Ыльчи Мундок

<tr><td colspan="2" class="" style="text-align:center; "> </td></tr><tr><th style="text-align:right; background:#eee; vertical-align:top;">Род деятельности:</th><td class="note" style="">

государственный деятель
(до ранга старшего министра)
полководец </td></tr><tr><th style="text-align:right; background:#eee; vertical-align:top;">Дата рождения:</th><td class="" style=""> 2-я половина VI века </td></tr><tr><th style="text-align:right; background:#eee; vertical-align:top;">Подданство:</th><td class="" style=""> Когурё (раннефеодальное корейское государство) </td></tr><tr><th style="text-align:right; background:#eee; vertical-align:top;">Дата смерти:</th><td class="" style=""> 1-я половина VII века </td></tr> </table> Ыльчи́ Мундо́к (кор. 을지문덕, 乙支文德, Eulji Mundeok, Ŭlji Mundŏk; 2-я половина VI — 1-я половина VII века) — государственный деятель и полководец древнекорейского государства Когурё, организатор ряда побед над китайскими (суйскими) захватчиками в когурёско-суйских войнах, автор древнейшей сохранившейся корейской поэзии «Ыльчи Мундок Ханси».

Биография

Ыльчи Мундок родился в середине VI века и умер после 618 года н. э., однако точные даты его жизни неизвестны. Исторический труд «Хэдон мёнджанджон» (кор. 해동명장전^?, 海東名將傳^?</span>, «Летопись знаменитых корейских полководцев»), написанный в XVIII веке при правлении династии Чосон, говорит о его происхождении от «горных сёкда» (石多山) в Пхеньяне. Ко времени его рождения, королевство Когурё было богатым и воинственным государством, постоянно воюющим со своими соседями — китайскими царствами к северу и западу и корейскими государствами Силла и Пэкче соответственно к юго-востоку и юго-западу от себя. Ыльчи Мундок (некоторые корейские учёные предполагали, что «ыльчи» (乙支/을지) в его имени — указание на какой-то титул или придворный ранг Когурё) был высокообразованным для своего времени человеком, владеюшим также и политическим, и военным учением и сделавшим успешную придворную карьеру, поднявшись в итоге до поста старшего министра (Манниджи) Когурё.

В рассматриваемые времена, во внутренних войнах трёх корейских государств поддерживался определённый баланс сил, сохранявшийся до 668 года, когда союзничество Танской династии сдвинула преимущество в пользу Силла, а государство Когурё прекратило своё существование. В 589 году Суйская династия заново объединила Китай после более чем 3-х веков, прошедших с распада Ханьской империи. Империя Суй начала проводить активную внешнюю политику, в частности, потребовав в 596 году от Когурё разрыва всех союзов с тюрками, прекращения набегов на приграничные районы империи Суй и признания Суй своим сюзереном. В ответ в 597 году когурёский правитель Йонянхо в союзе с племенами мукри вторгся на суйскую территорию в районе современной провинции Хэбэй, что, в свою очередь, вылилось в поход в 598 году суйских сил на Когурё, отраженный как когурёскими войсками, как и, не в последнюю очередь, необычайно сильными дождями и штормом на море.

Битва на реке Сальсу

В 604 году на престол Суйской династии взошёл император Ян-ди. Узнав о тайных переговорах Когурё с восточно-тюркскими племенами, он посылает королю Ёняну требование персонально явиться и склониться перед империей Суй, а не получив желаемого ответа, начинает готовить новое вторжение. Для нового похода на Когурё он собрал огромное войско: «Книга Суй» утверждает, что в районе Пекина собралось 1,13 миллиона мобилизованных солдат и более двух миллионов вспомогательных войск; выступление армии с места сбора заняло 40 дней, а её колонны растянулись на 400 км. Однако когурёская армия, не вступая в бой, отступила за реку Ляохэ.

Когда суйская армия подошла к Ляохэ, то лёд уже сошёл. Было приказано построить три моста, но они оказались слишком короткими, и когда суйские войска пошли по ним в атаку, то попали в когурёскую засаду и были отброшены. Однако мосты были удлинены, суйские войска форсировали Ляохэ и приступили к осаде когурёских крепостей. Перед походом Ян-ди запретил генералам принимать самостоятельные решения о передислокации войск и потребовал запрашивать его разрешения на любые перемещения. В результате суйские войска не могли действовать в соответствии с меняющейся военной ситуацией, и к лету 612 года ни одна из когурёских крепостей в Маньчжурии не была взята. Тогда Ян-ди решил изменить стратегию и, не тратя силы на взятие крепостей в Маньчжурии, отправить крупную армию и флот прямо на когурёскую столицу. Морем было отправлено около 200 тысяч солдат; ещё 305 тысяч двинулось по суше.

Флот достиг реки Тэдонган первым. Адмирал Лай Хуни попытался взять город самостоятельно, но попал в когурёскую засаду, подстроенную посланным для этого Ыльчи генералом Кан Исиком, и был вынужден отступить и дожидаться сухопутных сил. Сухопутные войска, передвигаясь по враждебной территории, были вынуждены нести с собой всё продовольствие (так как когурёсцы перехватывали транспорты из Китая), и когда армия, наконец, подошла к Пхеньяну, сильно уменьшившаяся из-за голода, дезертирства и постоянных атак когурёсцев, то генералы Юй Чжунвэнь и Юйвэнь Шу пришли к выводу, что с оставшимися в их распоряжении войсками Пхеньяна не взять. Когда отступавшая суйская армия начала переправляться через обмелевшую реку Сальсу (ныне Чхончхонган, по приказу Ыльчи Мундока была разрушена возведённая ранее выше по течению дамба, и многие суйские солдаты утонули. Остатки суйской армии были атакованы когурёсцами, которые, согласно хроникам, гнали разбитого врага 200 км. Из 305-тысячной армии вернулось лишь около 2,7 тысяч человек.

В последующие два года Ян-ди вновь пытался посылать войска на покорение Когурё, но не преуспел и был вынужден согласиться на предложенный Йонянхо мир. При этом бесславная война с её огромными потерями (в сумме около 3 миллионов человек) привела в империи Суй к широкому народному выступлению против правящей династии, а впоследствии смерти императора городе Цзянду от рук офицера стражи Линху Синда (令狐行達) и провозглашению новой династии Тан.

Память об Ыльчи Мундоке

Как полководец, сумевший за счет своих лидерских и тактических способностей победить многократно превосходящие силы и отразить суйское нашествие, Ыльчи Мундок на всем протяжении письменной истории Кореи почитается как её наиболее выдающийся военный лидер.

Мундок рассматривается как величайший герой Кореи уже в старейшей сохранившейся летописи корейской истории «Самгук саги» (Хроники трёх королевств), составленной в 1122—1145 годах группой книжников под руководством Ким Бусика (金富軾) по указанию корёского вана Инджона.

Его короткая саркастическая поэма, посланная военачальнику вражеской армии перед её уничтожением, сейчас известна как «Ыльчи Мундок Ханси» и также считается старейшей сохранившейся корейской поэзией.

Во всемя правления короля Хёнджона эпохи Корё, недалеко от Пхеньяна было установлено святилище, посвященное Ыльчи Мундоку. После смены династий, в эпоху Чосон он оставался не менее почитаем. О нём неоднократно положительно отзывались как учёный и чиновник Ранней Чосон Ян Сонджи, так и историк сирхакской школы конца эпохи Ан Чонпок. Позднее в 1680 чосонский король Сукчон повелел поставить ещё одно святилице в честь полководца.

В 1908, вскоре после того, как Корея стала колонией Японии, корейский историк и общественный деятель Син Чхэхо (1880—1936) провёл исследование по жизни Ыльчи Мундока и опубликовал его биографию в контексте национального движения Кореи. В новой истории Кореи Ыльчи остаётся одним из наиболее значительных корейских героев; один из наиболее известных корейских историков 20 столетия Ли Кибэк подчёркивал, что действия полководца по отражению китайских сил в Когурёско-суйских войнах были одним из ранних примеров борьбы корейского государства против иностранного владычества.

В новейшей истории Кореи в честь Ыльчи Мундока называется одна из главных транспортных артерий Сеула — магистраль Ыльчиро вместе с расположенными на ней несколькими станциями 2-й линии Сеульского метрополитена, — а также вторая степень высшего военного ордена Южной Кореи, иногда называемая просто «Медаль Ыльчи».

В честь Ыльчи также были названы регулярные учения армии Южной Кореи, фокусирующиеся на отражении потенциальной атаки сил КНДР и впервые проведенные под его именем в 1969. Позднее имя было унаследовано проводимыми каждые 1-2 года крупнейшими в мире компьютеризованными совместными учениями Южной Кореи и США Ulchi-Focus Lens, позднее переименованными в Ulchi-Freedom Guardian.

Ыльчи Мундок в массовой культуре

Образ Ыльчи Мундока использовался, по крайней мере, в двух исторических сериалах-дорамах корейского телевидения:

• Студия KBS 1TV, 1992—1993 — сериал «История трёх королевств» (Самгук Ги) — роль исполняет Ким Гирхо.
• Студия SBS, 2006—2007 — сериал «Ён Гэсомун» — Ли Чонгиль.

Литература

• Асмолов, Константин Валерианович, «Система организации и ведения боевых действий Корейского государства в VI—XVII в. Эволюция воинской традиции» (диссертация на соискание степени кандидата исторических наук). — Москва, 1997.
• Konstantin V. Asmolov, «The System of Military Activity of Koguryô» (англ.) // Korea Journal. — Seoul, 1992. — Vol. 32(2). — P. 103-116. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0023-3900&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0023-3900].
• Richard A. Gabriel, Donald W. Boose,. «The Korean Way of War: Salsu River» // «The Great Battles of Antiquity: A Strategic and Tactical Guide to Great Battles that Shaped the Development of War». — Westport, Connecticut: Greenwood Press, 1994. — P. 461-481. — 714 p. — ISBN 0-313-28930-1..
• David Andrew Graff,. [books.google.com/books?id=-g5_QgAACAAJ&ei=bY-ZUOSCEY3bUPingfAP&cd=1 «Medieval Chinese Warfare, 300-900»]. — London: Taylor & Francis, 2001. — 304 p. — ISBN 0-415-23954-0..

Ыльчи Мундок

кор. 을지문덕?, 乙支文德?</span>

Отрывок, характеризующий Ыльчи Мундок

22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.