Ылени

Ылени
амх. እሌኒ
Место рождения:	Хадия (юго-запад современной Эфиопии)
Дата смерти:	апрель 1522 года
Место смерти:	Годжам, Эфиопия
Отец:	Мехмед, царь Хадии
Супруг:	Зара-Якоб

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Ылени (Елена; амх. እሌኒ; ? — апрель 1522, Годжам) — одна из жён императора Эфиопии Зара-Якоба. В период с 1508 по 1516 год — регентша при малолетнем императоре Давиде II (Либнэ-Дынгыле), фактическая правительница Эфиопии. Сыграла значительную роль в эфиопской истории, получив известность, прежде всего, благодаря своей активной внешнеполитической деятельности, направленной на сближение с Португалией.

Историк Э. С. Львова считает, что Ылени была самой выдающейся из всех женщин-правительниц африканского континента.

Биография

Ранние годы

Ылени, при рождении получившая имя итэ Жан Зэла, была дочерью Мехмеда, гарада (правителя) мусульманского царства Хадия, вассального по отношению к Эфиопии, а также сестрой Махико, наследника и будущего преемника Мехмеда, впоследствии поднявшего мятеж против негуса. Будущая царица воспитывалась, вероятно, как и все девочки в мусульманском мире — в полной покорности мужчинам, и, по всей видимости, не была обучена грамоте. Несмотря на то, что гарад признавал эфиопского негуса своим сюзереном, тот относился к нему с осторожностью, опасаясь, что Мехмед может перейти на сторону противников Эфиопии, правителей мусульманских султанатов на востоке страны. Судя по всему, выдавая дочь замуж за негуса Зара-Якоба, Мехмед рассчитывал тем самым упрочить союз с Эфиопией. Итэ Жан Зэла стала женой Зара-Якоба в 1445 году, будучи на тот момент, по-видимому, ещё в очень юном возрасте. Тогда же она прошла обряд крещения и получила новое имя — Ылени. В гареме она не имела статуса главной жены, хотя и обладала при этом почётным титулом «царицы справа». В отличие от другой супруги Зара-Якоба, матери будущего царя Давида II, она не имела и тронного имени. Кроме того, Ылени была бесплодна, что было катастрофическим для женщины востока. Впрочем, несмотря на это, Зара-Якоб любил её больше, чем коронованную императрицу, и был сильно привязан к молодой жене — помимо того, что Ылени отличалась красотой, она также была высоко образована и проявляла интерес к государственным делам.

Участие в придворных интригах

26 августа 1468 года Зара-Якоб скончался. В отличие от других эфиопских цариц, обычно замыкавшихся в частной жизни или уходивших в монастырь, после смерти своего супруга Ылени продолжила активно участвовать в политической жизни страны. Преемник Зара-Якоба, его сын Баэда Марьям I, относился к ней благосклонно: в ходе коронационной церемонии он не только подтвердил её привилегированный статус «царицы справа», но и присвоил ей титул «Адмас-Могаса», что явило собой, по всей видимости, дань уважения покойному отцу. С учётом того, что мать Баэды-Марьяма умерла вскоре после рождения последнего, а Ылени к тому моменту уже несколько лет была в числе жён негуса, можно предположить, что преемник Зары-Якоба испытывал подлинно сыновние чувства по отношению к этой женщине. Ылени пережила Баэду Марьяма, который внезапно ушёл из жизни 8 сентября 1478 года в результате отравления. Одна из дворцовых группировок, в которую входила главная жена Зары-Якоба Романэ-Уорк, поспешно возвела на трон его малолетнего сына Ыскындыра. На протяжении шести лет от имени Ыскындыра правил регентский триумвират, а потом юный монарх был убит. Вероятно, организатором убийства был полководец Зэсыллус. Роль Ылени при дворе, тем временем, стремительно возрастала. В напряжённой борьбе за трон, развернувшейся после смерти Ыскындыра, Ылени — видимо, заодно с Зэсыллусом — поддержала кандидатуру Ынко-Ысраэля, брата погибшего негуса. Вскоре, однако, Зэсыллус был обвинён в причастности к убийству Ыскындыра и казнён, а престол занял сын последнего, Ындрыяс, коронованный как Амдэ-Цыйон II. Вскоре после коронации он тоже умер; его преемником стал ставленник провинциальной знати Наод-Кэлейопа. На его правления Ылени имела немалое влияние, особенно в области внешней политики.

Регентство. Внешняя политика

После смерти Наода 2 августа 1508 года Ылени активно способствовала тому, чтобы выбор знати пал на его сына, двенадцатилетнего Либнэ-Дынгыля, вошедшего в историю под именем Давида II. С этого момента Ылени надолго стала фактической правительницей страны. Вместе с ней в правлении участвовали Наод-Могэса, мать новоиспечённого монарха, а также правитель Годжама Уосэн-Сэгэд.

Ылени хорошо разбиралась в вопросах христианской теологии. Из-под её пера вышло два религиозных произведения, одно из которых было посвящено Закону Божьему, а другое — Святой Троице и непорочности Девы Марии. Ылени также инициировала переводы религиозных текстов с арабского и греческого языков на геэз. В годы её регентства строились и восстанавливались церкви. Самой величественной из них была церковь Мэртуле-Марьям в Годжаме, выстроенная на собственные средства Ылени. В 1530-х годах Мэртуле-Марьям была разграблена и сожжена по приказу Ахмеда Грана, а затем окончательно разрушена в 1560-х годах, во время массовых миграций оромо. Многие деяния Давида II на внешнеполитическом поприще задумывались Ылени и претворялись в жизнь под её неофициальным контролем. Это касалось, в первую очередь, борьбы против соседних мусульманских султанатов. Ылени считала важнейшим условием процветания и благополучия государства заключение мира с соседями, а также обеспечение условий для торговли на землях, охваченных войной. Однако мусульмане пользовались поддержкой Османской империи, и Ылени понимала, что Эфиопия также нуждается в сильных союзниках. В качестве потенциальных союзников она рассматривала христианские страны Европы, заинтересованные в ослаблении ислама на востоке (мусульмане были серьёзной помехой в торговле с Индией) и способные оказать эфиопскому государству дипломатическую и военную поддержку.

По инициативе Ылени была предпринята попытка установления дипломатических отношений с Португалией, по-видимому, подсказанная посещавшими Эфиопию португальцами. Посольство к португальскому королю Мануэлу I Ылени поручила торговцу Матевосу (Матфею), представителю армянской общины, издавна существовавшей в Эфиопии. Официально Матевос был подданным Османской империи, поэтому он мог не опасаться встречи с турками на пути в Португалию. Кроме того, он слыл человеком осторожным — в своих многочисленных путешествиях Матевосу не раз приходилось сталкиваться с опасностями и преодолевать их. И то, и другое определило выбор кандидатуры на роль посланника в Португалию. С Матевосом Ылени передавала королю послание, написанное ей самой. В нём царица предлагала заключить союз против мусульман, скрепив его династическим браком, и вести с исламскими султанатами совместную борьбу — в частности, она просила португальцев прислать в Красное море свой флот, который, действуя параллельно с сухопутными силами Эфиопской империи, уничтожил бы мусульманское могущество в этом районе. В 1510 году Матевос покинул Эфиопию и спустя три года прибыл в Лиссабон, а в 1515 году, получив ответное письмо Мануэла I, собрался назад, но до Эфиопии не добрался по неизвестным причинам. В 1516 году Ылени попыталась заключить договор о мире и торговле с мамлюкским Египтом, но снова потерпела неудачу — в следующем году умер султан Туман-бей II, и Египет захватили турки. Зато на военном поприще Эфиопию ожидал крупный успех: в 1516 году войска во главе с молодым Давидом II разбили войска эмира Махфуза, совершавшего набеги на соседние районы. Эта победа обеспечила установление мира в Эфиопии на некоторое время и создала видимость стабилизации положения государства. Единственной, кто в полной мере осознавал степень мусульманской угрозы, была Ылени — Давид II же, уверенный в себе, перестал беспокоиться о ситуации на рубежах страны и принялся вести разгульный образ жизни.

Последние годы

Тем временем, предложения Ылени, полученные Мануэлом I, заинтересовали его — король как раз строил планы относительно дальнейшего укрепления португальских позиций за пределами Европы. В 1518 году монарх направил в Эфиопию своих представителей, но к 1520 году, когда те прибыли к месту назначения, Ылени уже отошла от государственных дел, а Давид II, фактически не имевший отношения к установлению контактов с Португалией, оказал им прохладный приём. Он не хотел устанавливать тесные связи с португальцами, был против создания антимусульманской коалиции и ожидал от иностранцев лишь получения военной помощи и специалистов в области ремесла. В конечном итоге контакты между Эфиопией и Португалией ни к чему не привели. Состарившаяся Ылени, тем временем, прекратила участвовать в политической жизни своей страны. На смену осторожному внешнеполитическому курсу царицы пришла новая, воинственная, политика Давида II. Покинув двор, Ылени перебралась в свой удел в Годжаме и стала вести частную жизнь благочестивой богатой христианки. В апреле 1522 года бывшая регентша скончалась в преклонном возрасте — к моменту смерти возраст Ылени превышал 80 лет. «При дворе ходили многочисленные слухи и разговоры насчёт смерти царицы Ылени. Говорилось, что в связи с её смертью умрут и все они — от мала до велика; и что в ту пору, когда она была жива, все жили и находились под защитой и охраной; и что она для всех была и отцом, и матерью…» — сообщал Франсишку Альвареш.

Литература

В Викитеке есть полный текст Хроники царя Зара-Якоба и его преемников

• Alvarez F. [archive.org/details/narrativeofportu00alvarich Narrative of the Portuguese embassy to Abyssinia during the years 1520—1527] / Tr. and ed. by Lord Stanley of Alderley. — London, 1881. — 416 p.
• Markham C. R. [www.jstor.org/stable/1799506 On the Early Portuguese Expeditions to Abyssinia] (англ.) // Proceedings of the Royal Geographical Society of London. — 1867—1868. — Vol. 12, no. 1. — P. 11—19.
• Pankhurst R. [portal.svt.ntnu.no/sites/ices16/Proceedings/Volume%201/Rita%20Pankhurst%20-%20T.aytu%E2%80%99s%20Foremothers.pdf T.aytu’s Foremothers. Queen Əleni, Queen Säblä Wängel and Bati Dəl Wämbära] // Proceedings of the 16th International Conference of Ethiopian Studies / Ed. by R. Oliver. — Trondheim: Department of Social Anthropology, Norwegian University of Science and Technology, 2009. — Vol. 1. — P. 51—63. — 1088 p. — ISBN 978-82-90817-27-0.
• Tamrat T. Ethiopia, the Red Sea and the Horn // The Cambridge History of Africa. Vol. 3: from c. 1050 to c. 1600 / Ed. by R. Oliver. — Cambridge: Cambridge University Press, 2007. — P. 98—182. — 747 p. — ISBN 978-0-521-20981-6.
• Бартницкий А., Мантель-Нечко И. История Эфиопии. — М.: Прогресс, 1976. — 276 с.
• Львова Э. С. История Африки в лицах. Биографические очерки. Выпуск 1: Африка в доколониальную эпоху. — М.: Муравей, 2002. — 256 с. — ISBN 5-8463-0083-9.

Ссылки

• Aragay M. W. [www.dacb.org/stories/ethiopia/eleni_empress.html Eléni, Empress] (англ.). From: The Encyclopaedia Africana Dictionary of African Biography (in 20 Volumes). Vol. I: Ethiopia-Ghana / By L. H. Ofosu-Appiah, editor-in-chief, Reference Publications Inc. New York, 1997. [www.dacb.org/ Dictionary of African Christian Biography (dacb.org)].

Отрывок, характеризующий Ылени

Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.