Беренсон, Сенда

Сенда Беренсон Эбботт
Senda Berenson Abbott
Имя при рождении:	Сенда Вальвроженская
Род деятельности:	спортсменка, педагог
Место рождения:	Бутрыманцы, Трокский уезд, Виленская губерния, Российская империя
Гражданство:	Российская империя Российская империя (1868—1875) США США (1875—1954)
Место смерти:	Санта-Барбара, Калифорния, США
Отец:	Алтер Вальвроженский (Альберт Беренсон)
Мать:	Юдифь Вальвроженская (Джулия Беренсон)
Супруг:	Герберт Воэн Эбботт

Се́нда Бе́ренсон, по мужу Э́бботт (англ. Senda Berenson Abbott; 7 [19] марта 1868, Бутрыманцы, Трокский уезд, Виленская губерния, Российская империя [ныне Бутримонис, Алитусский район, Алитусский уезд, Литва] — 16 февраля 1954, Санта-Барбара, Калифорния, США) — американская спортсменка, спортивный педагог, «мать женского баскетбола»: создательница и пропагандист правил игры, действовавших в США на протяжении семидесяти лет — с 1910-х по 1980-е годы.

Биография

Родилась на территории современного Алитусского района Литвы в семье евреев-литваков Алтера (впоследствии Альберта) Вальвроженского и Юдифи (впоследствии Джулии) Вальвроженской, урождённой Миклешанской. В 1875 году семья Вальвроженских эмигрировала в США, приняла фамилию Беренсон и поселилась в Бостоне.

Сенда была болезненным ребёнком, из-за чего часто пропускала школьные занятия. По окончании школы она успешно сдала вступительные экзамены в Бостонскую консерваторию (надеясь стать концертирующей пианисткой), но была вынуждена оставить учёбу из-за болезни позвоночника. В 1890 году поступила в Бостонскую нормальную школу гимнастики (англ. Boston Normal School of Gymnastics), вскоре после чего её физическое состояние заметно улучшилось. Проучившись в школе гимнастики два года, устроилась в гуманитарный колледж Смит в Нортгемптоне (Массачусетс) преподавателем физкультуры. В своей педагогической практике делала акцент на шведской гимнастике (освоенной ею, в числе прочих спортивных предметов, в Бостонской нормальной школе), а также — с 1895 года — на фехтовании (в 1897 году прошла углублённый курс фехтования в Королевском центральном институте гимнастики в Стокгольме). С 1901 года по инициативе Сенды Беренсон в число игр — предметов физкультурного курса в колледже был включён хоккей на траве.

В 1911 году Сенда оставила колледж, выйдя замуж за преподавателя английского языка Герберта Вона Эбботта (англ. Herbert Vaughan Abbott). Впоследствии (до 1921 года) работала преподавателем физкультуры в частной женской школе. В 1905—1917 годах возглавляла Женский баскетбольный комитет США.

Женский баскетбол

1. Смит-колледж. Выпуск 1902 года
2. Официальные правила женского баскетбола. 1915

Главный вкладом Сенды Беренсон в женское физическое воспитание стала разработка правил женского баскетбола, впервые включённого ею в физкультурный курс Смит-колледжа в 1892 году.

Версия Беренсон — модификация мужского варианта игры, изобретённой в 1891 году Джеймсом Нейсмитом — придавала меньшее значение борьбе за обладание мячом и активному перемещению по площадке, регламентируя, в основном, порядок передач и расстановку игроков. Число ударов при дриблинге и секунд обладания мячом ограничивалось тремя. Отбирать мяч у игрока команды-соперника запрещалось.

Несмотря на известную инерцию общественного мнения (спортивная женская игра командного типа в конце XIX века многими воспринималась как коллективное дамское чудачество, намеренный эпатаж и даже «извращение»), женский баскетбол в редакции Сенды Беренсон быстро приобрёл популярность в американских школах. Первое издание стандартизованных правил женского баскетбола вышло в 1901 году. С 1899 по 1917 годы Сенда неоднократно дополняла и видоизменяла правила игры — пока они, наконец, не были приняты в качестве официальных.

В 1985 году Сенда Беренсон была включена в американский Баскетбольный Зал славы; в 1987 году — в Международный еврейский спортивный зал славы; в 1999 году — в Зал славы женского баскетбола.

Факты

• В период занятий в гимнастической школе Сенда Беренсон исправила врождённое искривление позвоночника, регулярно лёжа по нескольку часов на трёх составленных рядом стульях.
• На первое в истории состязание по женскому баскетболу, устроенное по инициативе Сенды Беренсон в марте 1892 года в Нортгемптоне (Массачусетс), зрители-мужчины не допускались. Команды различались не по цвету формы, как сейчас, а по цвету косынок, повязанных вокруг предплечий баскетболисток. Баскетбольными корзинами, как и у Нейсмита, служили корзины для персиков.
• Старший брат Сенды Беренсон, Бернард, — выдающийся художественный критик, один из крупнейших американских специалистов в области живописи итальянского Ренессанса.
• Правнучатые племянницы Сенды Беренсон — известные американские актрисы и фотомодели Мариса и Берри Беренсон.

Литература

• Basketball : A Biographical Dictionary / David L. Porter (ed.). — Greenwood Press, 2005. — P. 1. — ISBN 978-0-313-30952-6.</span>
• Grundy, Pamela. Shattering the Glass. — New Press, 2005. — ISBN 978-1-56584-822-1.</span>
• Melnick, Ralph. [books.google.com/books?id=NQmVfzanM24C&printsec=frontcover&dq=Senda+Berenson:+The+Unlikely+Founder+os+Women%27s+Basketball&hl=ru&ei=OzkTTbSaM4_c4Abcuq2GAg&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CCYQ6AEwAA#v=onepage&q&f=false Senda Berenson: The Unlikely Founder of Women’s Basketball]. — University of Massachusetts Press, 2007. — ISBN 1558495681.</span>

Ссылки

• [www.legacy.com/ns/fullstory.aspx?storytype=1&storyid=58 The Mother of Women’s Hoops]. Проверено 8 ноября 2011. [www.webcitation.org/67CNQRaO3 Архивировано из первоисточника 26 апреля 2012].
• [www.britannica.com/eb/article-9125376/Senda-Berenson#668134.hook Senda Berenson (American Educator)]. Britannica Online Encyclopedia. Проверено 8 ноября 2011. [www.webcitation.org/67BkUlT9h Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012].

Баскетбол   Персоналии   США

Отрывок, характеризующий Беренсон, Сенда

«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»