Эммонс, Эбенизер
| Эбенизер Эммонс | |
| англ. Ebenezer Emmons | |
 | |
| Род деятельности: | |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Эбенизер Эммонс (16 мая 1799, Миддлфилд, Массачусетс, США — 1 октября 1863, Брансуик, Северная Каролина, там же) — американский геолог.
Изучал медицину в Олбани после получения степени в течение нескольких лет имел врачебную практику в округе Беркшир. Его интерес к геологии возник ещё в молодости, и в 1824 году он помогал профессору Честеру Дьюи (1784—1867) в подготовке геологической карты округа Беркшир, в которой первая была предпринята попытка классифицировать скалы области Таконик. Поскольку естествознание занимало большую часть его времени, он перешёл на профессиональную работу в области естествознания и геологии в Уильямс-Колледже, а также стал профессором химии и впоследствии акушерства в Медицинском колледже Олбани. Главной работой в его жизни была, однако, геология, и он был назван впоследствии Жюлем Марку «основателем американской палеозойской стратиграфии и первым исследователем исконной фауны в мире».
В 1836 году он стал сотрудником Геологической службы штата Нью-Йорк и после длительного исследования сгруппировал местные пласты (1842) в Таконикскую и расположенную выше Нью-Йоркскую системы пластов. Последняя система была подразделена на несколько групп, которые не были на тот момент полноценно описаны. Ранее Эммонс описал потсдамский песчаник (1838), который был помещён им в основу Нью-йоркской системы (ныне она известна как Верхний Кембрий). В 1844 году Эммонс впервые обнаружил окаменелости Таконикской системы: это стало известным открытием, поскольку обнаруженные разновидности отличались от всех известных тогда палеозойских окаменелостей и были расценены как представители исконной местной фауны. С 1851 до 1860 года он был главным геологом Северной Каролины.
- Эта статья (раздел) содержит текст, взятый (переведённый) из одиннадцатого издания энциклопедии «Британника», перешедшего в общественное достояние.
Напишите отзыв о статье "Эммонс, Эбенизер"
Отрывок, характеризующий Эммонс, Эбенизер
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
