведующий кафедрой неорганической химии химического факультета ЛГУ — «менделеевской».
• 1939, 1940 — проректор ЛГУ по науке.
• 1948 — для классификации в периодической системе Менделеева элементов, расположенных за лантаном (VI период) и актинием (VII период) и сходных с ними, соответственно, по свойствам — С. А. Щукаревым предложено употребление терминов «лантаноиды» и «актиноиды», известных теперь каждому школьнику; учёным также первым была высказана мысль о том, что устойчивость ядер и сложность изотопных плеяд представляют периодическую функцию атомного номера; им первым была сформулирована основная идея правила нестабильности изобаров.
• 1949 — С. А. Щукарев положил начало развитию представления об элементах-артиадах и элементах-периссадах.
• В конце 1940-х годов профессором С. А. Щукаревым были начаты большие экспериментальные и теоретические исследования, давшие строгое обоснование феномена вторичной периодичности,
• 1952 — основал на химическом факультете ЛГУ лабораторию высокотемпературной химии.
• 1970 — сформулировал основы представления об элементах-кайносимметриках.

Научная деятельность

Круг научных интересов проф. С. А. Щукарева необычайно широк. Он показал большое значение распространения явлений вторичной периодичности как в области изолированных атомов и ионов, так и в области химических соединений. Учёный обращается к проблемам ядерной химии, где им впервые выявлены закономерности, управляющие устойчивостью некоторых изотопов и нашедшие подтверждение в работах многих отечественных и зарубежных учёных. Развил учение о ритмике и стратиграфии, им открыто и обосновано явление кайносимметрии.

В середине-конце 1920-х годов сложилось представление о том, что предсказание Д. И. Менделеевым некоторых элементовов — заблуждение, и якобы элемент 43 вовсе не существуют в природе. В числе тех, кто пришёл к таким умозаключениям, был и крупный немецкий химик Людвиг Прандтль, который обозначил «запрет», действовавший в отношении «открытого» В. Ноддаком и И. Таке «мазурия». Благодаря развитию ядерной физики появилась возможность снять это противоречие. Ещё в 1920-е годы С. А. Щукарев сформулировал правило изобарной статистики, которое гласит, что в природе не может быть двух стабильных изотопов с одинаковыми массовым числом и зарядом атомного ядра, отличающихся на единицу — один из них обязательно радиоактивен. Законченную форму эта закономерность приобрела в 1934 году благодаря австрийскому физику И Маттауху, и получила имя правила запрета Маттауха- Щукарева.

Ещё в конце 1940-х годов С. А. Щукаревым начал большие экспериментальные и теоретические исследования, давшие строгое обоснование феномена вторичной периодичности, и подтвердившие, что в его основе, действительно, лежат глубокие закономерности, связанные со строением атомов и особенностями реальной схемы формирования их электронных конфигураций. А к 1970-м годам было известно уже более 50 работ отечественных и зарубежных учёных, подтверждавших эти закономерности, сама идея которых была высказана в 1915 году Е. В. Бироном.

Большое место на раннем этапе научного творчестве С. А. Щукарева, в его исследованиях занимают также проблемы гидрохимии. В 1925—1935 годы С. А. Щукарев широко поставил теоретическую и экспериментальную разработку проблемы метаморфизации природных вод, источников и озёр. Им организовано и проведено несколько экспедиций в разных районах страны, в результате чего была разработана новая коллоидно-химическая теория метаморфизации природных вод источников и озёр, дающая объяснение генезису природных процессов содообразования и сульфатообразования. Кроме большой научной ценности, эти работы имели важное значение для практики курортного строительства и основания минеральных источников.

Возвращаясь в 1950-е годы к тематике гидрохимии, С. А. Щукарев активно способствовал развитию исследований этого профиля. Одним из таковых был проведённый его учеником П. А. Крюковым и М. М. Шульцем совместно с В. Э. Горемыкиным — анализ трехкомпонентных систем из двух электролитов и воды с применением стеклянного электрода

С. А. Щукарев, никогда не исключая из поля своего научного мировоззрения насущные вопросы практики, активно поддерживал развитие материаловедения, в том числе изучения структуры, состава и свойств стёкол, инициированного М. М. Шульцем в начале-середине 1950-х годов. В немалой степени эта поддержка, определявшаяся и большим авторитетом Сергея Александровича, способствовала созданию на химическом факультете лаборатории электрохимии стекла (ЛЭС). Это направление, и связанные с ним — химия и термодинамика оксидов, галогенидов и халькогенидов, — технологии покрытий и синтез высокоустойчивых материалов, впоследствии вылилось в регулярные взаимодействия учёных. Они также участвовали в философских семинарах, проходивших в ЛГУ, сотрудничали в проектах, связанных с изучением наследия Д. И. Менделеева.

Учёный, сосредоточившись на изучении Периодического закона и, добившись здесь выдающихся результатов, кроме того, выполнил очень важную для развития термодинамики миссию — перевод и издание в 1941 году книги Э. А. Гуггенгейма «Современная термодинамика, изложенная по методу Уилларда Гиббса». На кафедре неорганической химии, которую С. А. Щукарев возглавлял с 1934 по 1977 год, под его ркуоводством проводились термохимические исследования газофазных реакций (Г. И. Новиков, Г. А. Семенов, А. В. Суворов), растворов электролитов (Л. С. Лилич, В. А. Латышева, М. А. Якимов) и твёрдых фаз (С. М. Ария, И. В. Василькова, Г. И. Новиков, А. И. Ефимов, А. В. Суворов).

С. А. Щукарев, развивая изучение растворов, внедрял методы классической термодинамики (калориметрия, тензиметрия, волюмометрия), которые сочетались со спектроскопическими, а результаты рассматривались в свете Периодического закона. Это направление, возглавлявшееся с 1950 по 1991 год Л. С. Лиличем, успешно продолжено В. А. Латышевой, К. А. Бурковым, М. К. Хрипун, Л. В. Черных и др. Долгие годы проводились также исследования диаграмм плавкости бинарных и тройных солевых и оксидных систем. А. В. Сторонкин и И. В. Василькова разработали методы расчета поверхности ликвидуса тройных систем, эвтектических и перитектических линий, составов и температур кристаллизации тройных эвтектик и перитектик по данным о компонентах и соответствующих бинарных системах. В экспериментальных работах, проводившихся в тесном сотрудничестве с исследователями кафедры химической термодинамики и кинетики (Ю. А. Федоров, М. Д. Пятунин и др.), изучено более 100 тройных систем.

До полноценного освоения всей предложенной С. А. Щукаревом темы основанной им в 1952 году лаборатории высокотемпературной химии прошло много времени, однако методика исследования термодинамических свойств неорганических галогенидов в трёх агрегатных состояниях — твёрдом, жидком и газообразном — была в лаборатории организована на очень высоком уровне.

Ввелись в лаборатории и прикладные работы. Для Запорожского титано-магниевого комбината разработана методика глубокой очистки тетрахлорида титана. Активное сотрудничество связывало это научное подразделение, возглавлявшееся С. А. Щукаревым, с институтом Гиредмет, внедрявшим в промышленность методы хлорной металлургии редких металлов. Совместно решали проблему создания эффективной технологии разделения хлоридов редкоземельных элементов — в начале 1960-х годов были впервые получены и детально исследованы газообразные комплексные соединения трихлоридов РЗЭ, многие низшие галогениды этих элементов.

Тогда же в лабораторию пришёл Роман Борисович Добротин, человек неординарного, философского склада мышления, большой эрудиции, привнёсший в деятельность лаборатории интерес к проблемам химической связи в широком её понимании, в числе прочих задач, он инициировал исследования газообразных гидроксидов. Под его руководством было выполнено интересное исследование кислот селена и теллура в газовой фазе. С С. А. Щукаревым и А. В. Сторонкиным Р. Б. Добротина связывали также аналитические исследования научной деятельности Д. И. Менделеева. Это сотрудничество касалось и содержания экспозиции, — просветительских функций музея-архива Д. И. Менделеева. По данной тематике ими осуществлён ряд совместных публикаций. Ранняя смерть Р. Б. Добротина в 1980 году стала большой потерей для науки.

Исследуя вопрос о зависимости термодинамических свойств соединений от положения элементов в Периодической системе, С. А. Щукарев установил общность форм зависимости энтальпии образования от состава для бинарных соединений. Этому посвящён ряд трудов самого С. А. Щукарева и в соавторстве с М. П. Морозовой, М. М. Бортниковой, Т. А. Столяровой и другити учёными

Всего С. А. Щукаревым опубликовано свыше 300 научных работ — экспериментальные и теоретические исследования по периодическому закону, гидрохимии, теории растворов, а также по истории и философским проблемам химии. Результаты этих работ С. А. Щукарев обобщил в фундаментальном многотомном научном труде «Лекции по общему курсу химии».

Идеи С. А. Щукарева позволили не только по-новому рассматривать огромный фактический материал неорганической химии, но и предсказывать некоторые термодинамические свойства, устойчивость и взаимные превращения ряда ещё не открытых или мало исследованных веществ. Разработанные С. А. Щукаревым теоретические положения стали основой экспериментальных и теоретических исследований большой научной школы, занимающей одно из ведущих мест в неорганической химии. А накопленные в результате многолетних исследований новые термодинамические данные и теоретические обобщения, в том числе в области химии редких и рассеянных элементов, не только вошли в справочные и учебные пособия, но и широко используются в практике для усовершенствования технологических процессов выделения и очистки редких элементов и получения огнеупорных и других специальных материалов.

Педагогика

Педагогическая деятельность С. А. Щукарева в высшей школе началась в 1920 году и протекала главным образом в Ленинградском университете и в Политехническом институте. С 1939 года С. А. Щукарев становится заведующим кафедрой неорганической химии Ленинградского университета. Являясь блестящим лектором и педагогом, он обладает замечательным даром заинтересовать учеников и слушателей своим предметом, пробуждать в слушателях стремление к самостоятельному решению вопросов. Именно поэтому лекции проф. С. А. Щукарева посещаются не только студентами всех курсов, но и научными работниками разных специальностей, инженерами, учителями.

На инженерно-физическом факультете Ленинградского института точной механики и оптики (ЛИТМО) в период с 1946-го вплоть до 1952-го года, когда этот факультет был расформирован , С. А. Щукарев вёл курс химии, в основу которого было положено требование к инженеру данной специальности обязательного знания и понимания периодической системы элементов на основании представления о строении электронных оболочек атомов. Слушавшие этот курс, отмечают, что лектор обладал талантом не только доступно изложить основной материал, но и затронуть множество вопросов, относящихся к совершенно иным областям знаний. Он мог без труда перейти, например, к оценке творчества Дж. Кваренги, а затем вернуться к теме лекции. В то время курс химии ограничивался первым семестром, однако на его лекции приходили добровольно и студенты третьего курса — настолько интересным, знающим и обаятельным был этот незаурядный человек и учёный.

Человек высокой культуры, С. А. Щукарев не замыкался в рамках своей профессии. Он живо интересовался искусством, литературой, принимал активное участие в общественной жизни. С. А. Щукарев избирался депутатом Василеостровского района. В 1939—1940 годы он был проректором Ленинградского университета по научной работе, — являлся деканом химического факультета Университета научных знаний для учителей.

Особенности интеллектуального строя Сергея Александровича, универсальность его знаний, живость воображения, — всё это сказалось и на его понимании творческого процесса, — на способности достаточно тонко воспринимать свойства характера и личные качества учёных, с которыми ему приходилось соприкасаться, это свойственно образности его повествования и в таком жанре как научная биография. Вот небольшой фрагмент из его воспоминаний о Л. А. Чугаеве; в данном случае, пусть несколько наивно относительно представлений о художественности, однако искренне, Сергей Александрович представляет в большей степени не портреты исследователей, а собственные юношеские переживания. Но не все удостоены, и не всем дано видеть… :

Я любил иногда по вечерам, стоя у решётки Ботанического сада и скрытый ночной темнотой, смотреть на освещённые окна... Однажды я был свидетелем особой сцены, которую хороший, по-настоящему вдохновенный, художник мог бы, мне представляется, изобразить в виде интересной картины. Я увидел в освещённом окне не одну, а две фигуры: рядом с Л. А. Чугаевым стоял его друг, знаменитый открытием предиссоциации В. Анри, красивый, высокий и стройный француз с проседью в шевелюре и подстриженной острой бородке. Оба они внимательно и сосредоточено рассматривали что-то в пробирке, которую Л. А. Чугаев держал в высоко поднятой руке. Пытливо, как на какое-то чудо, смотрели они, молчали и были неподвижны. Прекрасно было выражение их лиц в миг творчества, и я, одиноко стоявший в ночном сумраке, чуть не заплакал от волнения.

История и методология науки

Значителен вклад учёного в исследование и сохранение наследия Д. И. Менделеева. Сергей Александрович был в числе создателей полноценного музея-архива Д. И. Менделеева в его мемориальной квартире в Ленинградском университете в начале-середине 1950-х годов; С. А. Щукарев вместе с другими учёными (А. В. Сторонкиным, Т. С. Кудрявцевой, Б. Н. Ржонсницким и Р. Б. Добротиным) принимал участие в формировании ёмкой и содержательной экспозиции этого некогда весьма активного научного центра; он был одним из инициаторов создания на химическом факультете ЛГУ кафедры методологии химии, которую по его предложению возглавлял Роман Борисович Добротин (директор музея-архива Д. И. Менделеева в 1970-е годы).

В январе 1949 года на общем собрании АН СССР С. А. Щукарев высказал мысль о том, что для издания сводного труда, всесторонне освещающего историю развития Периодического закона, необходимо собрать все работы последователей Д. И. Менделеева, систематизировать их по отдельным направлениям изысканий. Этим на протяжении многих лет был занят сам С. А. Щукарев, он провёл ряд исследований в соавторстве со многими учёными: В. А. Киреевым, Л. С. Лиличем, Е. И. Ахумовым и В. И. Семишиным, А. А. Макареней .

Участник IV—X Менделеевских съездов. Входил в редколлегию журнала РФХО. На протяжении многих лет состоял членом президиума Ленинградского отделения Всесоюзного химического общества им. Д. И. Менделеева.

Сергей Александрович Щукарев провёл VIII Менделеевские чтения; он был одним из инициаторов этой традиции.

Источники

• Сергей Александрович Щукарев (К 70-летию) — Вестник ЛГУ 1963. № 16. Серия физики и химии. Вып. 3. С.5, 6
• Волков В. В., Вонский Е. В., Кузнецова Г. И. Выдающиеся химики мира. М.: Высшая школа. 1991 ISBN 5-06-001568-8
• Волков В. В., Вонский Е. В., Кузнецова Г. И. Химики. — Киев.: Наукова думка. 1984

Ссылки

• [www.spbumag.nw.ru/2004/27/5.shtml К. В. Овчинников «Они воспитали в нас высокое гражданство» (Из воспоминаний) — Журнал «Санкт-Петербургский университет» № 27 (3686-3687), 26 ноября 2004 года]
• [www.spbumag.nw.ru/2004/27/4.shtml А. В. Суворов, Т. В. Мандельштам «А годы летят, наши годы, как птицы, летят…» — Журнал «Санкт-Петербургский университет» № 27 (3686-3687), 26 ноября 2004 года]
• [forum.lgz.ru/viewtopic.php?t=14026&view=previous&sid=e7376222deb2cef2e7a7e955418dbdcc Татьяна Лестева. Штрихи ушедшего времени. Преподаватели химфака. — Литературная газета]
• [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=139008 О С. А. Щукареве на сайте Biografia.ru]

Отрывок, характеризующий Щукарев, Сергей Александрович

Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.
– О нет! – отвечал Пьер, испуганно соболезнующими глазами глядя на князя Андрея.
– Поезжай, поезжай: перед сраженьем нужно выспаться, – повторил князь Андрей. Он быстро подошел к Пьеру, обнял его и поцеловал. – Прощай, ступай, – прокричал он. – Увидимся ли, нет… – и он, поспешно повернувшись, ушел в сарай.
Было уже темно, и Пьер не мог разобрать того выражения, которое было на лице князя Андрея, было ли оно злобно или нежно.
Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.
Князь Андрей, вернувшись в сарай, лег на ковер, но не мог спать.
Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими. На одном он долго, радостно остановился. Он живо вспомнил один вечер в Петербурге. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и, всякую минуту прерываясь в своем рассказе, говорила: «Нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», – несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал все, что она хотела сказать. Наташа была недовольна своими словами, – она чувствовала, что не выходило то страстно поэтическое ощущение, которое она испытала в этот день и которое она хотела выворотить наружу. «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу… и такие добрые у него… нет, я не умею рассказать», – говорила она, краснея и волнуясь. Князь Андрей улыбнулся теперь той же радостной улыбкой, которой он улыбался тогда, глядя ей в глаза. «Я понимал ее, – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту то душу ее, которую как будто связывало тело, эту то душу я и любил в ней… так сильно, так счастливо любил…» И вдруг он вспомнил о том, чем кончилась его любовь. «Ему ничего этого не нужно было. Он ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую девочку, с которой он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел».
Князь Андрей, как будто кто нибудь обжег его, вскочил и стал опять ходить перед сараем.


25 го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца императора французов m r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.
Переодевшись в придворный мундир, m r de Beausset приказал нести впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружавшими его адъютантами Наполеона, занялся раскупориванием ящика.
Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми генералами, у входа в нее.
Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие: «Allez ferme, allez toujours…» [Ну еще, крепче…] – приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на адъютанта.
– Point de prisonniers, – повторил он слова адъютанта. – Il se font demolir. Tant pis pour l'armee russe, – сказал он. – Allez toujours, allez ferme, [Нет пленных. Они заставляют истреблять себя. Тем хуже для русской армии. Ну еще, ну крепче…] – проговорил он, горбатясь и подставляя свои жирные плечи.
– C'est bien! Faites entrer monsieur de Beausset, ainsi que Fabvier, [Хорошо! Пускай войдет де Боссе, и Фабвье тоже.] – сказал он адъютанту, кивнув головой.
– Oui, Sire, [Слушаю, государь.] – и адъютант исчез в дверь палатки. Два камердинера быстро одели его величество, и он, в гвардейском синем мундире, твердыми, быстрыми шагами вышел в приемную.
Боссе в это время торопился руками, устанавливая привезенный им подарок от императрицы на двух стульях, прямо перед входом императора. Но император так неожиданно скоро оделся и вышел, что он не успел вполне приготовить сюрприза.
Наполеон тотчас заметил то, что они делали, и догадался, что они были еще не готовы. Он не захотел лишить их удовольствия сделать ему сюрприз. Он притворился, что не видит господина Боссе, и подозвал к себе Фабвье. Наполеон слушал, строго нахмурившись и молча, то, что говорил Фабвье ему о храбрости и преданности его войск, дравшихся при Саламанке на другом конце Европы и имевших только одну мысль – быть достойными своего императора, и один страх – не угодить ему. Результат сражения был печальный. Наполеон делал иронические замечания во время рассказа Fabvier, как будто он не предполагал, чтобы дело могло идти иначе в его отсутствие.
– Я должен поправить это в Москве, – сказал Наполеон. – A tantot, [До свиданья.] – прибавил он и подозвал де Боссе, который в это время уже успел приготовить сюрприз, уставив что то на стульях, и накрыл что то покрывалом.
Де Боссе низко поклонился тем придворным французским поклоном, которым умели кланяться только старые слуги Бурбонов, и подошел, подавая конверт.
Наполеон весело обратился к нему и подрал его за ухо.
– Вы поспешили, очень рад. Ну, что говорит Париж? – сказал он, вдруг изменяя свое прежде строгое выражение на самое ласковое.
– Sire, tout Paris regrette votre absence, [Государь, весь Париж сожалеет о вашем отсутствии.] – как и должно, ответил де Боссе. Но хотя Наполеон знал, что Боссе должен сказать это или тому подобное, хотя он в свои ясные минуты знал, что это было неправда, ему приятно было это слышать от де Боссе. Он опять удостоил его прикосновения за ухо.
– Je suis fache, de vous avoir fait faire tant de chemin, [Очень сожалею, что заставил вас проехаться так далеко.] – сказал он.
– Sire! Je ne m'attendais pas a moins qu'a vous trouver aux portes de Moscou, [Я ожидал не менее того, как найти вас, государь, у ворот Москвы.] – сказал Боссе.
Наполеон улыбнулся и, рассеянно подняв голову, оглянулся направо. Адъютант плывущим шагом подошел с золотой табакеркой и подставил ее. Наполеон взял ее.
– Да, хорошо случилось для вас, – сказал он, приставляя раскрытую табакерку к носу, – вы любите путешествовать, через три дня вы увидите Москву. Вы, верно, не ждали увидать азиатскую столицу. Вы сделаете приятное путешествие.
Боссе поклонился с благодарностью за эту внимательность к его (неизвестной ему до сей поры) склонности путешествовать.
– А! это что? – сказал Наполеон, заметив, что все придворные смотрели на что то, покрытое покрывалом. Боссе с придворной ловкостью, не показывая спины, сделал вполуоборот два шага назад и в одно и то же время сдернул покрывало и проговорил:
– Подарок вашему величеству от императрицы.
Это был яркими красками написанный Жераром портрет мальчика, рожденного от Наполеона и дочери австрийского императора, которого почему то все называли королем Рима.
Весьма красивый курчавый мальчик, со взглядом, похожим на взгляд Христа в Сикстинской мадонне, изображен был играющим в бильбоке. Шар представлял земной шар, а палочка в другой руке изображала скипетр.
Хотя и не совсем ясно было, что именно хотел выразить живописец, представив так называемого короля Рима протыкающим земной шар палочкой, но аллегория эта, так же как и всем видевшим картину в Париже, так и Наполеону, очевидно, показалась ясною и весьма понравилась.
– Roi de Rome, [Римский король.] – сказал он, грациозным жестом руки указывая на портрет. – Admirable! [Чудесно!] – С свойственной итальянцам способностью изменять произвольно выражение лица, он подошел к портрету и сделал вид задумчивой нежности. Он чувствовал, что то, что он скажет и сделает теперь, – есть история. И ему казалось, что лучшее, что он может сделать теперь, – это то, чтобы он с своим величием, вследствие которого сын его в бильбоке играл земным шаром, чтобы он выказал, в противоположность этого величия, самую простую отеческую нежность. Глаза его отуманились, он подвинулся, оглянулся на стул (стул подскочил под него) и сел на него против портрета. Один жест его – и все на цыпочках вышли, предоставляя самому себе и его чувству великого человека.
Посидев несколько времени и дотронувшись, сам не зная для чего, рукой до шероховатости блика портрета, он встал и опять позвал Боссе и дежурного. Он приказал вынести портрет перед палатку, с тем, чтобы не лишить старую гвардию, стоявшую около его палатки, счастья видеть римского короля, сына и наследника их обожаемого государя.
Как он и ожидал, в то время как он завтракал с господином Боссе, удостоившимся этой чести, перед палаткой слышались восторженные клики сбежавшихся к портрету офицеров и солдат старой гвардии.
– Vive l'Empereur! Vive le Roi de Rome! Vive l'Empereur! [Да здравствует император! Да здравствует римский король!] – слышались восторженные голоса.
После завтрака Наполеон, в присутствии Боссе, продиктовал свой приказ по армии.
– Courte et energique! [Короткий и энергический!] – проговорил Наполеон, когда он прочел сам сразу без поправок написанную прокламацию. В приказе было:
«Воины! Вот сражение, которого вы столько желали. Победа зависит от вас. Она необходима для нас; она доставит нам все нужное: удобные квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске. Пусть позднейшее потомство с гордостью вспомнит о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвою!»
– De la Moskowa! [Под Москвою!] – повторил Наполеон, и, пригласив к своей прогулке господина Боссе, любившего путешествовать, он вышел из палатки к оседланным лошадям.
– Votre Majeste a trop de bonte, [Вы слишком добры, ваше величество,] – сказал Боссе на приглашение сопутствовать императору: ему хотелось спать и он не умел и боялся ездить верхом.
Но Наполеон кивнул головой путешественнику, и Боссе должен был ехать. Когда Наполеон вышел из палатки, крики гвардейцев пред портретом его сына еще более усилились. Наполеон нахмурился.
– Снимите его, – сказал он, грациозно величественным жестом указывая на портрет. – Ему еще рано видеть поле сражения.
Боссе, закрыв глаза и склонив голову, глубоко вздохнул, этим жестом показывая, как он умел ценить и понимать слова императора.


Весь этот день 25 августа, как говорят его историки, Наполеон провел на коне, осматривая местность, обсуживая планы, представляемые ему его маршалами, и отдавая лично приказания своим генералам.
Первоначальная линия расположения русских войск по Ко лоче была переломлена, и часть этой линии, именно левый фланг русских, вследствие взятия Шевардинского редута 24 го числа, была отнесена назад. Эта часть линии была не укреплена, не защищена более рекою, и перед нею одною было более открытое и ровное место. Очевидно было для всякого военного и невоенного, что эту часть линии и должно было атаковать французам. Казалось, что для этого не нужно было много соображений, не нужно было такой заботливости и хлопотливости императора и его маршалов и вовсе не нужно той особенной высшей способности, называемой гениальностью, которую так любят приписывать Наполеону; но историки, впоследствии описывавшие это событие, и люди, тогда окружавшие Наполеона, и он сам думали иначе.
Наполеон ездил по полю, глубокомысленно вглядывался в местность, сам с собой одобрительно или недоверчиво качал головой и, не сообщая окружавшим его генералам того глубокомысленного хода, который руководил его решеньями, передавал им только окончательные выводы в форме приказаний. Выслушав предложение Даву, называемого герцогом Экмюльским, о том, чтобы обойти левый фланг русских, Наполеон сказал, что этого не нужно делать, не объясняя, почему это было не нужно. На предложение же генерала Компана (который должен был атаковать флеши), провести свою дивизию лесом, Наполеон изъявил свое согласие, несмотря на то, что так называемый герцог Эльхингенский, то есть Ней, позволил себе заметить, что движение по лесу опасно и может расстроить дивизию.
Осмотрев местность против Шевардинского редута, Наполеон подумал несколько времени молча и указал на места, на которых должны были быть устроены к завтрему две батареи для действия против русских укреплений, и места, где рядом с ними должна была выстроиться полевая артиллерия.
Отдав эти и другие приказания, он вернулся в свою ставку, и под его диктовку была написана диспозиция сражения.
Диспозиция эта, про которую с восторгом говорят французские историки и с глубоким уважением другие историки, была следующая:
«С рассветом две новые батареи, устроенные в ночи, на равнине, занимаемой принцем Экмюльским, откроют огонь по двум противостоящим батареям неприятельским.
В это же время начальник артиллерии 1 го корпуса, генерал Пернетти, с 30 ю орудиями дивизии Компана и всеми гаубицами дивизии Дессе и Фриана, двинется вперед, откроет огонь и засыплет гранатами неприятельскую батарею, против которой будут действовать!
24 орудия гвардейской артиллерии,
30 орудий дивизии Компана
и 8 орудий дивизии Фриана и Дессе,
Всего – 62 орудия.
Начальник артиллерии 3 го корпуса, генерал Фуше, поставит все гаубицы 3 го и 8 го корпусов, всего 16, по флангам батареи, которая назначена обстреливать левое укрепление, что составит против него вообще 40 орудий.
Генерал Сорбье должен быть готов по первому приказанию вынестись со всеми гаубицами гвардейской артиллерии против одного либо другого укрепления.
В продолжение канонады князь Понятовский направится на деревню, в лес и обойдет неприятельскую позицию.
Генерал Компан двинется чрез лес, чтобы овладеть первым укреплением.
По вступлении таким образом в бой будут даны приказания соответственно действиям неприятеля.
Канонада на левом фланге начнется, как только будет услышана канонада правого крыла. Стрелки дивизии Морана и дивизии вице короля откроют сильный огонь, увидя начало атаки правого крыла.
Вице король овладеет деревней [Бородиным] и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Морана и Жерара, которые, под его предводительством, направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками армии.
Все это должно быть исполнено в порядке (le tout se fera avec ordre et methode), сохраняя по возможности войска в резерве.
В императорском лагере, близ Можайска, 6 го сентября, 1812 года».
Диспозиция эта, весьма неясно и спутанно написанная, – ежели позволить себе без религиозного ужаса к гениальности Наполеона относиться к распоряжениям его, – заключала в себе четыре пункта – четыре распоряжения. Ни одно из этих распоряжений не могло быть и не было исполнено.
В диспозиции сказано, первое: чтобы устроенные на выбранном Наполеоном месте батареи с имеющими выравняться с ними орудиями Пернетти и Фуше, всего сто два орудия, открыли огонь и засыпали русские флеши и редут снарядами. Это не могло быть сделано, так как с назначенных Наполеоном мест снаряды не долетали до русских работ, и эти сто два орудия стреляли по пустому до тех пор, пока ближайший начальник, противно приказанию Наполеона, не выдвинул их вперед.
Второе распоряжение состояло в том, чтобы Понятовский, направясь на деревню в лес, обошел левое крыло русских. Это не могло быть и не было сделано потому, что Понятовский, направясь на деревню в лес, встретил там загораживающего ему дорогу Тучкова и не мог обойти и не обошел русской позиции.
Третье распоряжение: Генерал Компан двинется в лес, чтоб овладеть первым укреплением. Дивизия Компана не овладела первым укреплением, а была отбита, потому что, выходя из леса, она должна была строиться под картечным огнем, чего не знал Наполеон.
Четвертое: Вице король овладеет деревнею (Бородиным) и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Марана и Фриана (о которых не сказано: куда и когда они будут двигаться), которые под его предводительством направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками.
Сколько можно понять – если не из бестолкового периода этого, то из тех попыток, которые деланы были вице королем исполнить данные ему приказания, – он должен был двинуться через Бородино слева на редут, дивизии же Морана и Фриана должны были двинуться одновременно с фронта.
Все это, так же как и другие пункты диспозиции, не было и не могло быть исполнено. Пройдя Бородино, вице король был отбит на Колоче и не мог пройти дальше; дивизии же Морана и Фриана не взяли редута, а были отбиты, и редут уже в конце сражения был захвачен кавалерией (вероятно, непредвиденное дело для Наполеона и неслыханное). Итак, ни одно из распоряжений диспозиции не было и не могло быть исполнено. Но в диспозиции сказано, что по вступлении таким образом в бой будут даны приказания, соответственные действиям неприятеля, и потому могло бы казаться, что во время сражения будут сделаны Наполеоном все нужные распоряжения; но этого не было и не могло быть потому, что во все время сражения Наполеон находился так далеко от него, что (как это и оказалось впоследствии) ход сражения ему не мог быть известен и ни одно распоряжение его во время сражения не могло быть исполнено.


Многие историки говорят, что Бородинское сражение не выиграно французами потому, что у Наполеона был насморк, что ежели бы у него не было насморка, то распоряжения его до и во время сражения были бы еще гениальнее, и Россия бы погибла, et la face du monde eut ete changee. [и облик мира изменился бы.] Для историков, признающих то, что Россия образовалась по воле одного человека – Петра Великого, и Франция из республики сложилась в империю, и французские войска пошли в Россию по воле одного человека – Наполеона, такое рассуждение, что Россия осталась могущественна потому, что у Наполеона был большой насморк 26 го числа, такое рассуждение для таких историков неизбежно последовательно.
Ежели от воли Наполеона зависело дать или не дать Бородинское сражение и от его воли зависело сделать такое или другое распоряжение, то очевидно, что насморк, имевший влияние на проявление его воли, мог быть причиной спасения России и что поэтому тот камердинер, который забыл подать Наполеону 24 го числа непромокаемые сапоги, был спасителем России. На этом пути мысли вывод этот несомненен, – так же несомненен, как тот вывод, который, шутя (сам не зная над чем), делал Вольтер, говоря, что Варфоломеевская ночь произошла от расстройства желудка Карла IX. Но для людей, не допускающих того, чтобы Россия образовалась по воле одного человека – Петра I, и чтобы Французская империя сложилась и война с Россией началась по воле одного человека – Наполеона, рассуждение это не только представляется неверным, неразумным, но и противным всему существу человеческому. На вопрос о том, что составляет причину исторических событий, представляется другой ответ, заключающийся в том, что ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное.
Как ни странно кажется с первого взгляда предположение, что Варфоломеевская ночь, приказанье на которую отдано Карлом IX, произошла не по его воле, а что ему только казалось, что он велел это сделать, и что Бородинское побоище восьмидесяти тысяч человек произошло не по воле Наполеона (несмотря на то, что он отдавал приказания о начале и ходе сражения), а что ему казалось только, что он это велел, – как ни странно кажется это предположение, но человеческое достоинство, говорящее мне, что всякий из нас ежели не больше, то никак не меньше человек, чем великий Наполеон, велит допустить это решение вопроса, и исторические исследования обильно подтверждают это предположение.
В Бородинском сражении Наполеон ни в кого не стрелял и никого не убил. Все это делали солдаты. Стало быть, не он убивал людей.
Солдаты французской армии шли убивать русских солдат в Бородинском сражении не вследствие приказания Наполеона, но по собственному желанию. Вся армия: французы, итальянцы, немцы, поляки – голодные, оборванные и измученные походом, – в виду армии, загораживавшей от них Москву, чувствовали, что le vin est tire et qu'il faut le boire. [вино откупорено и надо выпить его.] Ежели бы Наполеон запретил им теперь драться с русскими, они бы его убили и пошли бы драться с русскими, потому что это было им необходимо.
Когда они слушали приказ Наполеона, представлявшего им за их увечья и смерть в утешение слова потомства о том, что и они были в битве под Москвою, они кричали «Vive l'Empereur!» точно так же, как они кричали «Vive l'Empereur!» при виде изображения мальчика, протыкающего земной шар палочкой от бильбоке; точно так же, как бы они кричали «Vive l'Empereur!» при всякой бессмыслице, которую бы им сказали. Им ничего больше не оставалось делать, как кричать «Vive l'Empereur!» и идти драться, чтобы найти пищу и отдых победителей в Москве. Стало быть, не вследствие приказания Наполеона они убивали себе подобных.
И не Наполеон распоряжался ходом сраженья, потому что из диспозиции его ничего не было исполнено и во время сражения он не знал про то, что происходило впереди его. Стало быть, и то, каким образом эти люди убивали друг друга, происходило не по воле Наполеона, а шло независимо от него, по воле сотен тысяч людей, участвовавших в общем деле. Наполеону казалось только, что все дело происходило по воле его. И потому вопрос о том, был ли или не был у Наполеона насморк, не имеет для истории большего интереса, чем вопрос о насморке последнего фурштатского солдата.
Тем более 26 го августа насморк Наполеона не имел значения, что показания писателей о том, будто вследствие насморка Наполеона его диспозиция и распоряжения во время сражения были не так хороши, как прежние, – совершенно несправедливы.
Выписанная здесь диспозиция нисколько не была хуже, а даже лучше всех прежних диспозиций, по которым выигрывались сражения. Мнимые распоряжения во время сражения были тоже не хуже прежних, а точно такие же, как и всегда. Но диспозиция и распоряжения эти кажутся только хуже прежних потому, что Бородинское сражение было первое, которого не выиграл Наполеон. Все самые прекрасные и глубокомысленные диспозиции и распоряжения кажутся очень дурными, и каждый ученый военный с значительным видом критикует их, когда сражение по ним не выиграно, и самью плохие диспозиции и распоряжения кажутся очень хорошими, и серьезные люди в целых томах доказывают достоинства плохих распоряжений, когда по ним выиграно сражение.
Диспозиция, составленная Вейротером в Аустерлицком сражении, была образец совершенства в сочинениях этого рода, но ее все таки осудили, осудили за ее совершенство, за слишком большую подробность.
Наполеон в Бородинском сражении исполнял свое дело представителя власти так же хорошо, и еще лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствованья.


Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал:
– Шахматы поставлены, игра начнется завтра.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l'imperatrice [в придворном штате императрицы], удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd'hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.