Жахаев, Ибрай

Ибрай Жахаев
Ыбырай Жақаев
Место рождения:	Иркольский аулсовет, Российская империя<
Место смерти:	Кзыл-Ординская область, Казахская ССР, СССР
Награды и премии:

Ибра́й Жаха́ев (Жакаев) (каз. Ыбырай Жақаев; 1891 — 1981) — заслуженный казахский рисовод, рационализатор.

Биография

Родился в мае 1891 года (ныне Чиилийский район, Кызылординская область, Казахстан). С 1940 года — звеньевой колхоза «Кзыл-Ту» Чиилийского района Кзыл-Ординской области КССР.

Всю свою жизнь он посвятил выращиванию риса. В течение 50 лет он занимался рисоводством, было время, когда он получал с каждого гектара 172 центнера. Таким образом, он поставил мировой рекорд по количеству выращенного урожая. В годы Великой Отечественной войны его звено с каждого гектара получало 80—90 центнеров урожая. Средний урожай риса в 1942—1967 годах в звене Жахаева составлял 80—92 центнеров с 1 гектара при общей площади работ 20 гектар. В 1949 году Жахаев получил по 171 центнера риса с 1 гектара.

Изобретатель особого способа выращивания риса. В 1950-е годы, несмотря на свой преклонный возраст, он открыл школу, где обучал своему опыту молодых рисоводов.

Умер 19 сентября 1981 года. Имя Ибрая Жахаева было известно не только в его стране, но и за её пределами. Он был известен в восточных странах, где рис издревле считается национальной едой.

Жахаевское движение

В 1940 году среди передовиков колхоза «Кзыл-Ту» возникла одна из форм социалистического соревнования, которая была названа Жахаевским движением по имени её зачинателя И. Жахаева. Количество жахаевцев быстро росло, особенно в годы освоения целины. Среди них были Герои Социалистического Труда — У. Алтайбаева, К. Бодеев, З. Ержанова, С. Жумабекова, Ш. Казанбаева, Б. Мустафьева.

В феврале 1964 года Жахаев обратился с призывом: «Молодёжь! Вас ждут серебристые рисовые поля». Его поддержали молодые рисоводы — к примеру, в 1981—1985 годах Кзыл-Ординская область сдала государству 1473000 тонн риса; в 1984 году в совхозе имени 25-го съезда КПСС (Яныкурганский район) звено Т. Искакова собрало по 108 ц с каждого гектара, в совхозе имени Ленинского комсомола Казахстана (Жалагашский район) звено К. Амреева — 102,4 ц, в совхозе имени Ильича (Теренозекский район) звено Б. Арзымбетовой — 101,3 ц, в совхозе «Мадениет» (Жалагашский район) звено депутата ВС СССР А. Балгабаевой — 101,2 ц риса.

Награды и премии

• дважды Герой Социалистического Труда (20.5.1949; 13.5.1971)
• четыре ордена Ленина (в том числе 16.11.1945; 20.5.1949)
• орден Трудового Красного Знамени
• орден Дружбы народов (19.5.1981)
• медали
• Сталинская премия третьей степени (1946) — за внедрение передовых приёмов агротехники, обеспечивающих получение на значительных площадях рекордных урожаев риса — свыше 150 центнеров с гектара

Память

В Кзыл-Орде ежегодно проводились слёты жахаевцев, за высокие достижения в выращивании и сборе урожая риса вручался «Трудовой аттестат И. Жахаева». В колхозе имени И. Жахаева Чиилийского района действовала Республиканская школа жахаевцев.

В 1975 году на Аллее труда в городе Кзыл-Орда (сейчас Кызылорда) в честь знатного рисовода был установлен бюст работы скульптора А. Пекарева, архитекторов А. Борецкого и К. Кулшицкого. Бюст отлит из бронзы, постамент из гранита с бронзовой надписью: «Ибрай Жахаев. Дважды Герой Социалистического Труда». Общая высота 3 м, размер постамента 0,78×0,92 м. В 1982 году бюст Ибрая Жахаева был включен в список памятников истории и культуры Казахской ССР республиканского значения и взят под охрану государства.

Библиография

• Дороги жизни : Докум. повесть / Ибрай Жахаев ; Перевод с каз. А. Егорова; [Худож. А. Таменов], 286,[2] с. ил. 21 см, Алма-Ата Жазушы 1986
• Крылатые слова / Ибрай Жахаев, 110,[1] с. ил. 11 см, Алма-Ата Кайнар 1989

Ссылки

• Жахаев Ибрай // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>

Отрывок, характеризующий Жахаев, Ибрай

Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.