Ако-Аджей, Эбенезер

Эбенезер Ако-Аджей Ebenezer Ako-Adjei<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Министр иностранных дел Ганы
4 апреля 1959 — октябрь 1960
Предшественник:	Коджо Ботсио
Преемник:	Имору Эгала
Министр иностранных дел Ганы
май 1961 — 3 сентября 1962
Предшественник:	Имору Эгала
Преемник:	Кваме Нкрума
Министр внутренних дел Ганы
6 марта 1957 — 1958
Предшественник:	Арчи Кэйсели-Хэйфорд (перед получением независимости)
Преемник:	Кробо Эдюсей
Вероисповедание:	Христианство пресвитерианского толка
Рождение:	17 июня 1916(1916-06-17) Аджейкром, Восточный регион, Британский Золотой Берег
Смерть:	14 января 2002(2002-01-14) (85 лет) Аккра, Гана
Отец:	Сэмюэль Аджей
Мать:	Джоанна Окайле Аджей
Супруга:	Феодосия Ако-Аджей
Дети:	Кваки Аджей
Партия:	Народная партия конвента
Образование:	Линкольнский университет (штат Пенсильвания, США)
Профессия:	юрист
Награды:

Эбенезер Ако-Аджей, Эбенезер Ако Аджей (англ. Ebenezer Ako Adjei, 17 июня 1916, Аджейкром, Британский Золотой Берег — 14 января 2002, Аккра, Гана) — ганский политический деятель, один из лидеров борьбы на независимость страны, Министр иностранных дел Ганы в 1959 — 1960 и в 1961 годах.

Биография

Эбенезер Ако-Аджей родился в 17 июня 1916 года в маленькой деревне Аджейкром (англ. Adjeikrom), расположенной между железнодорожной станцией Босасо (англ. Bosuso) и местностью Берого в традиционной области Бенкум Акуем Абуаква (англ. Benkum Akyem Abuakwa) в Восточной области Ганы в семье крестьянина Сэмуэля Аджея и его жены Джоанны Окайли Аджей (англ. Johanna Okailey Adjei). Сэмуэль Аджей был основателем деревни и она была названа в его честь).

Детство и юность

Эбенезер Ако-Аджей был крещён в пресвитерианской церкви Ла в Аккре, получил начальное образование в начальной пресвитерианской школе Босасо, затем продолжил образование в столичных пресвитерианских школах двух следующих ступеней, включая пресвитерианский интернат для мальчиков «Presbyterian Boys’ Boarding School». Он стал одним из основателей пресвитерианского церковного хора Ла под управлением преподобного С.Треби Ларея. В апреле 1933 года Ако-Аджей был направлен в частную Академию Аккры для продолжения среднего образования и завершил его 4 января 1934 года. В декабре того же года он подал заявку на получение юношеского сертификата Кембриджского университета и получил его в декабре 1936 года (одним из двух среди многих подавших заявки). В июне следующего, 1937 года, он стал чиновником 2-го класса государственной службы Золотого Берега и получил должность в Колониальном секретариате в Аккре. Вместе с помощником Колониального секретаря Гарольдом Купером и Джоном де Графт-Хейфордом Ако-Аджей занимался созданием радиовещательной службы Золотого Берега, в будущем ставшей основой Радиовещательной корпорации Ганы. В декабре 1938 года Ако-Аджей подал в отставку и покинул страну, чтобы продолжить образование в США.

Образование в США. Кваме Нкрума

В январе 1939 года Ако-Аджей продолжил образование в Линкольнском университета (штат Пенсильвания, США), одном из нескольких в США высших учебных заведений, куда в то время принимали студентов с чёрным цветом кожи. Там Ако-Аджей познакомился и подружился со своим соотечественником Кваме Нкрумой, так же обучавшемся в университете. Они вместе основали Африканскую студенческую ассоциацию Америки и Канады (англ.  African Student Association of America and Canada) и газету «African Interpreter», призванную знакомить американских читателей с проблемами Африки. Вместе с Нкрумой он встал у истоков панафриканского движения, только разворачивавшего свою антиколониальную пропаганду. В июне 1942 года Ако-Аджей получил степень бакалавра экономики, политологии и социологии и продолжил обучение в институте Хэмптона, штат Виргиния, где в 1942 году получил степень бакалавра. Одновременно в сентябре 1942 года он поступил в Школу журналистики, где в июне 1943 года получил степень в области журналистики. Тогда же, в июне 1943 года он получил степень магистра в Колумбийском университете (Нью-Йорк), после чего занимался преподаванием социологии. В 1945 — 1947 годах Ако-Аджей обучался в Лондоне в аспирантуре при Школе экономики и политических наук. Там в 1945 году он стал участником Панафриканской конференции, в работе которой участвовали Кваме Нкрума, будущий первый президент Кении Джомо Кениата, будущий президент Нигерии Ннамди Азикиве и другие видные политики Африки. Окончив курс обучения, Ако-Аджей получил право заниматься адвокатской практикой и в том же году вернулся на родину, в Британский Золотой Берег.

Борьба за независимость Ганы

4 августа 1947 года на съезде в Салтпонде Ако-Аджей вместе с Эдвардом Акуфо-Аддо, Уильямом Офори-Аттой и другими сторонниками независимости Золотого Берега стал одним из основателей партии Объединённый конвент Золотого Берега. Именно он рекомендовал на должность секретаря и национального организатора партии Кваме Нкруму и направил ему в Лондон письменное приглашение. Нкрума приглашение принял и в декабре того же года возглавил партию. 12 марта 1948 года Ако-Аджей был арестован в числе 6 известных политиков по обвинению в политической агитации за самоуправление, подстрекательству к столкновениям 20 февраля возле резиденции Кристианборг и последовавших многодневных волнениях в Аккре. Эбенезер Ако-Аджей, Кваме Нкрума, Эдвард Акуфо-Аддо, Джозеф Бояке-Данкуа, Эммунуэль Обетсеби-Ламптей и Уильям Офори Атта, ставшие известными как Большая шестёрка (англ. Big Six), были высланы на север колонии. После освобождения из тюрьмы Ако-Аджей вступил в Народную партию конвента, основанную Нкрумой 12 июня 1949 года, и вышел из переживавшей упадок партии Объединённый конвент Золотого Берега. С ноября 1948 года по январь 1952 года он издавал ежедневную вечернюю газету «The Star of Ghana», сентябре 1948 года со своими единомышленниками из общины Ла основал пресвитерианскую среднюю школу «La Bone Secondary School» в Аккре и способствовал основанию другой столичной средней школы — «Nungua Secondary School». В 1957 году, после получения независимости Эбенезер Ако-Аджей стал первым министром внутренних дел Ганы, но пробыл в этой должности только год.

Министр иностранных дел Ганы

4 апреля 1959 года Эбенезер Ако-Аджей был назначен министром иностранных дел. Гана, всего два года назад получившая независимость, активно выходила на международную политическую арену и расширяла свои дипломатические связи. В 1959 года она признала де-факто Временное правительство Алжирской республики, установила дипломатические отношения с социалистической Югославией, революционной Кубой и рядом других стран. Развивались связи социалистическими странами — ГДР, ЧССР, КНР. 6 июля 1959 года Гана потребовала от Франции отказаться от испытаний атомного оружия в Сахаре. В июне 1960 года на встрече министров иностранных дел африканских стран в Аддис-Абебе Ако-Аджей сформулировал понятие «полного политического союза» для Африки. Его предложения были реализованы в 1963 году при создании Организации африканского единства (правда, сам Ако-Аджей тогда уже находился в тюрьме) и легли в основу создания Африканского союза, ставшего преемником ОАЕ в 2001 году. Он активно добивался создания Африканского таможенного союза, Африканской зоны свободной торговли и Африканского фонда развития. Гана выступала за разоружение, деколонизацию, восстановление прав КНР в ООН, урегулирование в Алжире. Военный контингент Ганы был направлен в Конго в составе войск ООН во время кризиса 1960 года. С 1 августа 1960 года Гана объявила бойкот товаров, судов и самолётов Южно-Африканского Союза. В 1960 году были установлены дипломатические отношения с Польшей (1 января), КНР (5 июля), Чехословакией и др. странами.

Особое место в внешней политике Ганы стали занимать отношения с СССР. 22 марта 1960 года первый посол Ганы в СССР Дж. Б. Эллиот вручил верительные грамоты Председателю Президиума Верховного Совета СССР К. Е. Ворошилову. 4 августа в Москве председатель секретариата при президенте Ганы Айе Кума подписал с Советским Союзом соглашения об экономическом и научно-техническом сотрудничестве и торговое соглашение, а 25 августа — соглашение о культурном сотрудничестве. В октябре 1960 года Гана аннулировала соглашение с Израилем об участии израильских инструкторов в создании ВВС Ганы, заключённое в марте 1959 года. В июле 1961 года Ако-Аджей сопровождал К.Нкруму во время его визита в СССР.

Процесс о заговоре в Кулунгугу

1 августа 1962 года, когда президент Кваме Нкрума возвращался из Тенкудугу со встречи с президентом Верхней Вольты Морисом Ямеого, в городке Кулунгугу (Верхняя область Ганы) в него была брошена бомба. Во время следования кортежа автомобили, в которых находились министр иностранных дел Ако-Аджей, министр информации Тавиа Адамафио, исполнительный секретарь Народной партии конвента Кофи Краббе, оторвались от автомобиля Нкрумы, что в дальнейшем позволило подозревать их пассажиров в причастности к покушению. В среду 29 августа 1962 года Ако-Аджей без объяснения причин был арестован полицией в гавани Тема во время частного обеда с доктором Окечукву Икеджиани, старым другом по Линкольнскому университету. Позднее государственной политической тюрьме Нсавам ему заявили, что он обвиняется в государственной измене. 3 сентября он был смещён с поста министра иностранных дел, а 6 сентября 1962 года депутат Ф. Э. Теши Мэнсон англ. F.E. Techie Menson в Национальном собрании выдвинул против арестованных министров обвинение в соучастии в заговоре, заявив:

Во время поездки ... к месту инцидента, они (Адамафио, Краббе и Ако Адджей), изолировали себя от Лидера, за которого они до этого цеплялись, как будто были его возлюбленными. Они поехали в других автомобилях и бросили президента, опередив его на многие сотни ярдов.

Оригинальный текст (англ.)  

On the journey... to the place of the incident, they (Adamafio, Crabbe, and Ako Adjei), isolated themselves from the Leader, to whom they had clung previously all along as if they were his lovers. They rode in different cars and were hundreds of yards away leaving the President behind.

Все трое, а также Джозеф Яау Ману (англ. Joseph Yaw Manu) и Роберт Бенджамин Очере (англ. Robert Benjamin Otchere) предстали перед судом. Однако специальный суд в составе Верховного судьи К. Арку Корса и судей Верховного суда В. Б. ван Ларе и Эдварда Акуфо-Аддо 9 декабря оправдал Ако Аджея, Адамафио и Кофи Краббе по всем пунктам. Однако оправданные, вопреки решению суда, не были освобождены из тюрьмы, а 11 декабря Кваме Нкрума объявил судебный процесс недействительным и распустил специальный суд, после чего последовала отставка Верховного судьи (в 2004 году Комиссия национального примирения признала неправовыми эти действия Нкрумы). Был сформирован новый суд из 12 присяжных под председательством нового Верховного судьи Дж. Саркодее Аду. После второго процесса, проходившего в здании Верховного суда и в замке Озу, Ако-Аджей был признан виновным и приговорён к смертной казни, заменённой на пожизненное заключение.

Вне политики

После свержения Кваме Нкрумы пришедшие к власти военные объявили амнистию, и 6 сентября 1966 года Ако-Аджей был освобождён из тюрьмы Нсавам. Он больше не возвращался к политической деятельности, продолжая жить частной жизнью и заниматься адвокатской практикой. В 1978 году генерал Фред Акуффо привлёк его в комиссию по составлению новой конституции. В марте 1997 года на торжествах по случаю 40-летия независимости страны президент Джерри Роулингс отметил его выдающийся вклад в борьбу за независимость Ганы. В ответной речи Эбенезер Ако-Аджей сказал: «Гана — наша страна. Мы никуда не уйдём. Здесь Господь поселил нас, и мы давно поняли, что для всех нас нет ничего лучше».

Оригинальный текст (англ.)  

Ghana is our country. We have nowhere to go. This is where God has placed us and the earlier we realized this the better for all of us.

Это было последнее публичное выступление Ако Аджея.

Эбенезер Ако-Аджей скончался 14 января 2002 года в Аккре. Он стал последним членом «Большой шестёрки», ушедшим из жизни. Делегация родственников Ако Аджея посетила президентскую резиденцию в замке Осу, где сообщила о его смерти Президенту Ганы Джону Куфуору, который распорядился организовать ему государственные похороны. Генеральный прокурор и министр юстиции Ганы Нана Аддо-Данква Акуффо-Аддо заявил, что смерть Ако Аджея ознаменовала конец эры отцов-основателей нации.

Награды и почётные звания

• Офицер Ордена «Звезда Ганы» (англ.  State Honour of Officer of the Order of the Star of Ghana), 7 марта 1997 года;
• Почётный доктор права Линкольнского университета, 1962 год.
• В январе 1999 года прошло чествование Ако Аджея Палатой адвокатов Ганы;
• Почётное свидетельство средней школы «Labone Secondary School» (1 декабря 1999 года);
• Чествование, как одного из выдающихся государственных деятелей в связи с миллениумом (декабрь 1999 года)
• Чествование пресвитерианской церковью в конференцзале Мемориального собора в Осу (Аккра, июнь 2000 года)

Семья

11 декабря 1948 года Ако-Аджей женился в Кумаси на Феодосии Куторкор Котей-Амон (англ.  Kutorkor Kotei-Amon) и считался образцовым семьянином. У Эбенезера Ако Аджея и его жены было четверо дочерей. И жена и дочери пережили его.

Ссылки

• [www.ghanaweb.com/GhanaHomePage/features/artikel.php?ID=21921 Ellison, Kofi. Dr. Ebenezer Ako Adjei — An Appreciation. Ghana Home Page, 2002-02-22]
• [www.kokorokoo.com/LaaClub/LaHallOfFame.aspx Dr. Ebenezer Ako Adjei.]
• [www.s9.com/Biography/Ako-Adjei-Ebenezer. Biography. Ako-Adjei.]
• [www.modernghana.com/news/19729/1/dr-ako-adjei-would-be-given-state-burial-jak.html Dr Ako-Adjei would be given state burial — JAK]
• [web.archive.org/web/20061209162256/www.ghana.gov.gh/NRC/VOL+1+CHAPTER4+EXEC.SUM.pdf Заключение Комиссии национального примирения Ганы (Том 1, раздел 4, части 4.1.2.2.2.]

Отрывок, характеризующий Ако-Аджей, Эбенезер

Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.