Щусев, Алексей Викторович

Алексей Викторович Щусев
Основные сведения
Работы и достижения
Работал в городах	Москва, Кишинёв, Бухарест, Великий Новгород и др.
Архитектурный стиль	национально-романтический модерн, конструктивизм, нео-ренессанс, авангард , ар-деко
Важнейшие постройки	Храм-памятник на Куликовом поле, храм-музей в Натальевке под Харьковом, Марфо-Марьинская Обитель в Москве,Казанский вокзал, Мавзолей В. И. Ленина, здание Наркомзема, станция метро «Комсомольская-кольцевая», гостиница «Москва»
Градостроительные проекты	генеральный план «Новая Москва», 1918—1923, проекты послевоенного восстановления Истры, Новгорода и др.
Реставрация памятников	храм в Овруче
Научные труды	многочисленные статьи в журналах, газетах, в первой Большой советской энциклопедии
Награды
Премии

Алексе́й Ви́кторович Щу́сев (26 сентября [8 октября] 1873, Кишинёв — 24 мая 1949, Москва) — русский и советский архитектор.

Заслуженный архитектор СССР (1930). Академик архитектуры (1910). Академик АН СССР (1943). Лауреат четырёх Сталинских премий (1941, 1946, 1948, 1952 — посмертно).

Биография

А. В. Щусев родился 8 октября (26 сентября по старому стилю) 1873 года в Кишинёве в дворянской семье. Отец — Виктор Петрович Щусев, смотритель богоугодных заведений. Мать — в девичестве Мария Корнеевна Зозулина.

В 1891—1897 годах Щусев учился в Санкт-Петербурге в Высшем художественном училище Императорской Академии художеств у Л. Н. Бенуа и И. Е. Репина. В 1895 году, узнав из газеты о смерти генерала Д. П. Шубина-Поздеева, без рекомендаций пришёл к вдове с готовым эскизом надгробия и сумел убедить отдать заказ именно ему. На кладбище Александро-Невской лавры была построена квадратная часовенка под шатром.

За дипломный проект «Барская усадьба» Щусев был награждён Большой Золотой медалью и правом на заграничную командировку. После окончания Академии Щусев в составе археологической экспедиции отправился в Среднюю Азию, исследовав в ходе поездки два древних архитектурных памятника Самарканда — гробницу Тамерлана и соборную мечеть Биби Ханум. Впечатления от этой поездки оказали значительное влияние на дальнейшие работы архитектора. В 1898—1899 годы Щусев посетил Тунис и ряд стран Западной Европы, побывав в Вене, Триесте, Венеции и других городах Италии, а также в Англии, Бельгии и Франции, где в 1898 году посещал парижскую академию Жюлиана. Из рисунков этого периода была составлена отчётная выставка, получившая одобрительный отзыв И. Е. Репина.

Раннее творчество

После окончания Академии художеств Щусев поселился в Петербурге. Из самых ранних его работ надо прежде всего назвать первую строго научную реставрацию. Он воссоздал в 1900-е годы храм Св. Василия в Овруче XII века (в его обследовании принимал участие крупнейший специалист того времени П. П. Покрышкин; помощник — арх. Максимов В. Н.). С этого времени Щусев начал творческую борьбу с зодчими-эклектиками, которые ранее решительно «исправляли» старинные здания. Лидером этого общеевропейского направления «художественной» или «стилистической» реставрации был Э. Виолле-ле-Дюк. Среди русских его последователей были архитекторы Ф. Ф. Рихтер и Н. В. Султанов. Щусев их устаревшим к тому времени методам противопоставил совершенно иной подход, тщательно изучив и обмерив фрагменты XII века, и максимально их сохранив. О его работе писал И. Э. Грабарь, отмечая, что она «представляет совершенно исключительный интерес, как по приемам, впервые в этой области примененным, так и по тем научным данным, которые явились в результате раскопок и строгих обмеров, предшествовавших началу самих строительных работ. Реставратор поставил себе целью включить существовавшие развалины стен в тот храм, который должен был явиться после реставрации, при этом в новые стены ему удалось включить не только остатки стоявших ещё древних стен, но все те конструктивные части их — арки, карнизы, и даже отдельные группы кирпича, которые были найдены в земле иногда на значительной глубине». Щусев получил в 1910 году звание академика за реставрацию этого храма.

С 1901 года он состоял на службе в канцелярии оберпрокурора Святейшего Синода. Одним из первых самостоятельных заказов было проектирование иконостаса для Успенского собора Киево-Печерской лавры.

Программным произведением Щусева 1900-х годов стала церковь, спроектированная по заказу П. И. Харитоненко, сахарозаводчика, мецената и коллекционера, в имении под Харьковом Натальевка трактованная как храм-музей для собранных им древнерусских икон. Щусев создал здесь одну из самых выразительных своих построек, скульптурный декор которой выполняли С. Т. Коненков и А. Т. Матвеев, а мозаичное панно над входом, видимо, Н. К. Рерих, сотрудничавший с ним же в реализации проекта Троицкого собора Почаевской лавры. В Петербурге в 1902 году он выполнял светский заказ от графа Ю. А. Олсуфьева — переделку и надстройку фамильного особняка на Фонтанке. Олсуфьев был председателем комитета по возведению храма-памятника в память о Куликовской битве и заказал зодчему его проект. Щусев создал вдохновенное произведение в неорусской версии стиля модерн. Храм Сергия Радонежского на Куликовом поле почти завершили к 1917 году. Отстаивая свой нетривиальный замысел — здание с асимметричным главным фасадом, Щусев едва окончательно не поссорился с Олсуфьевым, требовавшим сделать иной фасад, с однотипными по форме завершениями башен, и зодчий, задержавший строительство, все-таки сумел пойти на нежелательный для себя компромисс. Только в ходе последней реставрации храма-памятника его идея была реализована (но в весьма грубом исполнении покрытия). Иконы же, написанные специально для храма В. А. Комаровским и Д. С. Стеллецкий, бесследно пропали.

Не менее значительный проект А. В. Щусев создал по заказу представительницы царской фамилии, великой княгини Елизаветы Федоровны, происходившей из Дармштадта (тогда центра формирования европейского модерна). Влиятельная заказчица поддержала архитектурную концепцию Щусева и не мешала её реализации. Это хорошо сохранившаяся до сих пор московская Марфо-Мариинская обитель с церковью Св. Марфы и Св. Марии в больничном корпусе (1909) и собором Покрова Богородицы, ставшим композиционным центром всего ансамбля (1908—1912). Храм с большой луковичной главой на высоком барабане напоминает по формам древнерусские аналоги Новгорода и Пскова, но при этом совершенно оригинален, как и все остальные части комплекса, включая нарядные ворота с привратницкой. Декоративные рельефы здесь исполнял С. Т. Коненков по рисункам Щусева и Н. Я. Тамонькина, сотрудника его мастерской. Настенную живопись в соборе выполнил близкий друг Щусева М. В. Нестеров, которому помогал молодой П. Д. Корин.

Каждую свою постройку 1900-х — 1910-х годов Щусев рассматривал как творческий манифест. Он стал лидером неорусского стиля (национальной версии модерна). Для его узнаваемого авторского почерка характерны: вольная интерпретация мотивов древнерусского зодчества, динамика форм, часто асимметрично скомпонованных, крупные, доведенные до гротеска детали декора. Менее выразительными, чем постройки в России, Щусевым были спроектированы и выстроены за её пределами: православный Храм Христа Спасителя в Сан-Ремо (проект реализовал итальянский архитектор Пьетро Агости), и храм Св. Николая со странноприимным домом в итальянском городе Бари (освящение храма состоялось 9 (22) мая 1955 г.). В 1915 году на Московском городском Братском кладбище в селе Всехсвятском был заложен храм Спаса Преображения по проекту Щусева (1918), снесенный впоследствии (1948) в ходе застройки нового района Москвы — Песчаных улиц.

Щусев стал победителем заказного конкурса на комплекс зданий Казанского вокзала в Москве и в конце 1911 года его официально утвердили главным архитектором строительства. Он соревновался с Ф. О. Шехтелем, выполнившим весьма сходные по характеру проекты. Казанский вокзал зодчий строил почти 30 лет, начиная с 1913 года. Для этого он перебрался из Петербурга в Москву. По замыслу заказчика, поддержанного архитектором, живописность композиции всего сооружения, состоящего из многочисленных объёмов, напоминающих целый городок, украшенный башней и часами, отражали характер старой Москвы. Декор вокзала, решенного в смелых железобетонных конструкциях, напоминает мотивы древнерусского нижегородского, астраханского и рязанского зодчества, а также башню Сююмбике в Казанском кремле. Использование белокаменного декора на краснокирпичном фоне стен выполнено в духе русского барокко XVII века (нарышкинского барокко). Крытый остекленный дебаркадер вокзала, состоящий из трех цилиндрических сводов, спроектированный для Щусева известным инженером В. Г. Шуховым, осуществить не удалось. Это была бы самая экстравагантная часть проекта, хотя и решенного весьма современно для 1913 года, с применением высоких железобетонных арок параболической формы. Отделка интерьеров и роспись сводчатого зала ресторана по эскизам Е. Е. Лансере продолжалась вплоть до конца 1930-х годов.

В 1912—1916 годы архитектор проектировал железнодорожные вокзалы в Софрине, Красноуфимске, Сергаче, Муроме.

• Anastasii Chasovnja Pskov ijun2009.jpg

  Часовня Св. Анастасии. Псков

• Натальевка Церковь 2006-1.JPG

  Натальевка. Церковь Спаса

Советский период

После Октябрьской революции А. В. Щусев оказался в числе самых востребованных архитекторов. В 1918—1923 годы он руководил разработкой генерального плана «Новая Москва», на стадии первых эскизов не согласившись с версией далее отошедшего от этой работы И. В. Жолтовского. Этот план стал первой советской попыткой создать реально исполнимую концепцию развития города в духе большого города-сада. Проект был направлен на четкое зонирование территории, сохранение исторического центра и множества отдельных старинных общественных зданий и храмов, развитие «зеленых клиньев» от центра к периферии, реконструкцию ряда магистралей, московского речного порта и железнодорожного узла и пр. Проект «Новая Москва» был совершенно иной направленности, чем «сталинский» генеральный план реконструкции столицы 1935 года, о котором часто неправильно пишут, как о развитии идей Щусева.

Щусев переносил административный центр на петербургское шоссе, а по генплану 1935 года он был принципиально наложен на исторический центр. Щусев был за выявление лучших старинных зданий (его сотрудники обследовали город, работая в комиссии по охране памятников Моссовета), тогда как в ходе реализации генплана 1935 года были снесены многие исторические здания и кварталы.

Щусевский план был резко раскритикован в 1924—1925 годах городской администрацией и только строительство мавзолея Ленина позволило зодчему избежать репрессий. Важно отметить, что с генпланом «Новая Москва» был связан замысел создания вокруг Москвы (за кольцевой железной дорогой) многочисленных рабочих поселков типа европейских городов-садов (проект Архитектурной мастерской Моссовета, схема Б. М. Сакулина). Далее идею полицентрического развития Москвы развивал С. С. Шестаков в проекте «Большая Москва» — более крупномасштабном, но также фактически не принятым во внимание.

В генплане «Новая Москва» была ярко выражена идея развития планировки города с радиально-кольцевыми магистралями, сегодня критикуемая специалистами по транспорту, но это был вполне исполнимый проект, направленный на улучшение жизни горожан, на удобство пешеходного движения и развитие технических средств обслуживания города (реконструкция речного порта и железнодорожного узла).

Щусев был главным архитектором первой Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставки, проходившей в 1923 году в Москве в районе нынешнего ЦПКиО имени м. Горького. Он руководил постройкой ряда павильнов, организацией всего строительства (более двухсот различных сооружений), сам же спроектировал один из самых заметных павильонов (как реконструкция здания упраздненного завода).

В 1922—1930 годах Щусев был председателем Московского архитектурного общества.

Известнейшим произведением Щусева стал Мавзолей Ленина на Красной площади в Москве. Самый первый деревянный мавзолей был возведён под руководством архитектора в считанные часы ко дню похорон В. И. Ленина 27 января 1924 года Уже самое первое сооружение представляло собой кубический объём со ступенчатым завершением. Весной 1924 года Щусев создал вторую версию здания, к которому были пристроены две трибуны. Когда выяснилось, что тело вождя может быть сохранено в течение длительного времени, возникла необходимость в постройке долговременного мавзолея. Конкурс на его строительство выиграл А. В. Щусев и в октябре 1930 года было возведено новое здание из железобетона, облицованное естественным камнем гранитом и лабрадоритом. В его форме можно видеть сплав архитектуры авангарда и декоративных тенденций, ныне называемых стилем ар-деко.

В 1925—1926 годах А. В. Щусев выполнил проект Центрального Дома культуры железнодорожников, в качестве развития его же проекта Казанского вокзала. Здесь удобный зрительный зал с консольно вынесенным амфитеатром (инженер А. В. Кузнецов). В 1926—1929 годы А. В. Щусев работал директором Третьяковской галереи. Впоследствии он занимался пристройкой к основному зданию галереи новых залов (автор проекта, сотрудник мастерской Щусева А. В. Снигарев), не помешавших восприятию основного фасада, выполненного до революции по рисункам В. М. Васнецова. Щусев также был членом художественного объединения «Четыре искусства».

Новаторским по архитектуре был его конкурсный проект здания Центрального телеграфа. Щусев оказал в данном случае сильную конкуренцию братьям Весниным и оставил далеко позади в отношении новаторства реализованный проект И. И. Рерберга.

В стилистике конструктивизма им (с соавторами Д. Д. Булгаковым, И. А. Французом, Г. К. Яковлевым) был разработан блестящий проект здания Наркомзема (Москва, Орликов переулок, 1/11), практически полностью осуществленный. Здание построено в 1928—1933 годах. Сейчас в нём размещается Министерство сельского хозяйства.

Таковы по стилистике были им же спроектированные санаторий в Мацесте (1927—1931), здание Механического института на Большой Садовой улице в Москве (сейчас здание принадлежит Военному университету), дом артистов МХАТа в Брюсовом переулке.

В процессе реконструкции Москвы 1930-х годов А. В. Щусев возглавлял одну из архитектурных мастерских, из стен которой вышло множество проектов, охватывающих не только столицу, но и другие города страны. Самым значительным и частично осуществленным был проект застройки Смоленской и Ростовской набережных жилыми домами, в результате частичной реализации его появился полукруглый жилой дом (Ростовская набережная, д. 5). В это время мастерская спроектировала ещё один жилой дом (дом артистов ГАБТ в Брюсовом переулке, а также жилой дом Академии наук СССР на Калужской улице (Ленинском проспекте, см. ниже список всех проектов).

Гостиница «Москва» стала одной из первых больших советских гостиниц. Первоначальный её проект был выполнен архитекторами Л. И. Савельевым и О. А. Стапраном. Однако их концепция (сначала — конструктивистское здание, а затем — отразившее переходную стилистику от конструктивизма к ар-деко, не понравилась правительственным чиновникам (или лично Сталину). Щусева пригласили в качестве соавтора, способного спасти проект, находившийся в тот момент на стадии возведения основного каркаса. Проблема была решена добавлением лаконичного декора в виде шестиэтажного восьмиколонного портика, аркад в центре главного фасада, башенок по углам здания. Неявная асимметричность главного фасада гостиницы до сих пор дает повод для пересказа мифа о том, что Сталин якобы подписал проект ровно посередине чертежа, где были совмещены два варианта. На самом деле асимметрия реализованного здания обусловлена непредвиденными техническими проблемами, возникшими во время строительства второй очереди гостиницы. В 1937 году публикацией в газете «Правда» (30 августа) началась кампания против Щусева, в результате которой он был исключён из Союза советских архитекторов; мастерскую № 2 возглавил вместо него Д. Н. Чечулин. Однако ареста и ссылки, как обычно в то время, не последовало и когда Щусев вернулся к работе над гостиницей, одна башня была уже построена по старому проекту.

По проектам мастерской А. В. Щусева, где работало множество сотрудников, были построены Большой Москворецкий мост (инженер, его брат П. В. Щусев), советское посольство в Бухаресте, здание гостиницы «Интурист» в Батуми (1934 год), здание филиала Института марксизма-ленинизма в Тбилиси, начато строительство театр оперы и балета в Ташкенте (закончено в 1947 году). В этих сооружениях ярко проявилось желание архитектора следовать национальным традициям, но было во многом потеряно авторское лицо, хотя, к примеру, при создании декоративных элементов в ташкентском театре Щусев использовал собственные рисунки и шаблоны, сделанные ещё в молодости, во время археологической экспедиции в Самарканде.

С 1938 года А. В. Щусев был членом Учёного совета, созданного для руководствa реставрацией Троице-Сергиевой Лавры, вместе в П. В. Щусевым он разработал проект вертикальной планировки Лавры.

В 1934 году было принято решение о перемещении Академии наук СССР из Ленинграда в Москву, для чего было необходимо обеспечить академические институты рабочими помещениями. Президиум Академии было размещёно в Нескучном дворце на Большой Калужской улице и в 1935 году проведён конкурс на застройку академгородка за площадью Калужской заставы. Конкурс выиграл Щусев, возглавивший специально созданную для решения этой крупномасштабной задачи мастерскую «Академпроект», которой в московском районе Черёмушек предстояло построить 40 зданий для академических институтов, музеев, библиотек и обслуживающих учреждений.

В ходе проектирования оформилась идея строительства здания Президиума в центре этого комплекса, то есть, на значительном отдалении от центра города не была поддержана и для него было реконструировано прежнее здание на Калужской улице (Ленинском проспекте).

Из множества институтов до войны были построены только: Институт генетики (работы над ним были завершены в 1939 году), хотя были созданы также проекты зданий института Институт органической химии, Физического института, Института металлургии и Институт точной механики и вычислительной техники. Все эти проекты были осуществлены только в послевоенные годы. До войны для Академии наук был построен новый жилой дом на Большой Калужской улице, куда в 1939 году переселился и сам А. В. Щусев.

В 1940 году была начата работа над проектом здания НКВД на Лубянской площади, как реконструкция одного из доходных домов дореволюционного Страхового общества «Россия», так и не завершенная при жизни автора.

С 1945 года и до своей смерти А. В. Щусев был первым директором созданного по его инициативе Музея русской архитектуры (в настоящее время Государственный научно-исследовательский музей архитектуры им. А.В. Щусева). Значительное место в деятельности Щусева в 1940-е годы занимали проекты восстановления городов, разрушенных в годы войны: Истры (1942—1943), Новгорода (1943—1945), Кишинёва (1947) и др. Одним из последних творений А. В. Щусева стала московская станция метро «Комсомольская-кольцевая», отражающая торжество победы над фашизмом. Это крупномасштабная станция, вписанная в цилиндрический тюбинг самого большого диаметра. Достроенный уже после смерти автора подземный вестибюль с мозаичными панно по эскизам П. Д. Корина, был выполнен с несколько утрированным рельефом декора, что не соответствовало проекту Щусева.

Умер Щусев в Москве 24 мая 1949 года. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище (участок № 1; надгробие — архитектор Е. Г. Розанова, скульптор С. Т. Конёнков) .

Авторство некоторых работ Щусева

Существует мнение, что автором проекта Мавзолея Ленина в Москве был один из сотрудников мастерской Щусева архитектор Исидор Француз. По свидетельству историка архитектуры Алексея Клименко: «Это доказал искусствовед Селим Хан-Магомедов. Советская власть не хотела, чтобы публика знала о еврейском происхождении истинного автора, и творение приписали Щусеву».

А. Клименко, бывший тогда аспирантом в институте, где работал Хан-Магомедов, говорит, что тот «обнаружил чертежи, где просто выскоблена фамилия „Француз“ и сверху написано „А. Щусев“. За что он чуть не вылетел из партии и был скандал на почве национальной: что ты нам поганишь своими еврейскими фамилиями историю советской архитектуры и вообще Красную площадь».

Известен и другой случай, когда Щусева обвинили в плагиате. В 1937-ом году архитекторы Л. И. Савельев и О. А. Стапран обратились в Союз Архитекторов с жалобой на Щусева, в которой утверждали, что он присвоил себе авторство их проекта гостиницы «Москва». В результате рассмотрения этой жалобы, Щусев был выведен из состава правления Московского отделения Союза архитекторов.

Преподавательская деятельность

Алексей Щусев преподавал в Строгановском художественно-промышленном училище (1913—1918), Московском Училище живописи, ваяния и зодчества (1914—1917), ВХУТЕМАСе (1920—1924), Московском архитектурном институте (1948—1949) и др.

Общественная деятельность

А. В. Щусев неоднократно заступался за репрессированных деятелей искусства, представляясь автором Мавзолея: в 1924 году был отпущен арестованный М. В. Нестеров, в 1928 — В. А. Комаровский, в 1948 — Н. П. Сычёв; был выпущен на свободу Ю. А. Олсуфьев. Щусев защищал В. М. Голицына (арестован в 1925 году), П. И. Нерадовского (в 1944 году после ссылки ему было разрешено жить и работать в Москве), В. Шухаева (был устроен на работу в Магаданском музыкально-драматическом театре, что спасло его от гибели), П. Барановского.

Кишинёв

Первым зданием, которое построил Щусев в Кишинёве, стала двухэтажная дача Карчевского, расположенная в Долине Чар (ныне улица Керченская), а позже дом Драгоева по улице Пушкина угол Кузнечной (ныне Бернардацци). В 1912 году Щусев построил церковь в имении помещика Богдана (село Кухурешты).

Щусев участвовал в разработке генеральной схемы реконструкции Кишинёва в 1945—1947 годах. По проекту Щусева был построен памятник Ленину. Он был установлен 11 октября 1949 года на Центральной площади перед зданием Дома правительства (сейчас Площадь Великого Национального Собрания). В 1991 году памятник был демонтирован и в настоящее время находится на территории свободной экономической зоны «Молдэкспо». Щусев предложил также проект моста через полноводную в то время реку Бык. Построенный мост был гораздо меньше первоначально планируемых размеров. Многие проекты были разработаны при активных консультациях Щусева: железнодорожный вокзал, магазин «Детский мир», гостиница «Кишинёв» и др.

В Кишинёве в доме, где родился и вырос архитектор, сейчас расположен музей, в котором хранятся его личные вещи, фотографии и документы.

Награды и премии

• Сталинская премия первой степени (1941) — за архитектурный проект здания Института Маркса — Энгельса — Ленина в Тбилиси (1938)
• Сталинская премия второй степени (1946) — за внутреннее оформление Мавзолея В. И. Ленина
• Сталинская премия первой степени (1948) — за архитектурный проект здания Театра имени А. Навои в Ташкенте
• Сталинская премия второй степени (1952 — посмертно) — за архитектурный проект станции «Комсомольская — кольцевая» Московского метрополитена имени Л. М. Кагановича
• орден Ленина (06.09.1947)
• два ордена Трудового Красного Знамени (в т.ч. 10.06.1945)
• медали
• заслуженный архитектор СССР (1930)

Увековечение памяти

В память о А. В. Щусеве в Москве установлена мемориальная доска на доме, где он жил с 1939 по 1949 гг. (Ленинский проспект, 13). С 1949 по 1992 годы его именем называлась улица в Москве (в настоящее время ей возвращено историческое название Гранатный переулок). В 1980 году во дворе Центрального дома архитектора (Гранатный переулок, 7) установлен памятник А. В. Щусеву (скульптор И. М. Рукавишников, архитектор Б. И. Тхор). Имя А. В. Щусева носит музей архитектуры в Москве.

• В родном городе архитектора, Кишиневе, его имя присвоено одной из центральных улиц и детской городской художественной школе. В его честь названы улицы в ряде городов бывшего Советского Союза: Великий Новгород, Киев, Луцк (Украина), Рыбница.
• В 2016 году в Москве появилась улица Архитектора Щусева.

Реализованные проекты А. В. Щусева

• Серафимо-Знаменский скит в деревне Битягово, Домодедовского р-на, Московской обл.
• Иконостас для Успенского собора Киево-Печерской лавры, конец XIX века
• Реконструкция церкви Василия (XII в.) в Овруче, 1904—1905 гг.
• Женское коммерческое училище Комитета московского общества распространения коммерческого образования с церковью в честь иконы Богоматери Взыскания погибших (1904—1905, Москва, Улица Зацепа, 41/12), совместно с П. А. Заруцким, А. У. Зеленко, С. У. Соловьёвым, Н. А. Шевяковым
• Марфо-Мариинская обитель, с 1907 г.по 1912
• Троицкий собор в Почаевской лавре, 1906—1912 гг.
• Часовня Св. Анастасии у Ольгинского моста, Псков, 1911 г; интерьер расписан фресками по эскизам Н. К. Рериха
• Храм Сергия Радонежского на Куликовом поле, с 1911 г.по 1917
• Церковь в имении помещика Богдана (село Кугурешты, Молдавия), 1912 г.
• Храм и парадный въезд в имении Павла Ивановича Харитоненко в Натальевке (Харьковская область, Украина)
• Православный Храм Христа Спасителя в Сан-Ремо, 1913 г.
• Церковь Николая Чудотворца в Бари 1913 г. Строительство храма было завершено только после окончания Первой мировой войны.
• Комплекс зданий Казанского вокзала, 1913 г. (строительство завершено в 1928—1930 г.)
• Коммерческий институт на улице Зацепа, сейчас одно из зданий РЭА имени Плеханова, 1914 г.
• Часовня у Романовского моста через Волгу, 1915 г., (с. Нижние Вязовые, Татарстан)
• Храм Спаса Преображения на Братском кладбище, 1915—1918 гг. Снесён.
• План реконструкции Москвы «Новая Москва», 1918—1923 гг. (с группой соавторов)
• Павильон-пропилеи (1923, Москва, Советская площадь), снесён;
• Павильон Кустарной промышленности на Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промушленной выставке (реконструкция корпуса завода Бромлея), совместно с И. С. Николаевым (1923, Москва, у Крымского моста), перестроен;
• Клуб имени Октябрьской революции, при участии инженера Г. Г. Карлсена (1925—1928, Москва, на Казанском вокзале), ныне Центральный дом культуры железнодорожников;
• Мавзолей Ленина, 1924— деревянный, 2 варианта; 1927—1930 гг. — каменный;
• Два боковых крыла здания Госбанка Неглинной улице, 1927—1929 гг. (совместно с Жолтовским)Эти сведения не подтверждены.
• Здание Наркомзема на Садовой-Спасской улице, 1928—1933 гг. Соавторы: Д. Д. Булгаков, И. А. Француз, Г. К. Яковлев.
• Гостиница Москва, 1930-е годы. Основные авторы О. А. Стапран и Л. И. Савельев.
• Гостинично-санаторное здание в Мацесте, 1930-е годы.
• Здание Механического института (сейчас Военный университет) на Большой Садовой улице, 1929—1934 гг.
• Жилые дома в Брюсовом переулке: артистов МХАТ № 17 в 1928 г., артистов Большого театра № 7 в 1935 г.
• План реконструкции улицы Охотный ряд, площади Свердлова, площади Революции и Красной площади, 1934 г. Работа огромного коллектива, а не Щусева. Возможно, его идеей была передвижка исторических зданий вместо их сноса.
• Перепланировка Ленинградского шоссе (сейчас Ленинградский проспект), 1933—1934 гг. Работа коллектива без какой-либо явной роли Щусева.
• Частично осуществлённый проект застройки Смоленской и Ростовской набережных, 1934—1935 гг. Осуществлены дом на углу Смоленской набережной и современного Нового Арбата и жилой дом на Ростовской набережной.
• Большой Москворецкий мост, 1935—1937 гг. Инженер П. В. Щусев
• Филиал Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС в Тбилиси, 1938 г. Снесено.
• Жилой дом № 13 для сотрудников Академии Наук СССР на Большой Калужской улице, 1938—1939 гг.
• Здание института генетики, 1938—1939 гг.
• Планировка участков берега Москвы-реки в районе Крымского моста, Замоскворецкой части Садового кольца, конец 1930-х годов
• Реконструкция Октябрьской и Добрынинской площадей, конец 1930-х годов
• Здание НКВД на Лубянской площади, 1940—1947 гг.
• Комплекс однотипных зданий научно-исследовательских институтов Академии наук за Калужской заставой (институт органической химии, физический институт, институт металлургии, институт точной механики и вычислительной техники), проект конца 1930-х годов, строительство завершено в 1951 г.
• Реконструкция здания президиума Академии наук СССР с участием инженера В. Г. Шухова (остекленное покрытие зала заседаний). конец 1930-х годов.
• Здание Академии наук Казахской ССР Алма-Ата. 1948—1953 гг.
• Проекты восстановления городов, разрушенных в годы Великой Отечественной войны (Истра, Великий Новгород, Туапсе, Кишинёв)
• Станция метро Комсомольская-кольцевая, конец 1940-х годов, достроена после смерти Щусева сотрудниками его мастерской. Подземный вестибюль украшен мозаичными панно по эскизам П. Д. Корина

Статьи А. В. Щусева в печати

• «Площади правого берега Москва-реки». Архитектура СССР. 1939 г. № 4. Стр. 40, 41.
• «Забота о человеке». Архитектура СССР. 1939 г. № 12. Стр. 9, 10.
• «Национальная форма в архитектуре». Архитектура СССР. 1940 г. № 12. Стр. 53—57.

См. также

• Сталинский ампир
• Конструктивизм в архитектуре Москвы

Литература

• Академик Алексей Викторович Щусев (1873—1949): Выставка к столетию со дня рождения: Каталог / Автор вступит. статьи Е. В. Васютинская; Составители каталога Е. В. Васютинская, Н. В. Суходолец; Отв. ред. директор Музея архитектуры имени А. В. Щусева канд. арх-ры В. И. Балдин. — М.: Советский художник, 1974. — 68 с. — 1 000 экз.
• Мастера советской архитектуры об архитектуре. Т. 1. — М., 1975. — С. 150—205.
• Афанасьев К. Н. А. В. Щусев. — М.: Стройиздат, 1978. — 192 с, ил. — (Мастера архитектуры).
• Сорокин И. В. Художник каменных дел: Страницы жизни академика А. В. Щусева. — М.: Московский рабочий, 1987. — 320, [48] с. — 50 000 экз.
• Курц Р. Е. Алексей Викторович Щусев. — Кишинёв: Изд-во Штиинца, 1973. — 66 с.
• Дружинина-Георгиевская Е. В. Корнфельд Я. А. Зодчий А. В. Щусев. — М., 1955.
• Произведения академика А. В. Щусева, удостоенные Сталинской премии. — М.: Изд. АН СССР, 1954.
• Соколов Н. Б. А. В. Щусев. — М.: Гос. изд-во литературы по строительству и архитектуре, 1952. — 388 с. — (Мастера советской архитектуры).
• Хмельницкий Д. С. Архитектура Сталина: Психология и стиль. — М.: Прогресс-Традиция, 2007.
• Щусев А. В. [www.aha.ru/~mausoleu/documents/shchusev.htm Мавзолей Ленина]. // Строительная газета, 21 января 1940.
• Алексей Щусев: Документы и материалы / Сост. М. В. Евстратова, послесл. Е. Б. Овсянниковой. — М.: С. Э. Гордеев, 2011.
• Щусев П. В. Страницы из жизни академика А. В. Щусева. — М.: С. Э. Гордеев, 2011.
• Васькин А. Щусев: Зодчий всея Руси. — М.: Молодая гвардия, 2015. — 462 с. (Жизнь замечательных людей: Малая серия).

Ссылки

• [www.muar.ru/ Музей архитектуры им. Щусева]
• [www.culture.mincult.ru/formb.asp?ID=208&full Щусев Алексей Викторович на портале «Культура России»]
• [www.sovarch.ru/catalog/object/121/ Здание Наркомзема]
• [www.sovarch.ru/search/?id_arch=22 Проекты Щусева в проекте Советская архитектура]
• [petr-nikolaevi4.livejournal.com/797.html Институты РАН на Ленинском проспекте]
• Щусев // Энциклопедия «Кругосвет».
• Щусев, Алексей Викторович — статья из Большой советской энциклопедии.
• [www.tg-m.ru/articles/1-2016-50/khram-svyatitelya-aleksiya-v-tsarskom-sele-neizvestnyi-proekt-av-shchuseva Сергей Колузаков. Храм святителя Алексия в Царском Селе. Неизвестный проект А. В. Щусева.] Журнал «Третьяковская галерея», #1 2016 (50)

Отрывок, характеризующий Щусев, Алексей Викторович

– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?